В критической обстановке Речкин спрашивал каждого.
Первым отозвался Колосов. «Понятно», — негромко произнес старшина, соглашаясь с командиром в том, что отступать им действительно некуда, он за то, чтобы уничтожить засаду.
Остальные разведчики согласились молча. Молча кивнули, поддерживая старшину, поддерживая решение командира. Тут же придирчиво осмотрели друг друга, проверили оружие. Один за другим скользнули из дома.
Хозяина явки с двумя малолетними детьми разведчики обнаружили в подполе пятого от края деревни дома, самого большого дома, в котором разместилось большинство карателей черного взвода. К дому был пристроен сарай. Через сарай разведчики проникли в сени, а уж потом в дом. Но прежде наткнулись на тело истерзанной женщины в сарае. Мертвое тело было обезображено.
Колосов с Ахметовым пробирались в дом первыми. Наткнулись сначала на отрубленную руку.
Рука маленькая, почти детская.
Разведчики глянули в сторону. На сено, совсем рядом, лежало тело мертвой женщины без руки.
Разведчики увидели вспоротый живот.
Груди у женщины оказались отрезанными.
Колосов сильно сжал плечо Ахметова, призывая подчиненного держаться, не выдать себя до срока.
В сенях, на табуретке, дремал часовой.
Старшина упокоил часового одним ударом.
Дал знак Кузьмицкому, Асмолову.
Те тоже пробирались через сарай. Видели то же, что и старшина с Ахметовым. Колосов понял это по дыханию разведчиков. По тому, как оба торопились добраться до карателей в доме. Колосову пришлось отгородить их плечом от входной двери.
Тихо-тихо старшина приоткрыл дверь.
В нос ударило винным перегаром.
Каратели спали.
Кончили их разведчики в один миг.
Обратили внимание на тяжеленный кованый сундук, что стоял почти у двери, загораживая проход.
Обнаружили лаз в подпол. Открыли его. «Выходи, кто есть!» — приказал старшина.
В ответ раздался плач.
Юркий Асмолов нырнул в подпол. Подал мальчишку лет семи. Потом еще одного, поменьше. Оба мальчика в лохмотьях, их лица перемазаны землей.
Вылез отец мальчишек. Тоже плачущий, тоже в земле. Он прихрамывал на правую ногу, был худ, небрит, подавлен и растерян. Чуть было не лишился чувств, когда увидел командира взвода карателей, лейтенанта, эсэсовца, Альберта Рисса, как назвал его тот дозорный, которого допрашивали разведчики. Этого эсэсовца приволок Козлов. Бывший шахтер волок карателя в буквальном смысле, поскольку идти тот не хотел. Саша для порядка врезал эсэсовцу, врезал так, что тот лишился чувств, Козлов схватил лейтенанта за ногу да так и втащил его в дом, где уже собрались все разведчики, кроме Симагина и Веденеева, которые охраняли входы в деревню.
Хозяин явки говорить не мог. Он пытался что-то объяснить разведчикам, произносил какие-то слова, но понять его было невозможно.
На вопросы Речкина немец не отвечал.
Козлов схватил карателя, приволок в исподнем.
Эсэсовец потребовал, чтобы ему принесли его форму.
Разведчики видели труп изуродованной женщины, побывали в доме, где лежали трупы зарезанных карателями жителей деревни, включая малолетних детей. Им странно было видеть теперь немца живым.
Козлов еще раз врезал эсэсовцу.
Речкин выдержан. Но и он сорвался. «Форму тебе? Сдохнешь и так, сучий потрох!» — произнес лейтенант.
Подступил Асмолов. В руках — нож.
Подступили остальные ребята. В глазах и боль, и гнев. И боль, и гнев переплавились. Глаза смотрели и жгли.
Каратель понял, что сейчас он будет растерзан.
Сдался.
Стал похож на загнанную в угол крысу. На морде злоба, ненависть, страх. Страха более всего.
Показал следующее.
Немцы перехватили связного, тот выдал явку в Горянке, день, когда должны были появиться разведчики. Каратели опасались спугнуть разведчиков, поэтому акцию в деревне проводили без излишнего шума. Акция — это по-немецки. По-нашему выходило, и разведчики стали тому свидетелями, что всех без исключения жителей каратели зарезали. Жену хозяина явки истязали на глазах мужа. В живых оставили до того, как появятся и будут перехвачены разведчики. Надеялись взять разведчиков живыми.
Мало-помалу заговорил хозяин явки. Речь его становилась более связной. Сообщил главное — тайник цел. Этот факт означал, что рисковали разведчики не напрасно.
В деревне не задержались. Управились с похоронами и пошли.
Несли на себе детей хозяина явки.
На второй день пути разбрелись. На случай провала у хозяина явки был схрон. Туда он и отправился со своими мальчишками.
Колосов предупредил разведчиков, чтобы на подходе к хутору они были особо внимательны, мало ли что могло случиться. Проводника теперь нет, им во всем на себя полагаться приходится.
Ахметов и Рябов ушли к хутору.
Старшина выждал десять минут, тронул поводья, конь тихо побрел по дну реки.
На подходе к откосу, от которого, по словам Саши Галкина, до домов оставалось метров триста, не больше, группа остановилась.
Видно стало реку. Послышался крик филина.
— Пошли, — сказал Колосов, и они вновь тронули своих коней.
Выбрались на берег.
На месте домов стояли русские печи с дымоходными трубами, можно было разглядеть фундаменты, угольную черноту — и это было все, что осталось от хутора.
— Пусто, товарищ старшина, — доложил Ахметов.
Молчали разведчики. Каждый понял: немцы создают в прифронтовой зоне особый режим, чем ближе к переднему краю, тем этот режим строже, надежды на явки, видимо, нет и быть не может. Как нет и быть не может надежды на кого бы то ни было, отныне и до конца пути полагаться они могут лишь на самих себя. Восторга от осознания такого факта никто из разведчиков не ощутил, но и в панику, как отметил про себя Колосов, не бросился. Было, переживали худшие времена.
— Всем спать! — приказал старшина и первым направился в лес, под защиту елей, которые более других деревьев держат в ночи тепло.
На сон, на еду дважды команд не подают. Разведчики повалились и уснули сразу, как только подобрали место.
Старшина сел под пологом огромной ели, привалившись спиной к могучему стволу. Замер. Попытался сосредоточиться. Пытался представить, как бы в подобной обстановке действовал лейтенант Речкин. Вспомнил слова командира, последнее его напутствие. «Первое и наиглавнейшее, Коля, приказываю тебе остаться в живых, — сказал, прощаясь, лейтенант. — Карту и сведения доставить в штаб фронта в лучшем виде. Себя не обнаруживать. Надо — птицей обернись, пролети это расстояние, но сведения доставь. Стократ скажу и прикажу каждому: пробираться так, чтобы ни один немец не чухнулся». Лейтенант прощался с каждым в особинку, каждому что-то говорил. Видимо, то же, что и Колосову, потому как тяжесть раскладывалась на всех поровну.
Лес постепенно начал оживать. Лес полнился звуками. Шелестом, вздохами, птичьими голосами. Птицы, как всегда об эту пору, робко пробовали голоса, словно бы даже и стеснялись. По мере того как светлело небо, прибавляя розового цвета облакам, голоса птиц крепли, в посвистах прибывало уверенности.
Колосов прислушался к лесу, подумал о том, что теперь им, видимо, надо сменить маршрут, взять севернее. Этот путь длиннее того, который они наметили в отряде, но он казался старшине более надежным. Севернее и леса поглуше, и лесные массивы поболее.
Старшина поднялся, разбудил Пахомова. Колосов укутался от комарья в плащ-палатку, сразу же и уснул, наказав сержанту разбудить себя через два часа.
XXIV
— Ахметов, едрена вошь, слышишь, Ахметов?
— Чего ты?
— Господи, вставай же! Проспишь царство небесное!
— Ну.
— Ну-ну, дугу гну. Слышь, чего узнал-то?
— Говори, э.
— Командир наш уже здесь.
— Где?
— В госпитале, где же.
— Откуда знаешь?
— От верблюда. Я тут чудика одного встретил, в штабе он околачивается, от него и узнал. Самолетом нашего лейтенанта сюда доставили. Стромынского тоже.
— Хорошо, э.
— Ну, ты и валенок, Фуад.
— Какой валенок, да? Почему валенок?
— Какой, какой… Сибирский… Тупой.
— Чего говоришь, да?
— То и говорю, что до госпиталя здесь всего семь кеме.
— Чего?
— Того. Семь километров всего и ходу. В хорошем темпе. Час туда, там чуток, час обратно, соображаешь? Просто, как в кассе: отдал деньги, получи чек. Три часа всего делов-то. Зато командира увидим.
— Смыться хочешь?
— А что?
— Готовность объявлена, да.
— Три часа, говорю, делов-то.
— Отпроситься бы.
— У кого?
— Старшине сказать надо, да.
— Старшину беру на себя, понял? Ты пока разбуди ребят, организуйте кой-чего.
— Чего?
— Не с пустыми же руками в госпиталь попремся.
Не прошло и десяти минут, Рябов растолкал Колосова, стал усиленно искушать старшину.
Проспав почти двое суток, Денис поднялся раньше всех, «смотался», как он сказал об этом Ахметову, к хозяйственникам, обновил форму, получил в штабе документы, ордена, медали. Вернулся «при параде». Разбудил Ахметова. Уговорил товарища навестить командира.
Колосову говорил все то же. О том, что отдыхать разведчикам разрешено неделю. До госпиталя семь километров. Обернутся они часа за три.
Старшине хотелось увидеть Речкина. Но он понимал, что самовольный уход даже ради такой благородной цели чреват осложнениями. Немцы вот-вот должны были начать наступление. Объявлена готовность. В прифронтовой зоне установлен особый режим. В районе расположения штаба фронта тем более.
— Погоди, Денис, не дави на психику, — осадил старшина подчиненного. — Слишком просто получается.
Понимал Колосов, что остался за старшего в группе, следовательно, и ответственность за всех вместе и за каждого в отдельности лежала на нем. Не забывал о том, какой пример подаст подчиненным, если клюнет на уговоры Дениса Рябова.
Это с одной стороны, с той, в которой сомнения.
У медали, как известно, две стороны, есть и обратная.