– Я – Малёна,– сказала девушка.
Мужчина молчал.
Ее избрали потому, что из незамужних, достигших зрелости, только она одна не имела изъяна. И защитника из старших, что вступился бы, не позволил швырнуть Малёну в берлогу зверя.
– Таков обычай,– сказали женщины.– Он обрюхатит тебя, и ты вернешься. И будет тебе почет.
– Он возьмет тебя, а потом разрежет на части и сожрет! – шептала на ухо в душной темноте дома ненавистница-сестра.– И уд у него раздвоенный и острый, как нож. Он разрежет тебя, обратится в росомаху и сожрет!
Теперь Малёна видит: сестра врала. Но все равно ей страшно.
Пес встал. Подошел к накидке, зарылся в мех широкими передними лапами, как в траву.
Человек щелкнул языком, и пес, пятясь, вернулся к нему. Маленькие глазки, потерявшиеся в шерсти,– как угольки.
Малена стояла, уронив руки. Она не знала, что должна делать.
Человек видел ее страх. Видел и то, что девушка старается сделать страх незаметным. Это ему нравилось. Ее соплеменники, встречаясь с ним в лесу (если он позволял себя увидеть), гнулись униженно к земле. Потом он находил на поляне Плясок больше приношений, чем обычно. Поселяне уже много лет носили ему и его пращурам пищу. Словно он – новорожденный волчонок, не может себя прокормить. Еще носили оружие и одежду. Все лучшее. Когда два поколения назад они осмелились поднести плохое зерно, дед его пошел в селение, вошел в первый же дом и убил всех взрослых мужчин. Это был урок. Сам человек ходил в селение последний раз прошлой зимой (помнится, выпал снег, мягкий, как птичий пух). Он тоже вошел в дом, тесный, вонючий, как нора хорька… он никого не убил.
Все равно ему не осмеливаются приносить плохое. И эта девушка тоже, наверное, хороша.
Человек встал, подошел к ней и потрогал костлявое плечо. Так и есть: кожа холодная и влажная. Страх.
Знаком человек показал ей: ложись.
Девушка повиновалась. Но почему-то не легла, а встала на четвереньки, ягодицами к нему.
«Звереныш»,– подумал человек, глядя на нее сверху.
Пес просунулся сбоку, подпихнул мохнатую морду снизу, под живот девушки. Она отодвинулась. Пес вытянул голову, понюхал маленькую твердую пятку, потом – медвежий мех… вспомнил, зарычал. Девушка начала дрожать. Пес покосился на хозяина и лизнул ее в промежность. Девушка всхлипнула. Но осталась в той же позе. Холка пса была на локоть выше ее спины.
– Стеречь! – тихо сказал человек.
Первое слово, произнесенное им после захода солнца.
Пес еще раз лизнул снизу, между покрытых гусиной кожей бедер, и неохотно отошел.
Человек наклонился и подхватил девушку поперек туловища. Весу в ней было меньше, чем в молодой косуле.
Человек отнес ее к камню, положил на плоскую отполированную поверхность на расстоянии сажени от огня.
Девушка лежала, закрыв глаза. Крохотные сморщенные соски, втянутый живот, кожа лобка просвечивает сквозь редкие светлые волоски…
Человек положил руки на ее острые колени, согнул их, развел в стороны, сам опустился на колени и, прикоснувшись к лону, ощутил почти позабытый жар желания.
Руки Малёны вцепились в край камня. Она прикусила губу, чтобы не вскрикнуть. Не сама боль, а ужас того, что он все глубже и глубже проникает внутрь… кажется, это никогда не кончится, он проткнет ее насквозь… кровь из прокушенной губы побежала по щеке.
Внешнее обманывало. Девушка действительно была хороша. Теперь человек знал это и, глядя на ее истончившееся лицо, умело длил собственное наслаждение. Боль…
Андрей проснулся, часто и тяжело дыша. Зажег бра.
Это был сон, слава Богу! И он ушел.
Тишина. Рядом спит Наташа. Тени шевелятся по углам. Ночь.
Сон ушел. Но желание осталось.
Андрей посмотрел на Наташу (напрасно он это сделал!): розовая щека, длинные черные ресницы, приоткрытый рот, согнутая рука подложена под голову, одеяло сползло вниз, приоткрыв грудь. Темный сосок приподнимает краешек пододеяльника. Андрей закрыл глаза. Потому что не мог заставить себя отвернуться. Закрыл глаза – и стало еще хуже. Теперь он «видел» все тело Наташи: ее грудь, живот, ее ноги – правая вытянута, левая согнута, ступня под коленкой правой… Стоит протянуть руку, прикоснуться – и это нестерпимо желанное тело тотчас откроется ему…
Андрей попытался представить лежащий между ними меч… Но меча больше не было!
Изо всех сил сжав кулаки, задержав дыхание, Андрей начал молиться:
«Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!»
Теплая, липкая от пота кожа, жадные губы, руки, скользящие по спине…
«Святый Боже, Святый Крепкий…»
Кровь, толчками разбегающаяся по жилам, бедра, толчками выгибающиеся…
«Святый Боже. Святый…»
Медленно-медленно Андрей выдохнул и разжал кулаки. Он слышал, как часто бьется собственное сердце. Но – схлынуло! Он победил желание!
«Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!»
Андрей губами прикоснулся к Наташиной щеке и увидел: она улыбнулась. Во сне.
Свет он выключать не стал.
Невидимый меч опять лежал между ними. На прежнем месте.
Глава пятнадцатая
– Кое-что узнал о твоем Хане,– сказал Митяй.– Ничего хорошего, имей в виду. Это…
– Митяй,– перебил, покосившись на Наташу, Ласковин.– Ты дома?
– Нет, в офисе.
– Я тебе перезвоню через полчаса, лады?
– Нет проблем.
Андрей с облегчением положил трубку.
– Какие-нибудь новости по твоим делам? – спросила Наташа.
– Ничего определенного. Какие у тебя планы на сегодня?
– Обычные. Заберешь меня с работы?
– С удовольствием.
Через полчаса Андрей вышел из дома и первым делом направился к телефону.
– Митяева.
– Я слушаю.
– Митяй, это Ласковин. Извини, не хотел говорить из дома. Что ты выяснил?
– Твой Хан – еще тот экземпляр. Боксер. За сто килограммов. Возник в Питере прошлой весной и показал себя мощно. Сразу вылез в первый ряд.
– Откуда он, из Средней Азии?
– С чего ты взял?
– Хан!
– А… Я тоже спросил. Нет, Хан – прозвище. Сам-то он – не черный. И не желтый. Но натуральный душман. На ринге просто звереет. Соперников калечит только так – за год три покойника. Бойцы с ним работать не хотят, говорят: неоправданный риск. Зрителям, ясное дело, нравится. Так что десять тонн – это не подарок. Пошли их на хрен. Я корешку своему сказал, он тебе, раз такое дело, что-нибудь подыщет. За меньшие деньги, ясное дело, но зато цел будешь.
– Спасибо. А чем еще этот парень известен, кроме массы и зверства?
– Значит, не хочешь меня слушать?
– Митяй, я тебя как раз и слушаю.
– Так послушай историю, Башкеев тут рассказал: у них в московской школе, еще в застойные времена, соревнования устроили. А народ там был разный: и по стажу, и по квалификации, и по категориям тоже. Но победил как раз не самый умелый, а самый здоровый, кто круче всех блоки ставил. Блок – и руки нет. Блок – и второй руки нет…
– Митяй! – перебил Ласковин.– Ты не Слава, не надо меня притчами кормить. Этот Хан, он очень здоровый, да?
– Он деревянный. Бей не бей – только руки отшибешь.
– И что, его так никто и не положил? – поинтересовался Ласковин.
Чем дальше, тем интереснее!
– Положили. Дважды. Но не твоей комплекции бойцы. Ты, конечно, мастер, Андрюха, но не Ояма же, верно?
– Верно,– согласился Ласковин.
– Так что, состыковать тебя с моим корешком?
«Вызов,– подумал Андрей.– Вызов!»
У него по спине прошел электрический ток.
«Вызов!»
– Воин никогда не отказывается от вызова потому, что противник опасен,– сказал он.– Нас так учили, верно?
– Самурайский бред! – сердито сказал Митяй.– Ласка! Нам же тридцать, а не тринадцать!
– Кому как,– Андрей засмеялся.– Спасибо, друг. Понимаешь, дело уже не в деньгах. Спасибо. Береги себя!
– Ты тоже. Слушай, если надумаешь драться с этим Ханом – меня возьми. Мало ли что…
– Заметано! – обещал Ласковин.– Обязательно возьму. Поглядишь, как я ломаю дерево.
Следующий звонок Ласковин сделал лидеру «тобольцев».
– Я согласен,– сказал он.– Когда и где?
– Послезавтра в одиннадцать подъезжай к метро «Приморская»,– ответил Корвет.– Я сам тебя встречу.
Третий звонок – Вадиму.
– Сегодня вечером в тире,– сказал тот.– Поговорим. Но особо не рассчитывай. Дело – «глухарь». Разве что случайность поможет, или ребятки кандидата сбоку подыщут.
– Это как?
– А так, что если зайца долго бить, то он и на трубе сыграть согласится.
Спустя сорок минут Ласковин стоял в зале перед своим сэнсэем, а тот без удовольствия изучал своего ученика.
– Не зря в прежние времена вас из монастырей не выпускали,– проворчал Зимородинский.
– А в чем дело? – спросил удивленный Ласковин.
– Где-то ты успел говна нахлебаться,– буркнул сэнсэй,– обгадился с ног до головы, за раз не отмыть! Два дня работы – коту под хвост!
Андрей с удивлением оглядел свое свежевыстиранное кимоно. Слава явно имел в виду что-то другое. Что?
– Не понял,– сказал он, нахмурившись.– Если я выпил вчера… так ты бы раньше предупредил, что нельзя!
– Да пей ты хоть каждый день! – Зимородинский дернул себя за ус: верный признак – сэнсэй думает.– Грязный ты! Давай выкладывай, что натворил!
– Да ничего особенного,– пробормотал тот.– Ну выпил с Митяем, ну в аварию попал… чуть на три тонны не опустился…
Зимородинский как ни обеспокоен был, но расхохотался.
– Ничего особенного, говоришь? Ладно, давай с подробностями.
– Можно и с подробностями.
Андрей изложил свою беседу с Митяем, затем – «дорожное происшествие». С особенным удовольствием – как он ловко осадил и растряс «крутых мальчиков».
– Понравилось? – спросил Зимородинский.
– Да вроде неплохо вышло,– уже чуя подвох, ответил Андрей.
– Наказал, значит, хлопчиков? Машину им помял и деньги забрал. Орел!
– «А ты не воруй!» – процитировал Ласковин.– Поделом наказал. Уверен, сами подставились: прихват старый, знаешь ведь. Только не усекли, что кусочек – не по зубам. Вернее, как раз – по зубам,– Андрей усмехнулся.– И по роже.