Следователь был, конечно, хорошим парнем, пожалуй, таких бабников Илья еще не встречал. Но как он может вспомнить?
— Ну, то-се, как дела? — встретил его Петрович.
Он, сидя на своей нижней полке, дымил где-то раздобытой за время отсутствия Ильи сигаретой. Илья взял протянутую обмусоленную сигаретку и, затянувшись, передал на верхнюю полку Пете.
— Да хрен его знает. Следователь вроде ничего мужик, только порочный какой-то.
— Это хорошо, что хоть со следователем подвезло.
Петя, затянувшись, передал сигарету вниз Петровичу.
— Да. А нас без тебя стражник, то-се, сигареткой угостил. Посидели с ним, поболтали. Так он говорит, их отделение самое по раскрываемости лучшее в городе. Он говорил, что и твое дело раскроют.
— Мое?! А чего раскрывать-то, если я ничего не помню.
— Ну, не знаю, — пожал плечами старичок-шестидесятник, — а только так сказал.
Он предложил чинарик усевшемуся на свою койку Илье, но тот отказался.
— Неужели я мог? — тихонько проговорил Илья и вздохнул.
— Ну, а чего же не мог — все люди, все мужики. Меня вон Зинка, курва, бросила, так я до сих пор в себя прийти не могу.
— Так не вернулась Зинка-то? — спросил Илья, он был рад отвлечься от своих невеселых мыслей.
— Да уж куда там! Я ей, падле, цветы каждый день дарил, — зло бросил сверху Петя.
— У нас, то-се, вон на соседнем чердаке китаец прижился, тоже ничего не помнит, только молчит да светится.
— Как это светится? — спросил Илья.
— А фиг его знает, сидит в смирительной рубашке и светится.
— Почему в смирительной рубашке-то? — не переставал удивляться Илья.
— Так, а в чем, то-се, ему сидеть, раз я ему свою смирительную рубашку дал. Я ее на помойке больничной нашел. Хорошая, то-се, добротная такая. Психов-то, видно, гуманитарными рубахами усмиряют, а наши отечественные, то-се, на помойку. А чем они плохие? Добротные — сносу нет. Все бомжи себе расхватывали, ну и я несколько штук взял. Снизу подогнул, рукава закатал — и ходи… О чем я, то-се… Ах, о китайце. Так вот, китаец этот несколько месяцев назад появился без рубашки, я сжалился и дал. А он сидит у себя на чердаке и светится.
— Почему светится? — не отставал Илья.
— Да кто ж его знает. Я думал сначала, заболел человек, то-се, температура поднялась. Так нет. При нем, если глаза вострые, книгу читать можно. Вот и Петя подтвердит…
— Загадка природы, — вяло подтвердил Петя. — Но я в газете желтой еще не такое читал. Там племя под городом обнаружили, прямо под землей, с петровских времен живут. Вот это чудо!
— Этот китаец, наверное, из монастыря. Тут летом китайцы из буддийского монастыря приезжали. Сергей говорил, что они тоже в темноте светились…
— Ну, скоро баланду-то принесут? Жрать охота! — бросил сверху Петя.
И тут дверь, скрипя петлями, открылась.
— О! Баланду, то-се, несут.
Вошел все тот же рослый милиционер, но без баланды.
— Насильник, эй! К следователю.
— Я же только что от него…
Илья поднялся и пошел к двери.
— Не разговаривай, иди давай.
Охранник положил свою массивную руку на плечо Илье и проводил в знакомый коридорчик. Шедший впереди Илья, зная дорогу, повернулся к правой двери. Но милиционер поворотил его к левой и ввел в точно такой же кабинет, в каком Илья встречался с Мишей.
За столом сидел широкоплечий мужчина в костюме, с галстуком и писал что-то на листе бумаги, не обращая внимания на вошедших. Сопровождавший Илью милиционер удалился. А Илья стоял посреди кабинета и не знал, что делать. Он кашлянул тихонько, но следователь не обратил на него внимания. Тогда Илья подошел к стулу и сел. Следователь поднял глаза от листа и посмотрел на Илью.
— Я что, приказал сесть? — изумился он так, будто увидел на стуле не Илью, а инопланетянина с бластером в перепончатой лапе. — Я что, приказал сесть?! — Громкость его голоса с каждым словом возрастала.
Илья поднялся со стула, не понимая, чем так рассердил следователя.
— Теперь садись, — следователь, немного умерил пыл. — Без моего приказа ничего не делать. Фамилия, имя, отчество.
Илья назвался. Потом у него спрашивали прочие анкетные данные. Илья рассказал не таясь, они были занесены в протокол. После чего следователь, назвавшийся Николаем Степановичем, устало сложив руки, уставился в глаза Ильи и сказал:
— Ну что, колоться-то будем? Или дурака корчить из себя начнешь?
— Я ничего не помню, — сказал Илья, упрямо глядя в пол, он недоумевал, почему вынужден вторично говорить одно и то же.
— Не помнишь, значит?
— Не помню, — повторил Илья, подняв глаза на следователя.
Крупное, упитанное лицо его с маленькими глазками постепенно багровело. Он глядел на Илью с нескрываемой ненавистью.
— Значит, не помнишь?.. — снова повторил он с угрозой в голосе и взоре. — И как гнался за честной девушкой, не помнишь?! И как одежонку с нее рвал? А она плакала, просила не позорить ее девичью честь. А ты хохотал и рвал одежонку!.. Рвал! Как за гараж ее, несмотря на слезы и мольбы, тащил. Невинную девицу, юную красавицу!.. Своими грязными лапами хватал! Не помнишь?! — С каждым словом следователь свирепел все больше. — А она, обливаясь слезами, умоляла тебя!.. Мразь!! — вдруг рявкнул он и обрушил кулачищи на стол. — Сволочь!! Тварь поганая! Мерзость!! Таких, как ты, гад, вешать нужно! Мразь!!
Он дико сверкал глазами, наклонившись к столу и оскалив гнилые зубы, бил кулаками по крышке. При каждом выкрике Илья вздрагивал, со страхом глядя на вошедшего в раж следователя.
— Мерзость вонючая!! Ско-ти-на! Говори, гад!! — Он в истерике дубасил натруженными кулачищами в стол, не замечая боли. — Говори, как честную девушку насиловал!
— Да я же… Да я же все Мише сказал, что не помню ничего, — заикаясь, проговорил Илья.
— Ах, Миша?! Так он твое дело взял. Черта с два!! Не получит он его. У Миши ни по одному делу насильников не осудили. Устраивает тут либерализм с такой мразью, как ты. Пентюх он хренов, а не следователь. Все порнуху там смотрит! — Николай Степанович с ненавистью кивнул на дверь. — Нет уж! Хрен он твое дело получит, — он погрозил пальцем. — Я буду его вести, и ты у меня на полную катушку схлопочешь! Колись, подонок!! — вдруг снова жутко заорал он.
Илья захлебнулся от досады, обиды, страха. Еще никто в жизни не смел так открыто, нагло и беспардонно обзывать и оскорблять его. А он хотя и не знал, но чувствовал свою вину, поэтому не смел ответить на грубость.
— Будь моя воля, — уже не в силах кричать, сквозь зубы цедил следователь, — я бы тебя, подонка… вот этими руками задушил, — он потряс ручищами над столом. — Да знаешь ли ты, гад, что того заявления, которое девушка честная, тебя подонка не испугавшаяся, написала, вполне достаточно, чтобы тебя посадить. Это я все, мразь вонючая, для твоей же пользы стараюсь, чтобы тебе за чистосердечное признание, говнюку, меньше дали. Ну! Будешь говорить?!
Постепенно успокоившийся Николай Степанович снова начал распаляться, потеть, пучить глаза…
— Колись, па-д-ла!! — орал он на Илью, находящегося в предобморочном состоянии. — Сволочь! Тварь! Га-ди-на!! Все, убью сейчас тебя!!
Он вытер со лба пот, нажал кнопку звонка, вмонтированную в стол, тут же вошел милиционер, который привел Илью.
— Уведи эту мразь. Иначе я его сейчас угроблю, падлу!
На трясущихся ногах Илья вслед за милиционером пошел в камеру.
«Какой страшный человек, — думал он. — Какой страшный».
За время разговора Илья даже вспотел. В камере никого не было.
— А где? Тут были… — он не мог подобрать от волнения слов.
— Выписали их, чтобы баланду тюремную не расходовать. Выписали бомжей домой, в подвал, — уходя, сказал охранник и закрыл дверь.
На табуретке стояла алюминиевая миска с чем-то жидким и дурно пахнущим.
«Боже мой! — Илья сел на койку и обхватил голову руками. — Боже мой! Может быть, повеситься?»
Он поискал глазами крюк, но не нашел, да и не на чем было. Хотя раньше он слышал или где-то читая, что японские самураи, попав в плен, совершали над собой харакири без ножа: откусывали себе язык и умирали от потери крови. Но Илья кусать свой язык не захотел. Положение казалось ему безвыходным. Он постарался вспомнить вчерашнюю ночь, но потом плюнул.
Минут через десять снова открылась дверь, и тот же охранник бесстрастно сказал:
— Насильник, давай на выход.
— К следователю?..
Илья побледнел и, еле переставляя ноги, двинулся вслед за милиционером. Он приготовился к худшему — следователь не выдержит напора ненависти к Илье и все-таки начнет его жестоко бить.
Илья повернул к левой двери, но снова ошибся — его ввели в правую. За столом сидел доброжелательный Миша Плюхин и улыбался ему, как родному. У Ильи отлегло от сердца. Слава богу!..
— Ну садись, дорогой. А ты чего такой бледный? — искренне встревожился Миша.
— Да, меня следователь ваш вызывал. Этот Николай…
— Николай Степанович, что ли? Как?! Я же ему сказал, что дело твое беру. А этот придурок сам решил тебя вызвать. Да пошел он, козел! Ты ему, Илюха, ничего не говори. Он только орать да морды бить умеет, — Миша со злостью посмотрел на Дверь. — Ты его посылай к едрене фене! Понял?! Ну ты чего, вспомнил?! — Миша опять расплылся в улыбке. — Ну, давай, рассказывай, рассказывай…
Он потер руки.
— Миша, знаешь, я ведь честно ничего не помню, — виновато улыбнулся Илья, ему не хотелось разочаровывать такого хорошего парня.
— Ну, Илюха, елки! Ты пойми, без твоего воспоминания я ничего сделать для тебя не смогу. Вон этот придурок, — он кивнул на дверь, — возьмет тебя и посадит, на фиг! А за что?! За что тебя сажать, а?!
— Не за что.
— То-то и оно, что не за что. За то, что на тебя эта дура заявление написала. Вот дуры-бабы, счастья своего не понимают. Нужно было расслабиться и получить удовольствие. Правда?! Ну так что? Отдавать твое дело этому живодеру?!
— Не нужно. Ну, может, что-нибудь сделать можно?