Впоследствии о присвоении очередного воинского звания я буду узнавать только из строго зашифрованных сообщений или лично из уст товарища Иванова. Встретимся мимолетом, пожмем крепко друг другу руки, а Иван Иванович тихо прошепчет: «Ты уже… — поздравляю!»
Сейчас я подполковник. А товарищ Иванов — уехал в Могадишо. Вместо него на связь выходит Андреев. Как вы догадались, Андрей Андреевич.
Крайне редко выходит. Не потому, что я плохой агент. А потому, что давно научился действовать самостоятельно в интересах Ведомства. Ибо, в конечном счете, я всю жизнь работаю не за чины и звания, а из-за ненависти ко всякой мрази, именуемой ворами, бандитами, и примкнувшим к ним коррумпированным чиновникам.
Эта ненависть возникла еще в армейские годы, когда вроде бы еще беспредела, разгула такого не было — даже «вражьи» радиоголоса бубнили больше о действиях (как сейчас понимаю — о судорожных трепыханиях) партийно-советской системы. Не слишком много писали и наши газеты, но умению читать между строк нас специально учили.
А теперь ненависть многократно усилилась после гибели моих девчонок, как я называл Наталью и Кристину.
27
Воскресенье — выходной день. Даже в тюрьме. Хотя от чего отдыхать — и так ни черта не делаем. Попробовали перекинуться в картишки — скука! Расставили шахматы — я проиграл на пятнадцатом ходу! С играми после этого «завязали». Решили расширить мисютинскую базу знания фактов моей биографии методом углубления в перипетии сорока лет бурной и неспокойной жизни. Теперь я говорил, а он слушал…
— …Из армии я вернулся в семьдесят девятом. В декабре. Сразу пошел работать на мебельную фабрику. Она совсем рядом с нашим двором, даже забор у нас общий…
— Давай скажу за тебя, — подхватывает Барон. — Работенка нудная, однообразная. Целыми днями закручивал шурупы.
— Но зарабатывал по тем временам прилично, — продолжаю я. — По две сотни в месяц, а то и по три. Летом восьмидесятого поступил в институт физической культуры. На стационар. Я ведь в спецназе служил. Кандидат, мастер по многим видам спорта. Убить — одним пальчиком могу…
— Что ты чуть было не сделал со мной, — Мисютин обиженно потер шею. — Но мы с тобой еще сразимся как-нибудь на ринге, лады?
— Ты боксер?
— И не просто боксер, а призер Союза. Среди армейских спортсменов. Ты меня случайно врасплох застал. Не ждал я такой прыти от лоха, ой, не ждал… А ты воспользовался этим.
— Внезапность — залог успеха.
— Согласен. А в честной борьбе мы еще посмотрим, кто кого! Даст бог, свидимся… Кстати, если пофартит с побегом — ты меня не ищи. Я сам тебя найду. Телефон имеешь?
— Двести тридцать четыре, тридцать восемь, шестьдесят два. Только позвони обязательно!
— Неужели скучать будешь?
— Ты же не девка. Договор у нас есть, забыл?
— Не бойся… Если получится — я твой должник до гроба. Любому шнифты погашу — только укажи кому! — сверкнул глазами Барон.
— Это я и сам сумею. Ты обещал посодействовать в поисках убийцы!
— Я еще из «Крестов» не смылся. Может, менты проклятые жучков тут всяких понаставили и только посмеиваются над нашей затеей…
— Вряд ли… — Я знаю точно, но рассказываю это Барону, опираясь на логику; показывать свою излишнюю осведомленность совершенно ни к чему. — У тех, кто здесь сидит, глаз на это дело наметан. Мигом бы вычислили. Замахались бы менты микрофоны покупать!
— И то правда. Урки — народ ушлый… — согласно покивал Мисютин и вдруг спросил, цепко взглянув в глаза: — Как же так случилось, что ты бабу свою проморгал, а сам из воды сухим вышел?
Здорово мозги у мужика действуют. Вроде все легенды у меня отработаны и особых вольностей в поведении не проскальзывает, однако находит он несоответствия…
— А в том, что смерть меня стороною обошла, нет ни моей вины, ни заслуги. Киллер такой попался, в себе слишком уверенный «профи». Не учел, гад, мою особую живучесть. Экономно стрелял: всего три пули выпустил и все в цель. Дочь на месте скончалась. Жена тоже. От стресса, шока… У нее сердце больное было, а огнестрельная рана — так, пустяк, царапина… Мне пуля пробила грудь и пошла навылет. Нескольких миллиметров до сердца не хватило… Шрам видишь? (Я приподнял рубашку…)
— Это серьезно… (Барон уважительно рассмотрел зарубцевавшуюся рану.)
— А «контрольный выстрел» сделать не успел, помешали. Он смылся, а меня — на операционный стол. Ян Павлович из больницы по улице Чапыгина — настоящий чародей. Он меня за две недели на ноги поставил… Да и организм на редкость крепким оказался, зажило все, как на собаке, даже не верится, что всего четыре месяца с того дня минуло…
— Ты подозреваешь кого-нибудь?
— Нет! В том-то и дело, что ни черта не понимаю! Сведущие люди подсказали, что это по указке какого-то Кузнеца, вроде вожак новой крутой кодлы, делалось, но зачем я ему? А девчонки — так тем более!
— Постой, вот выйду — и со всеми поквитаемся. У меня с Кузнецом — старые счеты. Не сомневаюсь, что Степаныча и Кума грохнули менты, но и без него там не обошлось, это точно! У меня есть пара ценных осведомителей. Они мне про каждый шаг Кузнеца докладывают, так что, если он имеет хоть какое-то отношение к убийству твоей семьи — я буду знать об этом!
Как хочется в твои возможности поверить…
— Ну ладно, грохнули бы меня, если я в чем-то виноват… А то — жену, ребенка. Девчоночке пятнадцать лет было. Знаешь, я на кладбище с тех пор всего два, нет — три раза был. Не могу смотреть на их могилу, хоть убей — не могу. И ведь ни одной слезинки не выпустил, все в себе задушил. Пуля — дура, почему она меня пожалела?!
— Значит, так надо было, брат, — философски изрек Мисютин. — Я фаталист. В судьбу верю. От нее не уйдешь, не скроешься.
— Наверное, ты прав… Я попервах, что только не выкидывал — и водкой пытался вусмерть залиться, и башку в петлю вставлял, и яда чуть было не нажрался; но не могу решиться уйти, пока эта мразь по земле ходит. Вот кончу его — и успокоюсь…
— Жена-то где работала? — Вижу, что Барона эмоции не слишком интересуют, ему важнее проанализировать факты.
— Музыку преподавала. Скрипку.
— Она не могла никому наступить на хвост?
— Издеваешься? Домашняя женщина. Школа — семья, семья — школа. Она без меня никуда не выходила… Впрочем, я догадываюсь, куда ты клонишь. Зарекаться нельзя, но, мне кажется, это практически исключено. В командировки она не ездила, по курортам не шлялась, по ночам не пропадала…
— А ты, часом, с ментами не связанный?
Четко работает у Барона логика. Ему бы в следаки, а не в банду…
— Был бы связан, не торчал бы здесь!
— И то правда! — с заметным облегчением принимает мой довод Мисютин. А я, чтобы еще дальше увести его от подозрения, говорю:
— Хотя консультировал бойцов из «Грома», «Витязя»…
— Может быть, в этом и заключается разгадка?
— Вряд ли. Ведь я с таким же успехом занимался и с братвой.
— Ну да?!
— Правда. Ко мне в спортшколу приезжали крутые ребята — даже не знаю их имен, — просили натаскать молодняк…
— Ну и?..
— Я никогда не отказывал! Бабки платят, дисциплину соблюдают, стараются — а кто они, откуда и почему, — не мое дело.
Мисютин недоверчиво посмотрел в мои «честные» очи.
Конечно же, я врал. На всех этих парней мною были собраны досье, зашифрованы надежным компьютерным кодом и отправлены по адресу на обычную московскую квартиру, куда раньше я посылал контрольные работы, вернее, свои разработки спецопераций ГРУ.
28
Вместо казенных харчей на обед нам снова подали деликатесы от братвы. Среди разнообразной снеди Мисютин обнаружил какой-то закупоренный флакон, встряхнул его, понюхал притертую пробку и пробурчал:
— Это еще что такое?
— Наверное, краски, — предположил я.
— А ведь точно, — как ребенок, обрадовался Барон. — Вот и кисточка рядом!
— Лучше попросил бы сразу пулемет. Скосили бы охрану — и разбежались…
Сокамерник до сих пор не может разобраться, когда я шучу, а когда — говорю серьезно, поэтому с любопытством сверлит меня взглядом.
Я спокойно выдерживаю его.
— Ты и так выйдешь. Лишний срок тебе ни к чему, — бормочет добродушно, видимо, убедившись в том, что я просто в очередной раз собрался пошалить.
Татуировку, «Длань Божью» с трехкупольным собором, быстро «замуровали». Ничего получилось. Конечно, цвет запястья несколько отличался от остальной мисютинской руки, тон грим-краски предполагал более смуглую кожу, но при слабой освещенности наших казематов все должно было пройти на «ура!»
А если провалимся, то, скорее всего, не из-за некачественного грима.
Краска быстро затвердела. Барон попытался соскоблить ее, но у него ничего не получилось.
— Ты смотри какая гадость — не отдерешь, — возмущался при этом мой сокамерник. — Слишком рано я загримировался. Теперь хоть на прогулки не ходи — вдруг заметит какой-то бздительный «вертухай», что татуировка исчезла.
— Не заметит. Мы же в фуфайках гулять выходим! Да и «подогреты» они братвой так основательно, что в любом случае рыпнуться не посмеют!
— Наблюдательный, да? Знаешь, сколько бабок на этот грев из общака уходит?
— Догадываюсь!
— Миллионы. Гринов, естественно.
— Стоп. Грин — это зеленый. А зеленый — значит, доллар. Что, шутишь? Миллион долларов?
— Соображаешь! Посуди сам: бюджет нашей «организации», отнюдь не самой богатой на сегодняшний день, составляет сотни «лимонов». Наркотики, проституция, сопровождение контрабанды, обеспечение «крыши», оборот кафе и ресторанов, автосалоны, мебель… Мы — не самые крутые. Нынешний оборот, например, Малышевских, наверняка исчисляется гораздо более внушительной суммой. Плюс «чечены», «казанцы», «дагестанцы», «улан-удинцы», мелочевка там разная… Это уже миллиарды долларов! Теперь слушай сюда. Это — оборот, считай что деньги в производстве. Пусть они приносят десять процентов прибыли ежемесячно. Все равно получается цифра с восемью нулями. Где-то пятая часть ее уходит на грев зон, тюрем, подкуп контролеров, сыскарей, следаков, чиновников. Это десятки миллионов баксов! Львиная доля оседает в карманах городской верхушки. Вот почему, несмотря на мизерную зарплату, у нас все стремятся попасть во власть! Будь человек мэром, губернатором или народным депутатом, его зарплаты по нонешним временам вряд ли на жрачку хватит. А эти деляги все в новеньких иномарках разъезжают, по две-три квартиры имеют, дачи себе такие отстраивают, что в каждой детдом разместить можно. За какие шиши?