Час или около того спустя я на небольшой станции обслуживания у дороги. Еще светло, но на небе уже появляется серая нотка. Я хожу вдоль ряда грузовиков на парковке, пока не нахожу один с водителем. Он читает газету, прихлебывая из бутылки, на щитке приборов у него обертки от «Бургер кинг». Все очень традиционно. Я стучу в дверь, улыбаюсь, он опускает окно, высовывается.
– Вы наверняка же едете в сторону Калторпа? – спрашиваю я. – Калторпа или Ашминстера? – Они оба близко от дома. Из того и другого я на автобусе смогу доехать до Эллестона меньше чем за час.
– Я еду в Манчестер, – говорит он. – Так что еду я в том направлении, но я встал на ночевку. Свои часы накрутил. Извини, детка, но я тронусь только часа в четыре утра.
Не сказать, что он неприятен на вид. Мне встречались и похуже. Я не даю себе времени подумать, что делаю, – пожимаю плечами и улыбаюсь.
– Я могу и подождать.
Никто не станет меня искать в припаркованном на ночевку грузовике. Здесь я буду в безопасности.
Он долго смотрит на меня.
– Как тебя зовут, детка?
Его тон изменился. Немного нервный, но и лукавый. Он чувствует возможность. Ситуация, о каких он, вероятно, только читал в порножурналах.
– Лили, – отвечаю я.
Имя приходит с потолка и никак не совпадает с моим диким видом, но по той же причине и подходит к нему. Лили – милая девочка из хорошей семьи, против которой она учинила бунт и так и не вернулась обратно. Ее история сплетается в моей голове, а его глаза обшаривают меня, и я вижу, как подпрыгивает его кадык, когда он сглатывает слюну.
– Меня зовут Фил.
Он открывает дверь и затаскивает меня внутрь. Я с облегчением отмечаю, что от него пахнет чистотой, как и от салона. Ни запаха сигаретного дыма, ни застоялого винного. Только кожа и дезодорант. Могло быть и хуже. Могло быть гораздо хуже.
– Мне нужно соснуть. – Он кивает назад – там сиденье укрыто одеялом. – Чем скорее я высплюсь, тем раньше мы уедем. Если по-честному, так я обычно дрочу перед сном, но… – Он издает смешок, словно отпустил шутку, но глаза у него слезливо-нервные.
– Так или иначе, я должна буду заплатить за поездку, – говорю я, понимая, что это речь шлюхи из дешевого порнофильма, но, надеюсь, он от этого кончит скорее. У него избыточный вес, средний возраст, и я не думаю, что он часто занимается этим со своей женой. Даже если у него откроется второе дыхание, я смогу сделать так, что он кончит в одну минуту. Я думаю как Шарлотта. У меня теперь не остается выбора – только быть Шарлоттой Невилл. Моим прежним «я». Мне необходима вся ее злость. Вся ее сила. Я нужна Аве, и я ее не подведу.
«Я – Шарлотта Невилл, – думаю я, протягивая руку к пряжке пояса под его выступающим брюхом. – Я делала кое-что и похуже. Сделаю и это».
Май, у Кейти короткие каникулы, но это ничего не значит для Шарлотты. Она теперь почти не ходит в школу, и никому до этого нет дела. Ни одному из учителей не нужна в школе Шарлотта Невилл. Она все ломает. Она бранится. Колотит других ребят. Она неуправляема. И становится только хуже. Малыши боятся ее. Ее злость похожа на ухмыляющегося волка, пожирает детские страхи, чтобы убить собственный. Большой и страшный Серый Волк. Маленькая Красная Шапочка.
– Шарлотта? Ты слушаешь? – Кейти ходит кругами по пустой загаженной комнате, поднимая облачка пыли своими шагами. – Вся кожа у него была серая и какая-то дряблая. Он словно был пустой. Я могла бы целый день на него смотреть.
Они в одном из приговоренных домов на Кумз-стрит. Жадные лапы муниципальных властей вытащили все ценное, и теперь дом стоит, забытый, пока не появятся бульдозеры, чтобы его снести, что вряд ли случится скоро, как не устает повторять соседка миссис Копел.
– Серый, – снова говорит Кейти, растирая пыль пальцами. – Как вот это.
Дедушка Кейти умер, она всего два дня как вернулась с похорон и теперь все время рассказывает об этом, и очень кстати, потому что иначе полились бы слова изо рта Шарлотты.
– Гадость, – говорит она, когда Кейти садится рядом. Они сидят на курточке Шарлотты, чтобы не испачкалось платье Кейти, но спинами прижимаются к стене, и Шарлотта делает заметку на память в своей тупой, гудящей голове: отряхнуть одежду Кейти, прежде чем они разойдутся по домам. Ей бы не хотелось, чтобы у Кейти были неприятности, потому что это означало бы, что они не смогут больше встречаться, а сейчас Кейти – единственное, что не дает ей пуститься во все тяжкие.
– Да, но чудесная гадость.
Шарлотта никогда не видела покойников, но ей как бы хочется посмотреть. Она жалеет, что не видела покойника вместе с Кейти.
– Он пахнул?
Этот дом пахнет сыростью и гнилью, хотя день теплый и солнечный.
– Нет, во всяком случае, плохо не пахнул. Как-то химически, может быть. Как в школьной научной лаборатории.
Шарлотта понятия не имеет, как пахнет в лаборатории, но она согласно кивает.
– Маме, конечно, от всего от этого стало хуже. – Кейти испускает театральный вздох. – Доктор Чеймберс дал ей какие-то таблетки от нервов, но они ей ничуть не помогают.
Шарлотта не хочет думать о таблетках и наклоняется ближе к изящной, красивой Кейти, такой сильной внутри, она упивается ее лирическим голосом.
– Мама одержима смертью. Она думает, я этого не замечаю, потому что они все думают обо мне как о простушке, но это слишком очевидно. Папа говорит: это скорбь, но я не понимаю, почему она так грустна. Он ведь все равно был старый, и у нее теперь есть неплохой дом на побережье. Но она видит это иначе, это очевидно. Когда мы вернулись домой, она так выдраила ступеньки нашей лестницы – чтобы отвлечься, как папа сказал, – что поскользнулась на них! Она, говорит, чуть шею себе не сломала! – Кейти звонко смеется, но в ее смехе есть нотка яда. Кейти ненавидит мать. Она и отца ненавидит, но мать – сильнее. – Она тогда, конечно, взяла наждачную бумагу и затерла полировку, заволновалась, что я упаду. Стала бы я падать! Она заставляет меня принимать витамины. Чтобы я не болела. Правда, Шарлотта, она мне дышать не дает. Папа из кожи вон лезет, чтобы ее вразумить, но она и им управляет. Ему, по крайней мере, нужно ходить на работу. Слава богу, от таблеток ей хочется спать, и я могу выходить из дома и встречаться с тобой.
Она улыбается такой милой и свежей улыбкой, и Шарлотта цепляется за нее.
– Я ей подложила одну в кофе, – говорит Кейти проказливым тоном. – А она одну уже приняла. Теперь сто лет не проснется.
– Может, ей стоит отправиться на вечный сон, – бормочет Шарлотта. Так ли уж плохо это будет? Уснуть навсегда?
– Да! – Кейти вскакивает на ноги. – Может, и стоит! Что мы будем делать тогда? Мы убежим?
Все их игры и фантазии начинаются с побега – «уедем, детка», – с того, кем они будут и что будут делать, и Шарлотта вскакивает, невзирая на усталость, невзирая на снедающую ее ярость, несмотря на слезы, скрывающиеся в ней и грозящие стать ее унижением.
– Бонни и Клайд! – кричит она. – Мы будем грабить банки и говенных людишек! Мы станем легендой!
Она уже чувствует себя лучше, купаясь в лучах восхищения Кейти. Подруга считает ее неукротимой, сумасшедшей и свободной. Кейти считает ее Серым Волком, терроризирующим район. Большим злым волком.
– Я буду Бонни, а ты моим красивым Клайдом. – Кейти делает вид, что одной ладонью обмахивает себя, словно веером, а другой достает с бедра невидимый пистолет. – Мы будем неразделимы, и люди станут завидовать нашей любви. – Кейти наклоняется и целует Шарлотту в рот, ее губы такие мягкие, что лицо у Шарлотты загорается и кривится, и она опасается, что слезы хлынут у нее из глаз. Она вытаскивает сигарету из нагрудного кармана, закуривает, пытаясь сдержать дрожь в губах.
– Шарлотта? – спрашивает озабоченным голосом Кейти. – Что такое? Что-то случилось?
– Да все то же говно с Даниелем, – качает головой Шарлотта. – Обычное. Семья. Ничего такого, о чем бы я хотела думать.
– Мне ты можешь говорить все.
Кейти берет лицо Шарлотты обеими руками, не с нежностью, как девочка, а с силой.
– Я знаю. – Но она не может ей рассказать. Кейти – не ее сверхзаботливая мамочка. И Шарлотта просто вырывается из рук Кейти, позволяет сигарете повиснуть на губе и становится в позу, типичную, как ей кажется, для гангстеров. – Пойдем на дело, Бонни! В городе есть банчок, надо его грабануть! – Она шевелит бровью и протягивает руку, а Кейти смеется, хлопает в ладоши и подпрыгивает, подпрыгивает. У нее всегда избыток энергии, которая подпитывает Шарлотту, чуть ли не улучшает ей настроение.
Они выбираются из дома на солнечный свет и бегут, взявшись за руки по пустырю. Банком будет дурацкий магазин миссис Джексон, а их золотыми слитками – конфеты и лимонад, которые украдет Шарлотта. Да-да, она страшный Серый Волк. Она не хочет вспоминать вчерашний вечер. Она хочет бежать так быстро, чтобы прошлое не могло за ней угнаться.
Глупый Даниель. Во всем виноват этот маленький говнюк. Она это чувствует, воспоминание об этом преследует ее, как горячее дыхание на шее. Она бежит быстрее, но ей никогда не хватит скорости.
– Даниель болен, – говорит мать, стоя в дверях ее спальни. – Мне нужно остаться дома.
– Да ничего с ним не случилось! – рычит Шарлотта, не поднимая взгляда. – Только что с ним все было в порядке. И сейчас в порядке.
Это не совсем так, и она знает, что не совсем так. Он был тихий и бледный, не донимал ее просьбами поиграть с ним, когда она вернулась домой. Сидел в углу с Кроликом Питером, сосал его ухо. Она чувствует, как какой-то узелок завязывается в ее нутре. Не любви. Она не может любить Даниеля. Для нее все стало только хуже после его появления, но что-то грызет ее там. – Я за ним присмотрю, пока ты будешь работать.
Мать качает головой. Она всегда становится такой, стоит Даниелю заболеть. Шарлотту и близко к нему не подпустит.
– Ему нужна я.
– Тогда зачем ты мне это говоришь?