И я был в курсе того, что Уля каждый день с утра пораньше, обычно в одно и то же время спускается на кухню. Растрепанная, сонная и уставшая. Да, Дина права. Я хотел, чтобы моя жена узнала о моих изменах, увидела во мне ту грязь, которая копилась годами и на которую я сам не хотел смотреть, ведь ее бы пришлось вычищать, как и гной из моей раны в боку.
Вычищать, промывать, а после пришлось бы задаться вопросом, кем в итоге я хочу стать и кем встретить свою кончину. Мерзавцем, который может похвастаться лишь удачными сделками? Так и напишем на моем мраморном надгробии «Разводил партнеров на миллионы и выгодные для себя условия»?
Издаю, хриплый смешок, который расползается в легких болью.
— Что, Макарушка? — мама сжимает мою ладонь. — Поговори со мной.
И сыном я хорошим не был, чтобы принять эпитафию, полной материнской и отцовской любви. Встречи по расписанию, разговоры рассчитаны по минутам и лишены теплой радости и искренней заинтересованности.
— Как у тебя дела, мам.
Пусть мой вопрос несвоевременный и глупый, но именно сейчас я готов послушать сплетни или разговоры о том, что надо менять садовника, который неправильно стрижет кусты и газон. Я даже буду рад жалобам на отца, который тайком ест сливочное масло, а ему нельзя, ведь у него повышенный холестерин.
— Уля, чего ты молчишь? — шепчет мама. — Возьми его за руку. Ему же важно, что мы рядом.
— Дерьмово выгляжу, Улиточка? — хрипло отзываюсь я и приоткрываю веки.
Стоит у двери и похожа на бледное приведение. Глаза огромные руки спрятаны за спину. Неожиданно нахожу ее очаровательной и хочу услышать ее тихий голосок с каким-нибудь вопросом, но она молчит.
Опять разочарована тем, что я жив? Вот от супруги мне не стоит ждать теплых слов ни в речи перед похоронами, ни в эпитафии на памятнике. Та Уля, на которой я женился, уже бы плакала у меня на груди, гладила лицо и заглядывала в глаза с обещаниями, что все будет хорошо и мы справимся. И, черт возьми, я хочу справиться и дойти до “все будет хорошо", потому что на меня опять накатывает знакомая липкая слабость, ломит кости и мышцы схватывает судорогами.
Уля бесшумно подходит к койке, наклоняется и всматривается в глаза. Не с жалостью, не с влюбленностью, а со злостью и решительностью:
— Кто-то обещал, что не оставит сына.
— Было депо, — сквозь боль и сдавленно отвечаю я.
— И меня не устраивает роль вдовы, Макар, — едва слышно шепчет она. — Я не хочу носить по тебе траур.
Мать с отцом недоуменно переглядываются. Вряд ли они поняли ее намек, что по такой скотине грешно даже играть тоску и отчаяние, но Улю они еще не видели и не слышали такой.
— Траур был бы тебе к лицу, Улиточка, — с трудом улыбаюсь, и правую сторону лица простреливает болью.
Наклоняется ближе. Ее губы почти касаются моего уха, а шепот походит на шелест листьев в майский полдень:
— Ульяна, Макар, — делает паузу, сглатывает и продолжает еще тише, Мне приходится напрячься, чтобы разобрать ее слова. — И ты ведь прекрасно осознаешь, что я не смогу молчать после твоей смерти. Подумай о репутации семьи. Жена Быкова Макара устроила поножовщину из-за его измен, в том числе с сестрой супруги. Это тянет на ток-шоу.
Немного отстраняется и щурится. Блефует. Мило так и с очаровательной наивностью. Она не тот человек, который будет трясти грязными трусами на публике. Да, она может сдуру признаться моим родителям, но… ток-шоу? Мое лицо перекашивает улыбкой, которая должна выразить предсмертное умиление.
— Доброй ночи, — в палату входит Слава и стягивает с головы голубую хирургическую шапочку и отбрасывает в сторону, — если, конечно, можно так выразиться в данной ситуации.
Глава 30. О комфорте
— Да уже время к утру, — говорит Виталий, и муж Лены переводит на него мрачный взгляд. — Вы, простите, кто?
— Хирург.
Голос у него будто у мертвеца.
— Ему нужна операция? — Светлана готова расплакаться и хватает меня за руку.
— Не знаю, — смотрит на Макара, который держит его прямой взгляд. — Может быть. Вы бы не могли оставить нас наедине?
— С чего это вдруг? — Виталий хмурится. — Говорите при нас.
— Па, — Макар вздыхает. — Оставьте.
— Жена? — муж Светланы переводит тяжелый взор на меня, секунду молчит, будто сканирует мои мысли и прячет усмешку. — Жена пусть останется
Я думаю, что он понял, что я в курсе происходящего. И сам он тоже знает грязные секреты своей жены.
— Идем, — Виталий тянет Светлану за собой. — Переговорим пока с дежурным врачом.
Когда дверь за свекрами закрывается, муж Лены садится на стул, откидывается на спинку и вздыхает:
— И ты тут значит.
— В каком смысле?
— Лена перед операцией пришла в себя на пару минут и поделилась, что вы, как бы это помягче сказать… любовники.
— Какой операцией? — хрипит Макар.
Я хочу кинуться вслед за его родителями. Моего запала стервы хватило только на глупые угрозы с ток-шоу а теперь время выпустить маленькую испуганную истеричку.
— И вот выхожу я после нескольких часов операции, и слышу, что какой-то там Быков у нас. — поглаживает щеку. — И я думаю, не то ли Быков, который мою жену под шумок натягивает? Тот…
Усмехается и щурится
— Вот так совпадение.
— Что с Леной?
Боюсь, что после такого признания ее муж мог вырезать несколько органов или устроить кровотечение с последующей смертью.
— А тебе ли не все равно?
— Нет.
— Жить будет, — вымученно улыбается. — Было бы обидно, если бы я жену не смог спасти после стольких лет обучения и практики. Думаю, что тогда бы наши дети возненавидели меня. Сейчас они очень терпеливы к моей работе, которая сжирает сутки за сутками, потому что папа — герой, жизни спасает… — хмыкает, — а маму не спас?
Я сглатываю и ежусь под его хмурым взглядом. Я не вижу в его глазах гнева или ревности. Только усталость. Дикая усталость, как у лошади, которую загнали и она упала без сил.
— Она хорошая мать, — медленно чешет шею, — а из меня отец так себе. Да и муж, похоже, тоже не фонтан. Кстати, я не раз слышал, что у военных, врачей семьи часто несчастны.
Я не знаю, что ему ответить и как поддержать.
— Вся эта кровавая кутерьма, поток людей, которые могут гнить изнутри, дети с больными органами, смерти, насилие и жестокость, после которого ко мне все они попадают на операционный стол… — медленно моргает. — Накладывает отпечаток.
Не может хирургом быть эмпатичный, добрый, жалостливый и восторженный человек. Он сойдет с ума. И такой мужчина, вероятно, после признания жены в многочисленных изменах, не справился бы.
— Вы… ее не любите? — обескураженно шепчу я.
— Я осознаю свою ответственность перед детьми, перед женой, перед родителями и родственниками. С некоторыми людьми мне комфортно, с некоторыми нет.
Наверное, то, что ты подразумеваешь под любовью, я не способен испытать. Я вижу этот мир иначе.
— Маньяк он… — сипит Макар. — В хирургах много психопатов. Ты, наверное, в детстве котят убивал.
— Нет, — муж Лены качает головой. — Мои родители смогли убедить меня в том, что так не стоит поступать. Кстати, именно после того, как отец уговорил ветеринара пустить меня на операцию сбитой собаки, я решил, что вот оно. Вот, что мне интересно. Многого ума не надо, чтобы свернуть кому-то шею, а вот вырвать кого-то из лап смерти… Это увлекательно.
— И ты еще задаешься вопросом, почему жена гуляет? — Макар вскидывает бровь и кривится.
— Нет, — пожимает плечами.
И молчание. Мне зябко и даже страшно. Я вижу человека, который в открытую признается, что не знает, что такое любовь. Ни к женщине, ни к детям, ни к кому-либо еще.
— Зачем вы женились? — едва слышно отзываюсь я.
— Мне комфортно с Леной.
— И все? — в изумлении спрашиваю я.
— Поверь, это более чем достаточно. И это ощущение комфорта крепче, чем та пресловутая любовь, о которой много говорят, но так конкретики никто не может дать.
— Она хотела уйти от вас к Макару в случае развода, — шепчу я и всматриваюсь в глаза.
Сейчас же он должен возмутиться, но нет. Медленно моргает и переводит взгляд на Макара:
— А у тебя, что, живы старые чувства?
— Слушай, я вот не могу понять, — Макар тяжело выдыхает, — чего она так истерила, если ты, мать твою, крокодил крокодилом в душе.
— Она всегда истерит за нас двоих. И она любит иногда суету наводить, Макар. В этот раз переборщила, и, вероятно, меня ждет долгий разговор, в котором я совсем не нуждаюсь, но мне придется ее выслушать, попытаться понять ее излияния и что-то поменять в своих привычках, если я хочу сохранить семью.
— Что? Сохранить семью? — спрашиваю я. — А она вам нужна такая?
— Другой мне не надо, — спокойно отвечает муж Лены. — Возможно, Лене она уже не нужна такой, какой она была.
— Вы готовы ее простить? — я никогда прежде не была так обескуражена.
— Я готов жить дальше, — встает и улыбается, но это улыбка не искренняя, а выученная, чтобы не пугать людей безэмоциональной маской, — и, наверное, можно сказать, что я Лене изначально все простил, когда женился на ней. Нет не простил, а… допустил возможность, что она под влиянием эмоций, гормонов, личной неудовлетворенности может… ммм… начудить?
— Начудить? — переспрашиваю я.
Кивает, подхватывает шапочку с пола и шагает к двери.
— Вы были испуганы, когда ее привезли, — говорю я.
— Да? — удивленно оглядывается.
— И вы эту панику не сыграли.
— Люди часто выдают желаемое за действительное, — мягкая маньячная улыбка, от которой где-то у яремной ямки пульсирует комок холода.
— Если мой муж окажется на операционном столе под вашими руками… — понижаю голос до шепота…
— Я сделаю все возможное, чтобы все прошло успешно, — переводит взгляд на Макара. — Слушай, Дима же должен был сказать тебе про антибиотики, или он, всё, с концами утонул в бутылке?
— Он сказал, — у Макар дергается губа.