— что мы наделали.
— Отдали друг другу супружеский долг, — хрипло отвечает он.
Оглядываюсь. Лицо и шея у него расцарапаны, у края челюсти ближе к уху — след от укуса.
— Ненавижу тебя, — закрываю грудь разорванной пижамой.
— Я не против такой ненависти, — застегивает ширинку и переводит на меня осоловевший взгляд. — Вот какая ты, Уля.
— Уходи немедленно! Видеть тебя не хочу!
— Ты лжешь, — встает и заправляет рубашку в брюки, глядя на меня сверху вниз.
Я сейчас расплачусь от бессилия. К горлу подступает спазм, глаза наливаются болью, и Макар шагает ко мне.
— Не трогай меня! — верещу я, когда он рывком за подмышки поднимает меня на ноги. — Проваливай!
Игнорирует мои попытки отбиться от него слабыми руками, душит в объятиях и тащит к кровати. Я реву, брыкаюсь, а он валится на кровать, увлекая меня за собой.
Матрас мягко пружинит под нашим весом.
— Пусти!
— Нет — прижимает меня к себе.
Закидывает на меня ногу, фиксируя и нижнюю часть тела, и из меня рвутся громкие крики со всхлипами.
— Я рядом, — шепчет Макар, и я срываюсь в дикую истерику с воем, визгами и ручьями слез.
Все, что не было выплакано за все эти страшные и муторные дни, в которых я таки не пережила его измену, страх за его жизнь и одиночество, когда он ушел, наконец вырывается из меня потоком. И я не могу, и не хочу его в себе сдерживать.
Когда крики сходят на хриплые и сиплые вздохи, а я не могу выдавить из себя больше слез, я затихаю в объятиях Макара. Опустошенная.
— отпусти.
— Нет.
— Уходи, — закрываю глаза.
Он никогда так не обнимал меня. И впервые за все наше знакомство и брак я пустила его на темную сторону своей души, в которую я сама не хотела заглядывать. Там больно, холодно и одиноко.
— Теперь ты мне скажешь, какие цветы любишь?
Глава 50. Шантаж
Я молчу на вопрос, какие цветы я люблю. Разве сейчас это так важно? Я не хочу говорить и отвечать на вопросы, которые Макар должен был задать раньше.
— Ладно, — шепчет он и переворачивается на спину, — решила в молчанку поиграть?
— что ты ко мне пристал?
— Потому что могу. И к кому мне еще приставать, как не к своей жене?
Сажусь. Его расцарапанная рожа расплывается в улыбке.
— Отстань от меня.
— Согласен, что я за муж такой, если не знаю, какие цветы любит жена, — закидывает руки за голову. — Даже если она не говорит, я должен догадаться.
— Я тебя не понимаю, — щурюсь я. — Чего ты добиваешься?
— В каком смысле?
— В таком.
— Опять женская шарада, — всматривается в глаза. — Хотя… Я, кажется, понял, чего ты от меня ждешь. После бурной близости на полу, криков на кровати я должен признаться тебе в любви.
Какой же он все-таки негодяй. Самодовольный, бессовестный и бесстыжий мерзавец.
— Тебе бы стоило хотя бы извиниться, — щурюсь я. — Я мать твоего сына, и ты меня загнобил, Макар.
— Вот оно что. Признаться в любви, попросить прощение и пообещать, что больше так не буду?
Во мне нарастает желание придушить его подушкой, а после плюнуть в его посиневшее лицо. Затем облить керосином и сжечь, потому что если бы он подобрал слова, приласкал, то я бы могла поверить в то, что он все осознал.
— А еще поплакать, чтобы ты точно растаяла?
Поджимаю губы и поскрипываю зубами.
— Я рыдал сегодня ночью не из-за того, что я козел и что мне за это стыдно, — приподнимается на локтях. — Я в этот момент думал, какой я несчастный, как мне страшно жить и я эгоистично искал утешения. Другое дело, что я его раньше так отчаянно ни от кого не ждал. И это желание, чтобы меня погладили, обняли и прошептали на ушко что-нибудь приятное, было сильнее физического возбуждения.
Я молчу, и мне совсем не нравятся слова Макара.
— Ты очень недовольна услышанным, да? — он усмехается. — И ты совершенно меня не знаешь, раз думаешь, что я сейчас утоплю тебя в своих сожалениях, громких признания и мольбах меня простить. Давай честно, мое “прости, дорогая".
Что-нибудь изменит?
— Уходи, — отворачиваюсь.
— Нет уж, — голос его становится тихим и серьезным, — раз начали, то давай закончим и выясним отношения.
— Я не хочу.
— Хочешь, но ты ожидаешь от меня не того, чего я могу тебе дать сейчас.
— И что ты мне дашь? — возмущенно оглядываюсь. — самолюбование? Какой ты урод, как этим гордишься и как ни о чем не сожалеешь?
Встает, подходит к зеркалу и приглаживает волосы, придирчиво разглядывая царапины на лице.
— Я рядом с тобой слабый, Уля, — разворачивается ко мне и щурится, — а я не хочу быть слабым.
— Тогда разбежимся и дело с концом, — цежу я сквозь зубы.
— А это уже проблему не решит, — усмехается. — Отойду в сторону, потянет обратно. Я же тебе об этом сказал.
— Да что тебе тогда от меня надо?! — взвизгиваю я.
— мне не нравится, что я рядом с тобой слабый! И не будет мне это нравится! Это зависимость, Уля! Глубокая зависимость, от которой не избавиться! — повышает голос. — И я бы очень хотел воспылать к тебе той любовью, которую ты от меня ждешь. Возвышенной, благородной, светлой и чистой! Но для этой любви надо быть самим таким! Понимаешь?
— Да неужели тебе так сложно сказать, что тебе жаль и что ты исправишься?! — срываюсь на крик.
— Да как ты не поймешь?! — рявкает он на меня. — Я всю жизнь так жил! И у меня есть силы и власть, чтобы заставить тебя быть со мной и терпеть все мое говнище!
И меня вполне может устроить такой вариант! Исправиться? Что поможет мне исправиться?
Встаю и оглядываю его с головы до ног. А он прав. Человека должно что-то заставить измениться, и Макар не может стать принцем на белом коне или в благородного рыцаря, потому что реальная жизнь не сказка, в которой эгоистичный козел внезапно обращается в нечто иное. Белое, красивое и пушистое.
Мой муж — злой, развращенный деньгами и властью мужик. И характер у него — дерьмо. А если бы он был хорошим и положительным человеком, то не смог бы он усидеть на верхушке. Милые и добрые не выдерживают тех игр, что ведутся в большом бизнесе.
— Что ты молчишь? — хрипло спрашивает Макар.
Я вижу, что он хочет вернуться к угрозам, оскорблениям и унижениям, но пока держится. очень старается, аж вены на висках вздулись.
— Мразоте, которая изменяет, обижает милую жену, — касаюсь его щеки и мило улыбаюсь, — не светит порыдать пьяным ей в теплый и мягкий животик. И не услышать этому гондону без стыда и совести, что все будет хорошо.
— Тебе нравится быть слабым, Макар. Всем иногда нравится быть слабым и
беспомощным рядом с тем, кто тебя поймет, не осудит и примет твое отчаяние, — поглаживаю его по щеке. — Обнимет пьяного в сопли посреди ночи и не оттолкнет.
Силой не заставишь проявить сочувствие. Ты хочешь, чтобы я любила тебя, и я люблю вопреки всему, но ты можешь это уничтожить и потерять. Да, ты в силах задавить меня, но в итоге ты не получишь того, на что подсел. На мои мягкие руки, улыбки, шепот, объятия.
— Шантах… — Макар одобрительно хмыкает.
— Он самый. И да, твое прости ни черта не изменит, — поправляю ворот его рубашки, вглядываясь в его глаза. — мое прощение тебе ни к чему, потому что ты достиг своей цели, но вот какой?
— Чтобы ты поняла, какой я.
— И это я могу сказать, — слабо улыбаюсь. — Ты отвратителен. И рядом с таким человеком я сама стану такой же. А, может, еще хуже, ведь я начала с ножа. А чем закончу?
Макар недобро щурится.
Глава 51. Тебя не спасти
Я в ловушке, и я сам себя в нее загнал. Я подпустил жену к себе, открылся, и она крепко сжала в своих тонких пальчиках мои яйца. Она знает, что я нуждаюсь в ней и что мне не будет достаточно держать ее на цепи у своих ног.
Я хочу ее любви, заботы и вместе с тем боюсь всего этого, потому что потерять расположение Ули будет больно и фатально. Меня ломает.
Я не умею любить. Я не просто так был столько лет без постоянных отношений и дело не в том, что меня окружали продажные женщины. Во мне сбиты настройки. И я сейчас это четко осознаю. Я могу только забирать, использовать и подчинять всех под свои желания.
— Опять жена выгнала? — спрашивает Юра, не отрывая взгляда от планшета.
Лениво развалился в кресле и играет в какую-то игрушку.
— сбежал.
— Опять? — чешет щеку и касается экрана. — Обиделся, что она тебе рожу расцарапала?
— Люди меняются?
— Конечно меняются, — пробегает пальцами по экрану планшета и кривится, — те, кто не меняется, долго не тянут. Всем приходится подстраиваться под определенные условия ради какой-либо выгоды. Сначала это бесит, злит, ломает а после привыкаешь и живешь спокойно до нового обстоятельства.
В гостиную вплывает жена Юры. Ставит перед ним стакан с какой-то мерзкой зеленой жижей, целует его в макушку и шепчет:
— Только попробуй вылить смузи в горшок с цветами.
— Понял, — поднимает взгляд, который теплеет, — не жалеешь ты меня.
Она мило улыбается и неторопливо удаляется. Мою черную душу разъедает зависть:
— Возможно, — откладывает планшет и подхватывает стакан, — через тридцать стаканов этой бурды я стану приверженцем здорового питания. Твое здоровье, — выдыхает и крупными глотками выжирает смузи. После кривится, передергивает плечами и отставляет стакан. — Какая мерзость, а…
Отставляет стакан:
— Вот хрена с два я бы раньше эту ерунду пил, — откидывается назад, — изменился я? Изменился, а иначе мне были бы гарантированы от жены скандалы, истерики, оскорбления, что я, жирная свинья, скоро подохну от сердечного приступа, и угрозы, что она не придет на мои похороны.
— А ты рад этим переменам?
— Я рад тому, что на сегодня будет меньше криков, — Юра расплывается в улыбке.
— Да какому мужику будет нравиться сидеть на диете, пить зеленую херобору, которая похожа на блевотину инопланетян и соглашаться с женщиной? Давай будем реалистами. Меня сейчас мутит, я хочу встать и гаркнуть, что я здесь главный и больше никаких смузи по утрам.