Я говорю ей, что со мной мобильник, если я понадоблюсь. Я бы и его могла оставить дома – боже мой, как мне хочется хоть немного покоя и тишины! – но мне невыносимо думать, что полиция тогда не сможет сообщить мне об Аве. Я заблокировала номер Ричарда, потому что не намерена отвечать на его звонки, и я не дура: я отключила опцию «найти айфон». Пусть он там бесится.
Перед уходом включаю в моей почтовой программе опцию «не в офисе», быстро нахожу нужный мне номер в файлах Лизы. Еще только самое начало одиннадцатого, но я не спала, и боль в ребрах такая, что я хочу одного: заглянуть в «Теско»[15], купить бутылочку вина и выпить в один присест. Но это может подождать. Вместо вина я глотаю остатки гордости и звоню по телефону. Говорю тихо, как беспомощный ребенок. Такой я себя и чувствую, хотя на самом деле технически это первый шаг в сторону от беспомощности. Но сейчас это выглядит как неприкрытое бегство.
Он на другом конце мнется, не соглашается сразу, но тут вдруг я теряю контроль над собой – я рыдаю, и от каждого всхлипа мои поломанные кости трутся друг о дружку, и он обещает, что все сделает и от своего имени. Я все еще благодарю его и благодарю, когда понимаю, что он повесил трубку.
Со мной нет ничего, даже зубной щетки, какой-то минимум косметики в сумочке и тюбик крема для рук. Я не могла рисковать – тащить что-нибудь из дома во время бегства, но я могу купить смену дешевой одежды, а в отеле мыло и все остальное найдется. Я поглядываю в зеркало заднего вида, но Ричард, слава богу, за мной не гонится. И все же я расслабляюсь, только зарегистрировавшись и поднявшись в номер, – слава богу, это полулюкс, а не какой-то тесный одинарный – и он ждет меня там. Саймон Мэннинг.
– Что, черт возьми, происходит? – спрашивает он. Я не слышу ни резкости, ни злости, которые неизменно присутствуют в интонации Ричарда, когда он задает этот вопрос. Напротив, он озабочен, ему любопытно, почему женщина, которую он едва знает, просит возможности остановиться анонимно в одном из его отелей.
– Семейные проблемы, – отвечаю я и чувствую, как мои глаза наполняются слезами. Я так устала, мне так больно! Он чуть морщится, и я не виню его за перемену настроения. Ничего хорошего не получается, если становишься между ссорящимися супругами. – Он хотел, чтобы я продала мою историю в «Мейл». Я, конечно, сказала нет.
– Вот как…
Шестеренки, наверно, крутятся в его голове: вероятно, было рукоприкладство. Я бросаю сумочку на кровать. А сколько стоит этот номер? Почему он позволил мне воспользоваться им? Когда он позвонит Пенни и скажет, что расторгает с ней контракт, потому что мы все так или иначе психованные уроды, а он на это не подписывался? Я должна объяснить, но у меня нет слов, чтобы объяснить, поэтому я просто поднимаю свою блузку и свитер и показываю верх живота. За жир там я не волнуюсь. Он его не увидит под расцветающей синевой. Вижу, как расширяются его глаза.
– Господи Исусе!
– Да уж.
– Вы должны были обратиться в полицию. К врачу.
– Дело плохо, но не так плохо, – качаю я головой. – Мне это не впервой. И я категорически не хочу больше никакой полиции.
Наступает долгая пауза, и я осторожно заправляю блузку в юбку.
– Вам нужно что-нибудь? – спрашивает он. – Смену одежды? Зубную щетку? Другие вещи?
– У меня есть кое-какие деньги, – отвечаю я. – Я не хочу покидать отель. Здесь я чувствую себя в безопасности.
– Не валяйте дурака. Я пришлю кого-нибудь. Если проголодаетесь, закажите еду в номер.
Я так ему благодарна – глаза опять на мокром месте, а нос полон соплей.
– Мне больше некуда пойти.
Ужас этой мысли подстегивает мою жалость к себе более всего остального в этой жуткой ситуации. Этот ужас привел меня к пониманию того, насколько мы с Лизой были зависимы друг от друга. Всех остальных своих друзей я делю с Ричардом. Пенни неловко со мной, и я не могу себе представить, что изливаю сердце Стейси или Джулии. Без Лизы я совершенно одинока.
– Пожалуйста, не говорите Пенни, – прошу я. – Я знаю: с моей стороны было безумием звонить вам вот так. Но я подумала: может, вы мне предоставите номер, а я потом расплачусь с вами, и я еще кое-что улажу… – Я заговариваюсь, повторяюсь. Все это я уже сказала ему по телефону.
– Я никому не скажу. Об этом можете не беспокоиться. – Саймон смотрит на часы. – Но прошу прощения. Я должен идти. Я распоряжусь, чтобы вам принесли одежду и пижаму. И болеутоляющее. Какой у вас размер?
– Двенадцатый. Спасибо.
И только когда он почти на пороге, я ему говорю о том, что Ава пропала. Он замирает, несколько секунд молчит, потом лаконично замечает:
– Надеюсь, она появится.
Его спина напрягается, и я чувствую холодное дуновение, когда он тихо закрывает за собой дверь. Я смотрю на ее деревянную поверхность. С моей стороны было глупо упоминать что-то, связанное с Лизой. Я объект благодеяния – боже, как я это ненавижу! – и он, как и я, не хочет, чтобы ему напоминали о ней.
Хотя простыни выстирали и поменяли, весь дом провонял мочой, матрас все еще влажный.
Если ты когда-то мочилась в постель, это навсегда.
Сменой имени от этого не излечишься. Надолго. Нужно было накрыть матрас полиэтиленовой простыней. Шарлотте они бы дали полиэтиленовую простыню. Но никого запах не волнует, как не волнует и то, что я описалась, как ребенок. Это мелочь в той суете активности, которая царит в доме. Шум. Столько шума – мне приходится напрягаться, чтобы слышать телевизор.
Ава исчезла. Одна эта мысль для меня как нож острый, и я прикусываю себе щеку, чтобы окончательно не расклеиться. Уже двадцать четыре часа прошло, хотя для меня это один описанный матрас и целая жизнь. Потеря Авы накрыла меня с головой. Они беспокоятся, как бы я не утонула в этом окончательно. Я была близка к этому, тут я не сомневаюсь, но теперь я вдруг увидела лучик надежды, соломинку, за которую можно ухватиться. Я так долго смотрела на экран телевизора, что глаза у меня начало жечь. Они хотят его выключить, чтобы поговорить со мной, но я им не позволяю. Боюсь пропустить что-нибудь в следующих новостях. Я должна смотреть их снова и снова, чтобы разобраться. Добавить к пазлу еще один фрагмент. Я как в лихорадке.
– Лиза, нам нужно…
– Ш-ш-ш! – шиплю я – сердито, резко. – Когда кончится.
Короткий репортаж повторяется. Мать мальчика, которого спасла Ава, заявляет, что ее сын, Бен, говорит, будто его столкнули в воду.
Столкнули. Столкнули.
– Мы знаем, Лиза, ты тут ни при чем. – Голос Элисон звучит раздраженно. Они думают, я рассыпаюсь, безумие, дремавшее во мне, пробирается наружу. – Мы знаем, когда Бен упал в воду, ты была с Мэрилин Хасси и ее мужем.
Мэрилин. Да, кстати о Мэрилин.
– Мне нужно радио, – говорю я. В моей голове слишком много электричества. Я слишком быстро пытаюсь строить умозаключения.
«Уедем со мной, детка». Мальчик говорит, что его столкнули. Кролик Питер.
– Нам нужно поговорить с вами. – Более резкий голос. Гнусавый. Женщина-ослица. Ослиный рев из неуклюжего тела. Но не мне обсуждать чью-либо внешность. Сальные волосы и рыхлые ляжки, тестообразные, они мелькают, когда распахивается мой халат.
– Об Аве.
Ее слова вонзаются в мой перегретый мозг, хотя, я думаю, что бы они мне ни сказали, я знаю побольше них.
– Ни у кого из друзей ее нет, – продолжает женщина-полицейский, – и они клянутся, что она им не звонила.
Грохот и проклятия доносятся из соседней комнаты. Мне не нравится, что они грязными руками лезут в вещи моего ребенка. Они не должны забывать, что это дом жертвы, а не преступника. Наверное, когда речь заходит обо мне, запутаться легко. Никто никогда не видит во мне жертву.
– Мы просмотрели ее телефон и айпад.
Я не свожу глаз с молчащего приемника. Я хочу, чтобы он работал вместе с телевизором.
Уедем со мной, детка, уедем прочь,
Мы с тобой вместе умчимся в ночь…
– Лиза, вы слушаете?
Женщина-полицейский говорит медленно и громко, словно со слабоумной. Пытается пробить словами мой толстый череп.
– Она общалась с каким-то мужчиной. Через фейсбучный мессенджер. Много общалась. Они договорились встретиться той ночью, когда она исчезла.
Ее слова, слова, за которые я должна бы зацепиться, проплывают мимо меня. Мое тело здесь, но мой мозг просеивает прошлое. Мы заключили договор.
«Вот те крест! Чтоб мне умереть, если обману».
Нарушение таких обещаний – акт возмездия. Я должна была знать. Я знала. Всегда знала. Вот она – причина страха, который так долго пожирал меня.
Элисон наклоняется, она видит, как сильно я раздражаю ослицу.
– Это Джон, – говорит она. – Это он переписывался с Авой в Интернете. Но то, что он писал… такое отец не говорит дочери. Смотри. – Она кивает Брей, которая держит пачку распечаток. Я, нахмурившись, беру их, смотрю на Элисон.
– Что ты такое говоришь? – врубаюсь наконец я.
– Джон нашел Аву в «Фейсбуке». Он несколько месяцев переписывался с нею. Но он ей не сказал, что он ее отец. Их переписка носила скорее… – она подыскивает слова, – сексуальный характер. Он уговорил ее убежать с ним. – Она берет мою руку, словно мы друзья, и нам обеим неловко. Моя ладонь вдруг потеет, влага выходит из меня, будто слезы, которые я давным давно уж выплакала. – Ты имела с ним какую-нибудь связь? – спрашивает она. – В доме его нет. Он почти год назад сказал соседям, что уезжает путешествовать. Полиция делает все, что в ее силах, чтобы его найти – найти их обоих, – но им нужна твоя помощь. Куда он мог бы ее увезти? Какое-нибудь место, которое было важно для вас обоих? Или только для него? Куда-нибудь, куда вы ездили в отпуск. Мы можем просмотреть его досье, но вряд ли там есть все.
«Уедем со мной, детка». Кролик. Фотография в разбитой рамочке под лестницей. Все это начинает обретать жуткий смысл.