Квакеры и другие филантропы
Беккариа как будто пробил брешь в мощной стене, окружавшей проблему смертной казни. В XIX веке то, что почти никому раньше не приходило в голову обсуждать, стало одной из важнейших проблем общественной мысли. Наверное, это не случайно. Как бы ни воспевали пылкие романтики начала XIX века мрачных и одиноких злодеев, возносящихся духом в заоблачные выси и с презрением смотрящих на мещанскую толпу, как бы ни описывали загадочных разбойников, вампиров, Каинов и Манфредов, они принесли в культуру огромный интерес к человеческой личности во всех ее проявлениях, тот интерес, который потом будет развиваться на протяжении столетия в психологических романах, портретах, лирической поэзии, философских сочинениях. Мир открыл для себя человека в многочисленных и многогранных, пусть противоречивых и трагических, но все равно прекрасных проявлениях, и независимо от того, что думали творцы о смертной казни (а думали они очень по-разному), с каждым годом становилось все труднее верить в то, что есть некие высшие ценности, ради которых можно лишать жизни.
Конечно, тот же XIX век воспевал революционеров, которые всегда готовы пролить кровь ради спасения отечества, будь то итальянские карбонарии или русские народники, писал об ученых, путешественниках, художниках и музыкантах, отдававших жизнь ради идеи, творчества, научных достижений, – и представление о том, что есть нечто «высшее», ради чего можно пожертвовать собой, никуда не делось. Но, во-первых, все-таки в большинстве случаев воспевали тех, кто отдавал свою жизнь, а не забирал чужую, а во-вторых, наряду с этим все большую и большую силу набирало гуманистическое уважение к жизни человека, к любой жизни – богатых и бедных, мужчин и женщин любого возраста, вероисповедания, цвета кожи. Развитие этих представлений было непростым и небыстрым, но все же они укреплялись, и не случайно XIX век знал так много юридических, политических, философских, художественных высказываний, направленных против смертной казни – уже не за смягчение ее, не за использование более гуманных методов, а просто против.
«Религиозное общество друзей», возникшее в Англии еще в XVII веке под влиянием проповедей Джорджа Фокса, объединяло (и объединяет) различные организации, выступавшие за евангельскую простоту жизни и отрицавшие большую часть церковных обрядов. Свое прозвище «квакеры» – трепещущие – они получили из-за того, что считали любого члена общины, включая женщин и детей, способным проповедовать, если на него снизошел дух святой. Предполагалось, что в таком случае человек «трепещет» и обращается к друзьям с проникновенными словами. История квакерского движения – обширная тема, которая выходит далеко за пределы вопроса о смертной казни. Но вот что существенно: «основу духовного учения квакеров составляет "доктрина внутреннего света" – вера в то, что частица Бога существует внутри каждого человека независимо от возраста, пола, социального положения, расовой или национальной принадлежности, а также (что имело определяющее значение) от нравственного облика»[187]. Именно поэтому квакеры далеко не только молились – в XIX веке члены «Религиозного общества друзей» и близкие к ним люди развернули широчайшую общественную работу и принимали участие в продвижении многочисленных реформ. Многие из них знамениты своей борьбой с работорговлей – она могла проявляться в отказе от употребления сахара, как это сделал один из крупнейших квакерских реформаторов начала XIX века Уильям Аллен, или в создании общественных организаций, противостоявших торговле рабами. Квакеры разворачивали разнообразные проекты поддержки бедняков, оказывали содействие ланкастерским школам, которые давали возможность обучить грамоте большое количество учеников, создавали школы для девочек, выступали с антивоенными предложениями, боролись с жестокостью по отношению к животным.
В такой разнообразной гуманистической деятельности, конечно, нашлось место и борьбе за реформу уголовных наказаний в целом и отмену смертной казни в частности. «Именно "внутренний свет" дает возможность даже самому закоренелому преступнику, как бы глубоко он ни погряз в грехах и преступлениях, покаяться, обратиться и исправиться. Смертная казнь, по стойкому убеждению квакеров, лишает человека такой возможности»[188].
В 1808 году Уильям Аллен основал «Общество распространения информации о смертной казни и улучшения тюремной дисциплины». Так началась борьба против печально знаменитого британского «Кровавого кодекса». Как пишет Артур Кестлер, «на заре этой Тридцатилетней войны на юридическом поприще число законодательных постановлений, предусматривающих применение смертной казни, достигало двухсот двадцати; в конце их осталось лишь пятнадцать»[189].
Сэмюэл Ромилли – один из самых знаменитых в то время борцов против смертной казни, последовательно, хотя и не всегда успешно, проводил через парламент отмену одного ужасающего закона за другим. Благодаря ему в Великобритании перестали казнить карманных воришек и просивших милостыню солдат, а в 1814 году отменили казнь через повешение, потрошение и четвертование. Все это давалось реформатору с огромным трудом, ему приходилось преодолевать невероятное сопротивление не только со стороны палаты лордов, но и со стороны общественного мнения, которое в викторианской Англии всегда было безжалостно к слабым и оступившимся. Впрочем, нет, не всегда. Если бы стремление к отмене смертной казни было делом одних только квакеров, то оно осталось бы экзотическим устремлением маргинальных религиозных групп. Но, так же как и с отменой работорговли или с распространением женского образования, постепенно новые идеи захватывали все более широкие слои общества.
Ромилли мучительно ощущал недостаточно быстрый ход преобразований, а когда в 1818 году умерла его любимая жена, что-то в нем надломилось – и он покончил с собой, перерезав себе горло.
Но ко времени смерти Ромилли будущий триумф реформаторского движения был уже обеспечен. Предложенный им закон об отмене смертной казни за «кражу тканей на месте их отбеливания» был принят без сопротивления. Сто пятьдесят владельцев предприятий по отбеливанию тканей и набивке на хлопке обратились в Палату общин с двумя знаменательными петициями, требуя, чтобы ущерб, нанесенный воровством их предприятиям, не наказывался смертной казнью, потому что присяжные предпочитают признавать воров невиновными, нежели обрекать их на смерть. Эти петиции были написаны в 1811 году. С них начинается удивительный процесс. Оказалось, что за ними последовали в великом множестве петиции в том же духе, исходившие из недр Лондонской корпорации, от банкиров двухсот четырнадцати городов и местечек, от присяжных Лондона. Все утверждали одно и то же и высказывались против суровости закона, делающей невозможным его применение и тем самым как раз лишающей его всякого устрашающего воздействия. Эти петиции просили, чтобы в интересах общественного порядка были предусмотрены более мягкие наказания[190].
Очевидно, многие предприниматели и банкиры подписывали петиции не из-за принципиального неприятия смертной казни – по религиозным или гуманистическим соображениям, – а просто потому, что считали мягкие наказания более эффективными. Что же – вот один из доводов, сохранивших актуальность до сегодняшнего дня. После того как карманников и мелких воров в Великобритании перестали казнить, количество обвинительных приговоров по таким делам выросло – куда меньше преступников стали уходить из зала суда безнаказанными. Оказалось, что человечность совершенно не противоречит справедливому возмездию.
«Безвозвратное, непоправимое, нерасторжимое»
Обо всех мыслителях, выступавших в XIX веке за отмену смертной казни, рассказать невозможно, но нельзя не вспомнить человека, чьи идеи Жак Деррида назвал самым ярким и абсолютным выражением аболиционизма, – Виктора Гюго.
С английскими квакерами, чьи убеждения в целом были ему не близки, Гюго роднила одна невероятно важная черта: его книги всегда полны любви и сочувствия ко всем, абсолютно всем людям, и этой же любовью он руководствовался в общественной жизни.
15 сентября 1848 года, через несколько месяцев после того, как во Франции произошла революция и был свергнут король Луи-Филипп, Учредительное собрание обсуждало проект конституции. Статья 5 проекта гласила: «Смертная казнь за политические преступления отменяется». Это уже было большим шагом вперед для страны, которую за полвека до того залили кровью якобинцы, где при Наполеоне выкрали из-за границы и расстреляли одного из Бурбонов – герцога Энгиенского, где политические страсти бушевали беспрерывно. Но Виктору Гюго такого шага показалось явно недостаточно. Он произнес пылкую речь, призывая Учредительное собрание отменить смертную казнь в принципе.
Гюго говорил пылко, и поначалу может показаться, что он в основном «давит на чувства». «Смертная казнь есть отличительный и вечный признак варварства, – восклицал он. – Всюду, где свирепствует смертная казнь, господствует варварство; всюду, где смертная казнь явление редкое, – царит цивилизация»[191].
Следующий красивый поворот речи, который был встречен криками одобрения: «Восемнадцатый век – и в этом состоит часть его славы – упразднил пытки; девятнадцатый век упразднит смертную казнь!»
Но не таков был великий писатель, чтобы просто апеллировать к эмоциям. Доведя своих слушателей до невероятного возбуждения, он приводит несколько важных доводов, которые тоже неоднократно будут возникать в последующих спорах.
«Введение к вашей конституции вы начинаете словами: "Перед лицом бога", и тут же хотите отнять у этого бога то право, которое принадлежит ему одному, – право даровать жизнь и смерть». Этот довод будут вслед за Гюго повторять и религиозные, и неверующие люди – как можно отнимать у человека то, что не ты ему дал, как можно лишать его того, что было провозглашено неотъемлемым, естественным правом, данным от природы, тем, что невозмо