непристойно голыми, на взгляд Волкодава) ногами. С высотой сделалось холоднее. Эврих крепился до первого снежника и только тогда со вздохами уподобился варварам – снова натянул на озябшие ноги плотные шерстяные штаны.
Порою Волкодав посматривал на него, беззаботно зевавшего по сторонам, и смешанное чувство зависти и тревоги посещало венна. Сам он, даже попав в Беловодье, всё никак не мог оставить привычку настороженно озираться, выискивая опасность. А когда вернулся назад, в свой мир, прежние навыки битвы за жизнь вспомнились сами собой, так, словно никакого Беловодья в его жизни и не было. Эврих же… Волкодав отлично знал: за плечами светлокудрого красавца арранта были свои испытания, не менее опасные и тягостные, чем его собственные. А вот поди ж, не разучился быть на этой земле добрым доверчивым гостем. Не крадущимся, вечно готовым к отпору лазутчиком, как некоторые другие…
Это потому, мрачно думал венн, что я за него и посмотрю, и увижу. И в драку, если придётся, за обоих ввяжусь. И он это знает. И до того, паршивец, привык, что «спасибо» лишнего разу не скажет… Иногда венна злило это обыкновение Эвриха сваливать на него все заботы и хлопоты и вести себя так, словно Волкодав в самом деле был его телохранителем и слугой. Однако потом Эврих начинал читать Йарре что-нибудь из своих «Добавлений» (кипа мятых листов, нанизанных на бечёвку, уже являла собой внушительное произведение), и венна забирало раскаяние. Писались «Добавления», естественно, по-аррантски, но Эврих умудрялся с ходу переводить свои сочинения на местный язык, да так ловко, что любо-дорого было послушать. Кто он и кто ты! – думал в таких случаях Волкодав. Ну, полезут, накостыляешь по шеям, эка невидаль! Таких, как ты, в каждой дюжине по двенадцать. А его книжку другие люди через сто лет будут читать. Как мы теперь Салегрина. И если он там упомянет хоть словом, дескать, странствовал со мной лютый венн и верно служил…
Гора Четыре Орла особо ничего «орлиного» в своём облике не имела. Имя ей дало происшествие с одним итигульским охотником, случившееся задолго до Последней войны. Йарра, наученный отцом, узнал прародительский пик по сбитой набок макушке и приметному ожерелью остроконечных гольцов, черневшему в снежном серебре чуть ниже вершины. Небо было ясное; прозрачный воздух позволял рассмотреть все тени на ледниках. Волкодав помнил, как нарушает глазомер эта обманчивая прозрачность, но гора в самом деле высилась не так далеко. Птица или, скажем, вилла на симуране долетела бы не притомившись. Пешеходам было труднее. Люди не умеют просто так перепархивать со склона на склон. Сперва спустись в самый низ, да притом сумей ещё обойти отвесную скальную стену, к которой неминуемо выйдешь. Переправься через сумасшедшую реку, ворочающую камни в теснине. И снова наверх – по траве, по камню, по снегу. Таща на спине когда-то казавшуюся лёгкой заплечную сумку. А потом опять вниз…
Гора Четыре Орла высилась впереди, переливаясь утренним перламутром, нестерпимо сияя под полуденными лучами, вспарывая алым зубцом вечернюю синеву. Не было заметно, чтобы она хоть сколько-то приближалась.
– А вдруг она тоже… как Всадник? – наполовину шутя предположил Эврих. – Блуждает?…
Он сидел у маленького костра и держал в руках прут с насаженной на него жареной тушкой форели, ожидая, пока ужин хоть немного остынет.
Морская вода попортила почти все их съестные припасы, кроме сухарей, сохраняемых для крайнего случая и надёжно укупоренных от всякой напасти. Приходилось довольствоваться тем, чем богаты были не слишком гостеприимные горы: мясом случайно подстреленного козлика, сочными луковицами, которые, на посрамление Йарре, с видом знатока откапывал Волкодав, и ещё рыбой, выловленной в холодном ручье. Вот тут уже выпало отличиться юному итигулу. О жизни в горах Йарра, к великому своему стыду, не имел почти никакого понятия; зато во всём, что касалось воды и рыбной ловли, детство в Озёрном Краю сделало его великим умельцем.
Волкодав смотрел на распираемого законной гордостью паренька и невольно вспоминал Ниилит. Ниилит, ещё дичившуюся, ещё не отошедшую от пережитого в Людоедовом замке. Ниилит, облачённую в его, Волкодава, запасную рубаху с рукавами, свисавшими ей чуть не до пяток. И как она беззвучно кралась вдоль берега заводи с острым ореховым копьецом в тонкой загорелой руке, а на травке поблёскивали тусклым болотным золотом уже пойманные сазаны…
Подумав о Ниилит, Волкодав неизбежно вспомнил Виону. Наверное, потому, что у обеих были роскошные чёрные волосы и голубые глаза. Две девчонки сошли бы за сестёр, если бы не цвет кожи: у одной белый, легко вспыхивавший румянцем, другую милость Богов одела в глубокую медную черноту…
– Я вот всё думаю, – вдруг сказал Волкодав. – Про этот тысячный день… Помнишь? Когда она услышала те особенные слова и с ней началось… ты говорил, там даже по буквам получалось: УМРИ…
Эврих плотнее стянул на груди плащ:
– Я бы предпочёл вспомнить о чём-нибудь более приятном, друг мой! Люди, внушившие несчастной Вионе эти слова смерти, столь же могущественны, сколь и бесчеловечны. Как мне представляется, они даже позаботились окружить поражённую часть её души ловушками для лекаря, который попытался бы исправить причинённое зло. Я, кажется, рассказывал тебе, как сам едва не сорвался в бездну вместе с Вионой!… И Сигина, что самое обидное, так и не пожелала открыть мне, что за Богиня по её молитве нас удержала!… – Эврих сокрушённо мотнул головой. – Может, она дала великий обет сохранять тайну?… Воистину много непонятного на свете, друг Волкодав…
– Я не о том, – сказал венн. – Я просто… если в этом храме так уж наловчились внушать… Зачем им понадобилась ещё и посланница? Могли бы просто приказать: вот сбежишь, и наступит тысячный день… И всё такое прочее…
Он был не слишком уверен в том, о чём говорил, и счёл за благо умолкнуть, не дожидаясь насмешек. Эврих озадаченно смотрел на него.
– Ну… – протянул он наконец. – Я даже не знаю… Может, им самих посланниц надо испытывать? Может, твоя бывшая надсмотрщица тоже в жрицы готовилась?… Вряд ли мы когда-нибудь это выясним…
На шестой день лазания по горам случилось то, чего очень боялся Йарра. Они нарвались на шанов.
На самом деле всё произошло не вполне случайно и неожиданно. Волкодава предостерёг звериный нюх на опасность: он сразу почувствовал взгляды нескольких пар глаз, устремлённые на них из-за каменной россыпи. В этом месте когда-то давно тешились игрой великаны – горный склон был усеян крупными валунами. Россыпь спускалась вниз двумя длинными языками, а посередине простиралась цветущая поляна, по которой путники как раз и собирались подняться.
Весьма подходящее место, чтобы стрелять с двух сторон, не давая попавшим в засаду спрятаться за спасительными камнями…
Волкодав повернул направо, обходя валунный язык.
– Куда ты ведёшь? – удивился Эврих. Венн обернулся через плечо и тихо пояснил:
– Там кто-то есть…
– Шаны, – побледнел Йарра. – Мои родичи вышли бы встречать нас на открытое место…
Волкодав как ни в чём не бывало продолжал взбираться наверх. За камнями не было слышно никакого движения, но потом прозвучал молодой голос, спросивший внятно и властно:
– Кто вы, пришедшие с равнин и ступившие на священную землю шан-итигулов?…
Путники остановились. Эврих поднял перед собой безоружные руки:
– Я мирный странствующий учёный родом из Аррантиады! Я поднялся в эти горы, чтобы познать мудрость народов, их населяющих. Я никому не желаю зла. Со мной только мой телохранитель и ещё юный проводник, взявшийся показать мне чудеса гор…
– Ты пойдёшь с нами, – долетело в ответ. – Наш вождь захочет узнать, не соглядатай ли ты, подосланный кворрами…
Эврих, рядом с которым стоял Йарра, заметил краем глаза, как вздрогнул мальчишка. Словом «кворр» местные охотники называли зверя, вздумавшего отсидеться на неприступной скале. Шан-итигулы, бывшие пленники Последней войны, могли презрительно именовать так только родичей Йарры, избежавших нашествия. Тем более что оскорбительное назвище было нечаянным образом схоже со словом «квар» – «истинные», как порою величали себя сами жители горы Четыре Орла…
– Положите-ка всё своё оружие наземь! – раздался приказ. – И ты, аррант, и твой защитник, и ты, сопляк-полукровка, тебя тоже касается! Положите и отойдите прочь на десять шагов!…
Во время плавания на корабле Йарра рассказывал Эвриху о чудовищной жестокости шанов. По его словам, этим людям ничего не стоило надругаться над беременной женщиной, лишить естества мужчину, запереть человека в железную клетку и спустить в яму с огнём. Правду сказать, такие разговоры начались уже после того, как Волкодав поведал про девушку с отрезанной головой. Эврих невольно подозревал, что мальчишка полуосознанно искал оправдания своему намерению резать шанов до последнего человека. «Не верь россказням о жестоких обычаях, – некогда наставлял молодого арранта его благородный учитель. – Обязательно выяснится, что тебя вводит в заблуждение недруг упомянутого народа или его веры, склонный очернять всё с ними связанное…»
Эврих помнил даже выражение лица почтенного наставника, с которым тот произнёс эти примечательные слова. Они так запали в душу молодому учёному, что он не только старался руководствоваться ими всю жизнь – даже вывел на первой странице бережно сохраняемых «Дополнений» в качестве девиза, приличествующего основательной и обширной работе. Это Волкодаву в его невежестве было простительно усматривать в каждом народе беззакония и безобразия, невыгодно отличавшие то или иное племя от веннов. Он, Эврих, предпочитал всюду замечать мудрость, мужество и красоту…
…А вот теперь лихорадочно соображал: стоило ли в самом деле складывать оружие наземь, полагаясь на честь неведомых горцев? Да ещё тех самых, кого Йарра только что расписывал самыми чёрными красками? И сдаваться, по сути, в плен, да ещё имея на руках мальчика из враждебного племени?…
Может, Йарра заблуждался, а может, и нет. Проверять не хотелось.