– Почему ты не говорила на суде о договоре? Тогда бы и Кейти не вышла сухой из воды.
Я пытаюсь составить ясную картину прошлого, которое она столько времени скрывала. Бóльшую часть она мне рассказала в машине, но у меня в голове все еще путаница. Кто была она. Кто была Кейти.
– Я и хотела, чтобы Кейти вышла сухой из воды. И потом, я вообще не сказала ни одного слова. Ни одного. На протяжении всего процесса я молчала. И прежде молчала. Я произнесла только три слова: «Я его убила». Больше мне сказать было нечего. Кейти плакала, шептала, нервно оглядывалась, говорила все, что требовалось, лишь бы выйти на свободу. Я сидела как каменная. Ничто не имело значения.
– Потому что Даниель умер? – осторожно спросила я. Не говорить же мне: «Потому что ты убила Даниеля?»
– Потому что все это было впустую. – Лиза смотрит перед собой, в окно, открывающееся в прошлое, которого я даже представить себе не могу. Ее голос меняется, в нем слышится акцент, северные нотки, произношение Шарлотты. – Я была так поглощена собой. Всем этим говном в моей жизни. Ревность к Даниелю пожирала меня. Все эти подарки, бережное отношение к нему матери. Боже, как я его ненавидела! Не видела истины, хотя она была у меня под носом.
Глаза ее влажны, и я думаю о той девочке, о которой писали газеты: девочка-чудовище, что никогда не плачет. Я тоже никогда не видела Лизу плачущей. Неужели мы, взрослые, всего лишь проекции того, чем были в детстве? Сколько всего она носила в себе?
– Какой истины ты не видела?
– Когда поступили результаты вскрытия Даниеля, там говорилось о нескольких повреждениях, которые он получал на протяжении длительного времени. «Долговременные» – так, кажется, там было сказано. Я поначалу не поняла, что это значит, словно это новое словечко от Кейти. Все, конечно, считали, что это моих рук дело, и я своим молчанием как бы подтверждала это. Тогда мне было все равно. Я хотела, чтобы обвинили меня. И должна была догадаться. Должна была понять.
– Это не ты.
– Нет. Каждый раз, когда он искал моего внимания, моей любви, когда он липнул ко мне, он тоже не хотел оставаться с Тони и матерью. Тони и его бил. Я должна была убежать вместе с ним. Обратиться в социальную службу. Он, вероятно, чувствовал себя таким запуганным, одиноким, а я была его единственной надеждой, но меня слишком ослепили собственная ярость, боль, страх, а еще таблетки и алкоголь – я ничего не видела. Я должна была его защитить. – Она дышит прерывисто. – А я его убила.
Плечи Лизы начинают трястись, рыдания, хриплые и неостановимые. У нее капает из носа, она сломлена, она воет тихо, и я слышу в ее плаче невыносимое горе. Я обнимаю ее, забывая о своих больных ребрах, прижимаю к себе, баюкаю, утешаю, как ребенка.
– Ну-ну, успокойся, все прошло, – говорю я, хотя и знаю: это не пройдет никогда, этот ужас останется с ней навсегда. – Мы найдем Аву. – Я не могу говорить о Даниеле, на языке одни банальности, да я и пытаться не хочу. Но Ава жива, я люблю ее, а еще я люблю мою лучшую подругу, каким бы ни было ее прошлое. Я не могу управлять своим сердцем, а оно бьется для нас двоих.
– Мы найдем Кейти, – с мрачной решимостью произношу я. – И мы спасем Аву.
Еще едва рассвело, но Мэрилин уже поднялась и собирается уходить. Ни ей, ни мне поспать толком не удалось.
– Я хочу вернуться, прежде чем появится Саймон, – говорит она. – Душ я приму там. Оставлю волосы слегка влажными, чтобы выглядело так, будто я только встала. Наверное, предосторожность излишняя, но мы не можем рисковать.
Эта женщина поражает меня. Столько дерьма в ее собственной жизни, столько она теперь знает обо мне, но все же она здесь, со мной.
– Я постараюсь под каким-нибудь предлогом улизнуть пораньше, – продолжает она. – Встреча в банке или еще что-нибудь. Надеюсь, к ланчу буду. Ты ничего?
– Мне нужно кое с чем разобраться.
На столике в углу лист почтовой бумаги, там написано все, что мы знаем о Кейти, не много, и теперь я должна составить список людей моего круга, людей, у которых она может прятаться.
– Там и мой номер записан. – Мэрилин стоит у дверей, не решается оставить меня одну. Я хочу заверить ее, что, несмотря на прошлую ночь, я справлюсь. Я не только Лиза, которую знает она, но еще и Шарлотта Невилл. – На обратном пути куплю тебе телефон без регистрации, а пока пользуйся телефоном отеля, если я тебе понадоблюсь. Договорились?
– Со мной все в порядке. – Я встаю и обнимаю ее. – И спасибо тебе. Спасибо за все.
– Друзья ведь для этого и существуют?
Мэрилин улыбается, несмотря на усталость и боль. Может быть, помогая мне, она помогает себе, и это придает ей силы.
Я дожидаюсь, когда она уйдет, вешаю на дверь табличку «Не беспокоить», сижу несколько минут, слушая бульканье кофемашины. Я чувствую себя иначе. Все слезы – годы слез, целая жизнь слез – вдруг прорвались наружу, и я осталась словно голая, до самой своей сути, чистая и свежая. И во мне есть зернышко надежды. У меня есть Мэрилин. Она меня любит. Значит, я не такая, чтобы меня невозможно было любить. Что бы ни случилось потом, я буду помнить и знать: меня любили.
Мы спали на одной кровати в нижнем белье, выставив напоказ все наши болячки. Следы скрытых жизней. Побелевшие ожоги от сигарет под моими коленями – худшая часть дней сразу же после, когда я хотела мучить себя, и более свежие, крупные синяки на коже Мэрилин. Когда мы выключили свет и оказались в безопасной темноте, она рассказала мне о Ричарде. О медленной деградации его поведения, как с годами раздражение перешло в ярость, а потом, совсем недавно, в насилие, как она всегда надеялась, что это больше не повторится, как стыдилась. На сей раз я слушала ее и удивлялась: неужели человек может скрывать такое? А она, в темноте ночи, запинаясь и прерываясь, рассказывала мне свою историю.
Мы сильные, Мэрилин и я. Мы нашли это друг в друге. Я спокойна. Голова у меня холодная. Кейти ничего не сделает с Авой – пока не сделает. Она всякая – и, среди прочего, явно сумасшедшая, – но не дешевка. Она захватила Аву, чтобы выманить меня, и она хочет увидеть во мне эту слабость, когда мы встретимся. Это как в каком-нибудь гангстерском фильме-фантазии сороковых годов, какие мы разыгрывали на пустыре. Она Кэгни[18], спряталась где-то, захватив заложников, а я мордоворот из ФБР. Мы стареем, но никогда не становимся взрослыми. Никогда по-настоящему не меняемся. Я знаю Кейти.
Когда прошлой ночью Мэрилин по окончании всех тихих разговоров спросила меня, чего, по моему мнению, Кейти хочет добиться всем этим, я солгала. Я сказала: она хочет получить то, что я ей обещала. Чтобы мы убежали вместе. Были бы свободными и в бегах одновременно. Не знаю, поверила ли мне Мэрилин, но уточнять она не стала. Что она могла сказать? Кейти для нее не реальный человек, а просто страшила. Коварная фигура из моего прошлого. Может, так оно и есть, но тогда она уничтожила меня и спасла одновременно. Те дни были лучшими днями моей жизни. Как я могу это объяснить? Как объяснить, что я никого так не любила, как любила Кейти, и меня никто так не любил, как Кейти? Какая это ценность, когда тебя любят среди развалин жизни. Я закрываю дверь за этими воспоминаниями, мы бежим, держась за руки, по пустырю, но я помню наш договор. Да, я знаю, чего хочет Кейти. Она хочет меня убить. Я перед ней в долгу. Мать за мать.
Может быть, она меня и убьет. Если Ава в безопасности, то мне все равно, что будет со мной. В некотором роде это было бы облегчением. Справедливость для Даниеля и освобождение от постоянного давящего чувства вины, которое стало моим пожизненным спутником. По крайней мере, он бы тогда был не один на холоде. Так что да, может, она убьет меня, и эта мысль меня не пугает. Я иду в ванную, чувствуя сталь Шарлотты в своем позвоночнике. Пусть я и не боюсь смерти, но я не собираюсь облегчать ей жизнь. Может быть, я убью ее. Я ведь уже убила раз. Насколько трудно будет сделать это снова?
К восьми часам я уже приняла душ, оделась и сижу за нашей запиской. На Кейти наберется очень мало сведений. Никогда не выходила замуж. Детей нет. Заботилась о матери. Хрупкая. Работы нет. Нет и фотографий, сколь-нибудь вразумительных. Она может быть кем угодно на них. Она на несколько месяцев старше меня, значит ей около сорока, но несколько фотографий, найденных нами, были зернистыми и очень старыми, от них никакого проку.
Я размышляю, почему нет ее четких изображений. Неужели она пряталась от объективов, как и я? Ее личность никогда нигде не упоминалась – газеты не называли ее имени, не печатали фотографий, – может быть, она беспокоилась, что люди каким-то образом узнают и она будет виновна уже из-за дружбы со мной? Нет, понимаю я, она все время думала об этом моменте. Моменте, когда она найдет меня. Ей нужно было оставаться призраком, невидимым и неизвестным. Скрываться, как и я.
Я прихлебываю крепкий кофе. Что ж, она нашла меня, а теперь я хочу найти ее. Круг нашей долбаной жизни замкнулся. Я хочу закурить – Шарлотта снова выходит во мне на первый план, старые привычки умирают с трудом, – но вместо этого я беру авторучку, грызу кончик, как ребенок, а потом начинаю писать.
Список имен гнетуще короток. Моя жизнь в образе Лизы была частной жизнью, пугливой и невзрачной.
Пенни. Невероятно. Джулия. Не она. Список разных других женщин, с которыми я сталкивалась по работе, но ни одна из них не может быть Кейти. Слишком старая, слишком молодая, присутствовала слишком давно, слишком глупа. Миссис Голдман? Есть у нее сиделка или подруга, которая заглядывает к ней? Я не видела никого, кроме ее семьи, а они посещают ее нечасто. Может, кто-то приходит, когда я на работе? Ставлю несколько знаков вопроса против ее имени. Если бы Мэрилин смогла сходить поговорить с ней – она умеет говорить с людьми.
Под заголовком «Учителя Авы» я начинаю новый список, но по именам, которые я запомнила на родительских собраниях, я не вижу никого, кто пришел бы в школу недавно или кто проявлял бы к ней чрезмерное дружелюбие. Учительница вполне могла бы залезть в ее сумку и выкрасть ключи. И в школе знают, где она жила. Все они кандидаты, но у меня нет ощущения, что я на верном пути. У учителей есть предыстория, степени, их проверяют. Как далеко могла зайти Кейти в своем маскараде? «Не недооценивай ее, – говорю я себе. – Она всегда была слишком умна для себя самой».