— Я тебе доверил свою дочь! — вглядывается в лицо и толкает. — Для чего?! Для того чтобы ты ее в грязь макнул?!
Меня ведет в сторону, и я приваливаюсь к стене сипло и сдавленно выдыхая. Захлопывает дверь и прет на меня быком:
— Что ты молчишь? — закатывает рукава.
Я очень не против, если Павел из меня отбивную сделает и отправит в кому, а лучше на тот свет, чтобы порадовать Еву. Приму праведный гнев ее отца молча.
— Ты мою девочку, — опять встряхивает, — мою лапушку… мою дочу...— срывается на рык, — обидел! Как ты посмел?!
— У меня нет ответа на этот вопрос… — сплевываю под ноги вязкую слюну и поднимаю взгляд.
Я горячо желаю, чтобы Павел меня, как следует, отмудохал. Пусть разобьет мне голову о стену, размажет ее в лепешку, раз толку от нее никакого нет. И, видимо, он улавливает мое отчаянье, потому что выпускает из хватки и отступает.
— И не надо тут делать из себя святого, — хмыкаю я, желаю спровоцировать Павла на очередную вспышку агрессии, которую заслуживаю.
— Ты по себе людей-то не суди, Саша, — Павел в неприкрытом презрении кривится. — Не все мужчины изменяют женам, у кого-то есть принципы. Да, ты не один такой, вокруг которого вьются красивые и молодые, — обнажает зубы в неприязненном оскале, — мы все сталкиваемся с соблазнами, но кто-то вместо того, чтобы закутить с большими сиськами… — глухо урчит и повышает голос, — идет и покупает любимые конфеты жене!
— И этот кто-то ты? — отпрянув от стены, хмыкаю.
— Чего тебе не хватало?! Заскучал? Что не так тебе было?!
— А какой ответ ты ждешь? — рявкаю я. — Тупости мне не хватало, ясно? Безмозглой куклы! Дочь твоя слишком для меня сложная! Она даже поскандалить со мной не удосужилась! Сложная, умная и давит! Душит! Жилы тянет, в косички их сплетает и на шею накидывает! И в постели с ней не расслабишься, потому что… потому что… потому что… она, дрянь такая, честная! Она знает, что ей нравится, что не нравится, и… эти вечные разговоры! И не просто легкая болтовня о глупостях, о платюшках, о туфельках, о сумочках, о ноготочках, а разговоры по душам! Она меня воспитывает, лепит, вытесывает. Вот что она делает! Во всех сферах! Демиург, черт ее дери! Она знает, каким отцом я должен быть! Каким мужем! Каким любовником! Каким другом!
И тут из меня вырывается какой-то нечеловеческий клекот, и я в безумии продолжаю:
— И даже мою измену она взяла и обратила в жидкое вонючее дерьмо! Буквально, Паша! Думаешь, она мою шлюху напоила слабительным из-за ревности? Нет! — в истерике смеюсь. — Нет! И еще раз нет! Она хотела проучить меня и моих охранников скопом, чтобы неповадно было налево смотреть! И ведь, — гогочу, — теперь ведь не посмотрят! Потому что она на своем примере показала тупым кобелям, какими могут быть женщины в гневе! Да они теперь при виде коротких красных платьев будут блевать!
— Так… — Павел недоуменно отступает. -- Как тебя расписюнило...
— И я… я восхищен! — хохочу, раскинув руки. — Моя жена — чудовище! Хтоническое чудовище. И вот вопрос. Кто из вас ее такой воспитал?!
— Она всегда такой была, — Павел одобрительно улыбается, — в роддоме уже всех воспитывала, знаешь ли. Ксюша ее пеленает, рядом уборщица проходит, бряцает эмалированным ведром, а Ева как зыркнет на нее…
— О, я знаю, как она умеет зыркать! Очень красноречивыми взглядами может одаривать!
— Ты прекрасно знал, кого брал в жены! — Павел повышает голос.
— Нет, не знал! Она отлично мимикрирует под милую и слабую женщину, а на деле это крокодил в бантике! Нет! Не крокодил, — качаю головой, — она удав! Удав в бантике! В красивом таком бантике, за которым не видно ненасытное чудовище! Переварила меня, а теперь уползти вздумала!
— А вот нечего с мартышками забавляться, бабуин! Если связался с удавом, то будь готов, что сожрут, если вздумаешь его укусить! И если так Ева тебя, бедного и несчастного, затиранила, что ты тут распаляешься? А? Давай, гордый обезьян, прыгай на ветки к другим обезьянам! К тупым идиоткам, которые потешут твое примитивное эго!
— Я до этого момента не знал, что связался с удавом, — шагаю мимо Павла. — Вот и все. К удавам и крокодилам нужен другой подход. И я не могу весело прыгнуть к другим обезьянам, потому что… потому что… не хочу. Я собираюсь выпить или, — оглядываюсь, — уважаемый папа-крокодил, вы все-таки откусите мне, тупому бабуину, голову?
Глава 29. Всё будет хорошо
— Срок небольшой, — равнодушно вещает худая и строгая докторша. — На УЗИ у нас уплотнение эндометрия, однако на анализах повышенно хэ-гэ-че. Недели три. Плодное яйцо увидим только через неделю-две.
Пусто в голове и груди. Я так надеялась, что мне скажут, что моя тошнота, тяга к огурчикам с горчицей — следствие стресса, однако реальность неумолимо жестока.
— Но мы ведь предохранялись, — говоря я, глядя на анатомический атлас, что висит на стене у раковины.
— Каким видом контрацепции?
— Барьерным.
— Ну, милая, только воздержание дает сто процентов защиты, — снисходительно цокает докторша.
— Это не утешает.
Смотрит на меня, поджимает губы и выхватывает из стопки яркий буклет, который протягивает мне:
— Это политика нашей клиники. Я обязана вас проинформировать об осложнениях и прочем… — замолкает.
На буклете симпатичная женщина, которая держит на руках розовощекого улыбающегося пупса, и слоган “быть матерью — это счастье”. Разворачиваю, пробегаю глазами по строчкам, которые убеждают меня, что призвание каждой женщины подарить жизнь ребенку, а аборт — это не выход даже в самых сложных ситуациях.
Немного религии, чуть-чуть манипуляции на чувстве вины и щепотка страшилок о возможном бесплодии даже при медикаментозном аборте на ранних сроках, а после — слезливые истории якобы реальных женщин, которые сделали верный выбор и теперь счастливы, как никогда прежде.
Очень мило и трогательно, однако я в курсе, что меня ждет. Токсикоз, отеки, резкие перепады настроения, мигрень и желание лежать без движения, а после роды, которые порадуют меня болью, криками и невозможностью нормально справить нужду. И если первую беременность я была полна надежд, которые помогли мне преодолеть все трудности, то сейчас… у меня нет веры в светлое будущее. Сердце черное от копоти предательства близкого человека, и я могу пойти на отчаянный шаг. Могу, потому что мне страшно.
Мну буклет в плотный шарик и откладываю его на стол под внимательным взглядом докторши.
— Что насчет других анализов?
— Чистые.
— Хоть на этом спасибо, — встаю и перекидываю сумочку на плечо. — Мог и букетом болячек ко всему наградить.
— Кто?
— Муж, — невесело хмыкаю я и выхожу.
Плыву мимо людей, как в отравленном отчаянием потоке. Звуки, голоса обратились в неразборчивый гул, мир вокруг размытый, и я сама в нем — блеклое и ошеломленное пятно.
Удар, меня резко дергает вперед, ремень безопасности впивается в грудь, и я выныриваю из омута растерянности. Въехала в низкую, черную и хищную тачку, из которой с трудом выползает пузатый мужичок с глубокими залысинами. Наши взгляды встречаются, и он скалит мелкие зубы в неприязни и злобе. Наблюдаю, как он подходит, одернув пиджак, который ему явно мал, и печально вздыхаю.
Стучит костяшками по стеклу, а я его игнорирую, потому что мое внимание приковано к блондинке, что выпархивает из его машины и испуганно хлопает ресницами. Нет, не жена и не дочь. Пусть типаж другой, но очень походит на Аню. Повадками, движениями и капризными взглядами.
Стук нарастает, и я опускаю стекло, с интересом взирая на блондинку, которая скрещивает руки и недовольно щурится на меня. Короткое платье, высокие каблуки, пухлые губы. Кукла куклой.
— Слышь, курица…
На меня льется поток громких оскорблений, но они меня не трогают. Я где-то в пограничье между безумием и реальностью.
— Коти-иии-к. Ну что там?
С губ срывается смешок. Этот тоже котик. Смеюсь. Мой смех нарастает, и откровенно гогочу над орущим мужиком, ее любовницей и над собой. И нет у меня больше вопросов “почему?”, “как Саша мог?” и “ за что?”. Мужики играют в кукол, которые отвлекают их от жизни, ведь в ней им приходится быть взрослыми и решать проблемы. Если женам дают деньги, то на семью, детей, дом и ведение быта, а тут кого-то радуешь.
Жене купишь сумку, а она вдруг вспомнит и поделится тревогам, что и сыну надо обновить гардероб, ведь вырос богатырь. И ко всему прочему покажет модные мальчуковые ботиночки, которые будто уменьшенная копия взрослых, и спросит мнение, а мужик ждал восхищения. И жена-то не виновата!
И сумке она рада, но вот вспомнила, что утром одевала сына и заметила, что рукава на рубашечке коротковаты. И в ее порыве есть удивление, что ребенок-то растет! Представляешь! Вот только пеленали его, меняли подгузники, а теперь одеваем его, как маленького денди, в симпатичные вещички, и какая радость, что опять купим ему обновки.
А вот этой блондинке преподнесешь сумочку, она глаза удивленно округлит, и в этот момент для нее существуешь только ты. Такой богатый, успешный и щедрый. И за твою щедрость, за твой подарок тебе ответят восхищением, лаской и сладкой близостью, и не надо в этот момент вникать в симпатичные ботиночки, потому что сейчас не существует твоей жены, твоего ребенка и тебя самого в качестве бизнесмена, мужа и отца.
Это там за стенами отеля ты возвращаешься в свои роли, а тут на кровати ты просто мужик и у тебя стоит. Ты чертов альфа-самец для глупой самки, и ты возьмешь, позабыв обо всем, что тебе дорого, потому что ты устал все контролировать, лавировать среди жизненных обстоятельств, которые выжимают тебя как тряпку.
— Ты оглохла?! Ты в меня въехала! Овца тупая!
Мой смех затихает, и я покидаю салон. Меня оглушает крик толстячка, сигналы машин и возмущения других водителей.
— Вызываем гаи? — всматриваюсь в глаза мужика. — Оформляемся?
Он весь как-то дергается, и я перевожу взгляд на блондинку, а затем вновь смотрю на него: