«Слишком дорогой, — подумал Виригин. — Нужно было выйти с ним в магазин и проконтролировать. Этот — слишком дорогой. Прокололся Борис…»
— У нас рабочее время, — Рогов кивнул на часы, — в самом разгаре…
— Ну, потом выпьете… — улыбнулся Мыльников. — За наше с Максимом здоровье.
Виригин сделал над собой усилие и тоже улыбнулся.
Разговор не клеился.
Ребята не слишком были настроены делиться с адвокатурой подробностями следствия. Какого черта? На три буквы из вежливости и уважения к Максиму не посылали, но и беседу особо не поддерживали.
— Он что же, вот так взял сам и признался? — вкрадчиво подкатывал к Любимову Мыльников. — Что-то вы, мужики, темните.
«И фамилия у Борьки — Мыльников, — с неожиданной антипатией подумал Максим. — Без мыла пролезет…»
— Чего нам темнить? — помрачнел Любимов. Он явно сдерживал себя. Пока успешно.
— Я сам двадцать лет в следствии оттрубил, — Борис говорил игривым фамильярным тоном. — И все ваши оперские прибамбасы знаю.
— Да чё ты знаешь? — уже грубо спросил Жора. — Ты чего, нас «колоть» вздумал? Прибамбасы… Сам ты прибамбас.
— Да ладно, не обижайся, — примирительно улыбнулся Мыльников. — Я всегда оперов понимал. На вас все держится.
— А то мы не знаем! — хмыкнул Рогов.
— Макс, вам чего надо? — Любимов повернулся к бывшему коллеге. Подчеркнуто встал к Мыльникову задом.
— Хотели детали уточнить, — хмуро ответил Виригин, глядя себе под ноги. — Здесь все чисто?
— Чище не бывает, — отрубил Любимов.
— Кроме признания, есть еще показания его друга. Как он алиби клянчил, — пояснил Рогов. — Плюс стеклышки.
— Какие стеклышки? — обеспокоился Мыльников. Признания всякие — чушь, а вот таинственные стеклышки…
— От часов Брилева, — сказал Вася. — Ему доцент на месте убийства тикалки разбил, а мы осколки нашли. Час на коленках ползали.
Рогов не стал добавлять, что нашел стеклышки лично он.
— С понятыми, как положено, — буркнул Любимов. — А вот почему вы считаете, что мы вам все это рассказывать должны, а?..
Любимов задавал вопрос чисто риторический. Имелось, скорее, в виду, что гостям пора знать честь. Но Мыльников понял вопрос по-своему:
— Так я ведь к чему, мужики. Клиент наш хорошие деньги за сына платит. Поэтому, если здесь чего не так, пусть лучше «глухарем» зависнет. Хрен с ним. Одна палка погоду не сделает. А вы по штуке баксов получите.
Под «палкой» имелась в виду единичка в статистике раскрываемости преступлений.
— Здесь все так, — Жора произнес эту фразу веско, четко и даже уже с некоторой угрозой в голосе.
— Очень жаль. Только ведь стеклышек в парке много… — почесал нос Мыльников.
— Экспертиза была, — возразил Рогов, — Всё там ясно, Борис Авдеевич.
— Они ведь при нашем бардаке и затеряться могут, — поднимаясь, Мыльников прибегнул к последнему аргументу.
— Мы покараулим, — пообещал Рогов. — Спасибо, что предупредил…
— Поехали, Максим Павлович. — Мыльников поднялся со стула. — Нам еще в прокуратуру к следователю, а после в изолятор к Брилеву…
Виригин молча пожал руки Любимову и Рогову. Мыльников вежливо раскланялся, но руки оперативникам протягивать не стал. Не рискнул.
— Пузырь свой заберите… коллеги, — бросил Любимов в спину посетителям.
Те не оглянулись.
— А веревка есть? — спросил Любимов Рогова, когда за гостями закрылась дверь.
— Веревка? — удивился Рогов. — Откуда? А, ну… Утром у Семена видел в вещдоках. А что?
— А успеешь за минуту сбегать?
— Это что, экзамен на ГТО? — еще больше удивился Рогов.
— Вась, пожалуйста…
Рогов пожал плечами и… успел. Интересно было, что Жора задумал.
Любимов обвязал веревкой горлышко коньячной бутылки, спустил ее из окна…
Рогов проводил бутылку сожалеющим взглядом. Сам же еще и за веревкой бегал, лопух. И что там Семен теперь всем расскажет: ворвался Рогов, схватил со стола вещдок, исчез… Ни слова не говоря…
Коньяк промелькнул перед глазами Виригина и уткнулся ему в грудь. Максим машинально схватился за бутылку. Жора в этот момент отпустил свой конец веревки.
— Ладно, сами выпьем, — устало сказал Мыльников, открывая дверцу «ауди». — Садись…
Виригин забрался в салон.
— Суровые у тебя друзья, Макс. — Адвокат повернул ключ зажигания.
— Какие есть, — хмуро отозвался Виригин.
— С другими как-то поговорить можно, компромисс найти. Да и с этими, думаю, можно. Если бы ты в молчанку не играл…
— Я к своим больше не поеду, — решительно заявил Максим.
Адвокат заглушил двигатель, внимательно и серьезно посмотрел на партнера:
— А я на тебя рассчитывал.
— Так ты меня за связи мои работать позвал, что ли? — начал закипать Максим.
— Нет, Максим. Не за связи. Не только за связи, — Мыльников сделал ударение на «не только». — За опыт, за смелость, за знания, за этот, как его… за интеллект. Но и за связи тоже. А ты как думал?.. Связи в нашем деле — оч-чень многое значат…
Мыльников смотрел в глаза. Виригин выдержал взгляд. Ответил, подумав:
— Боря, у меня в системе знакомых хватает. И цену неформальных контактов я понимаю. Но с этими мужиками, Борь, я столько лет в одном кабинете и в засадах…
— Ладно. Понимаю, — вздохнул Мыльников. — Тогда к следаку едем… Через офис: пиджак твой возьмем, мою печатку… О, и портфель новый!
Вспомнив о портфеле, Мыльников повеселел.
Когда вышли из зала суда, на улице шел дождь. Притормозили под навесом. Теплый дождь. Так называемый «слепой»: солнце даже не дало себе труда скрыться за облаками, светило сквозь струи. И вода искрилась на солнце. Летний сад — напротив, через Фонтанку, руку вроде бы протяни — таял в серебристой туманной дымке, напоминая сказочный лес.
Такие вещи от настроения зависят, а настроение у всех было хорошее, особенно у матери и сына Черемыкиных. Костя прижимал к груди рюкзак с вещами — все же собрали с собой на суд. Мало ли… Не пригодилось. К счастью.
— Видите, всё, как и обещал, — самодовольно произнес Мыльников. — Два года условно.
Мыльников достал из пачки сигарету, похлопал себя по карманам. Костя поднес ему пистолет-зажигалку… Виригин неодобрительно покосился на игрушку. Таким пистолетиком запросто пугнуть можно, как настоящим.
— Спасибо вам, Борис Авдеевич, — прижала руку к сердцу Черемыкина.
— Да что вы, что вы… — засмущался Мыльников, — это моя работа… А ты что, Константин? Поумнеешь теперь?
— Мне хватило… — отозвался Костя. Он и впрямь собирался поумнеть. «Травку» курить, во всяком случае, точно не будет. Ему и не нравилась особо анаша, он к пиву привык. Так курил, за компанию…
— На фабрику к себе его устрою, — сказала Черемыкина. — Пусть узнает, почем фунт изюма…
— Вот это правильно! Матери помогать надо, — назидательно изрек Мыльников. — Только на отметку в инспекцию ходи, не пропускай, а то снова дело возбудить могут. Милицию не зли лишний раз. И от своего приятеля Ромы подальше держись.
— Ой, Борис Авдеевич, я прослежу… — закивала Черемыкина.
— Может, вас до метро подбросить? — расплылся в улыбке адвокат. — Дождь все-таки…
— Нет-нет, мы пешочком пройдемся. В Пантелеймоновскую вот заглянем, свечки за ваше здравие поставим, Борис Авдеевич… И за ваше, Максим Павлович…
— Тогда всего доброго, — попрощался Мыльников.
А Виригину стало не по себе. Раздели людей, а они еще свечки за них пойдут ставить… Заговаривать об этом с Борисом было бесполезно. Но тот вдруг сам заговорил.
— Смотри-ка, Максим, в церковь люди пошли… Хорошее ведь дело. Счастливы они сейчас, Максим. По-настоящему счастливы. А почему? А потому что далась им победа серьезной ценой. Большими, по их меркам, деньгами. А получи Костик свои два условно бесплатно, были бы они сейчас так по-настоящему, полнокровно счастливы?.. Нет, Максим. Забыли бы к вечеру. Так что, — совсем уж неожиданно закончил адвокат, — наша работа имеет и метафизический смысл!
Виригин промолчал.
К вечеру Костя о счастье своем, конечно, еще не забыл. И мысли у него были вполне «метафизические» — философские, то есть. Он сидел за тем же столом, что и вчера.
И внешне ничего не изменилось. Тот же стол, та же скатерть. Чашки с синим орнаментом.
А на самом деле — как будто целая жизнь прошла.
Пронесло, надо же. Повезло. Повезло Косте Черемыкину. Надо, наверное, что-то доброе в ответ сделать. На работу устроиться. Матери помочь. А то она ишачит — зарабатывает, а он… И почему это раньше ему не было стыдно за свое тунеядство?
Мать стояла в коридоре и подкрашивала губы. Вид у нее был уставший.
— Ты куда, ма? — спросил Костя.
Костя вдруг осознал, что на самом-то деле очень любит мать.
— К соседу, Ивану Тимофеичу, — ответила Черемыкина. — Я ненадолго.
— А чего ты к нему все разгуливаешь-то?
— По дому ему помогаю, уборку делаю. Жена его в санатории.
— Он что, сам не может? — нахмурился Костя. Этот толстяк никогда ему не нравился, а тут еще на днях встретил на лестнице и как-то неприятно похлопал по щеке. Как Гитлер немецкого пионера в фильме «Семнадцать мгновений весны».
— Мужики — они беспомощные, — пояснила мать. — У него там вещей полно, а пыли… Жуть как много!
— Что-то ты темнишь, — с недоверием сказал Костя.
— Чего мне темнить? — Мать пожала плечами.
— Ладно, тогда я с тобой.
— Зачем?
— Убраться помогу.
— Не вздумай! — воскликнула Черемыкина.
— А чего такого? — спросил Костя. — Пошли. Быстрее управимся.
— Да ты и не умеешь ничего… — Черемыкина села на стул в коридоре. — Нет, с тобой не пойду.
— Тогда объясни. Что-то тут не так…
Черемыкина задумалась. Сказала нерешительно:
— Сосед мне денег одолжил. На адвоката. На судью, то есть, через адвоката. Чтоб тебе условно дали.
— Так я и думал. Сколько?
— Две тысячи долларов.
— Ничего себе! — изумился Костя. Ну и делов он наделал. Две тысячи баксов… Что ж, теперь это его долг. Он на свободе, руки-ноги-голова на месте. Должен справиться.