— Ага! Давай! Мне только смеху не хватает.
— Садись поудобнее. Сейчас я еще чай с пирожными принесу.
— Валяй, — откликаюсь я и откидываюсь на диванные подушки. Еще один день близится к концу. Закончим его смехом. И пирожным. Подсластим нашу горькую жизнь.
Домой я возвращаюсь в одиннадцать вечера. Мать окидывает меня неприязненным взглядом, словно к ней явилась не дочь, а непрошеный гость, которого надо срочно спустить с лестницы. Я бодро говорю: «добрый вечер» и собираюсь проскользнуть мимо, но она останавливает меня.
— Подожди!
— Да? — застываю я в покорной позе. Наверное, если посмотреть со стороны, я напоминаю слугу китайского императора. Согбенная спина и вымученная улыбка: «Чего изволите?»
— Ты не знаешь, где Ника?
— Я же говорила. На дне рождения подруги.
— Так долго?
— Ну… гуляют… веселятся. Дело молодое, — говорю я. Как будто мне уже сто лет.
— Ну не так же поздно…
Что я могу на это ответить? Мне и самой не нравятся Никины компании и ее увлечение наркотой. Но что я могу поделать со своей сестренкой-оторвой?
— Ладно, иди…
Я проскальзываю в свою комнату. Точнее, в нашу с Никой комнату. И разбираю постель. Но, прежде чем лечь спать, я подхожу к большому старинному зеркалу, стоящему у окна, и смотрюсь в него. Я люблю это зеркало с детских лет. Мне оно представляется живым существом, с которым можно разговаривать и делиться своими проблемами. Что я частенько и делаю. Большое овальное зеркало в массивной бронзовой раме. Наверху изящный вензель, напоминающий переплетенные буквы «ПЧ». Я неоднократно спрашивала мать: откуда зеркало? Она отвечала, что это — подарок одной знакомой. Но больше ничего не говорила. Наоборот, хмурилась и делала недовольный вид. И я прекращала свои расспросы.
В темноте зеркало отливает темным тусклым серебром. Кажется, что в его глубине возникает легкая рябь. Будто кто-то невидимый дунул на зеркало и его гладь заколыхалась от этого дуновения. Я давно обратила внимание: если долго всматриваться в зеркало, то в нем появляются некие таинственные образы и очертания. Что они напоминают, я не знаю. Иногда какие-то фигуры, иногда контуры гор или непонятных деревьев. Часто я пыталась понять, что это такое, но не могла. И все же зеркало завораживало меня, манило, притягивало…
Я смотрю в его бездну и вижу очертание странной фигуры в белом. Я приближаю свое лицо вплотную к зеркальной глади, и на какие-то доли секунды мне кажется, что эта фигура — я. Только в другой одежде, и волосы у моего двойника распущены по плечам, а у меня стянуты резинкой. Решительным движением я стягиваю резинку с волос, и они падают мне на лицо, закрывают его. Движением руки я откидываю их назад. И тут я вижу, что это не я, а Ника. В красивом бирюзовом платье, обшитом кружевами, которое раньше я на ней никогда не видела. Я отшатываюсь от зеркала и закрываю глаза. А когда открываю, то в зеркале уже никого нет.
Видение уже исчезло. Или оно мне почудилось? Я провожу рукой по лицу. Аврора, говорю я сама себе, ложись спать и не стой так долго у зеркала ночью. Это… опасно. Я ныряю в постель и забываюсь тяжелым сном.
Верунчик все-таки сдержала свое слово и выбила у шефа задание побывать на юбилее «Алрота». Когда же Верунчик сказала мне, что через полчаса я должна быть у нее дома в полной боевой готовности, так как нам предстоит поход на светское мероприятие, куда я так стремилась попасть, я впала в легкий ступор. Ну в самом деле, что такое — «боевая готовность»? Макияж я еще наложу, а вот прикид… Платья подходящего у меня нет, брюки тоже не последний писк моды, словом, идти не в чем. Как бы угадав мои мысли, подруга изрекает:
— Приходи ко мне. Там разберемся. Наложив на лицо макияж, через полчаса я была у нее. Верунчик оглядела меня критическим взглядом, но ничего не сказала.
— Сейчас пороюсь в своем гардеробе, — пробормотала она.
— Верунчик, ты же… пообъемней, чем я, и ниже ростом.
— Чего-нибудь отыщем.
Она кидает мне что-то воздушно-серебристое, и я ловлю его на лету.
— Примерь это!
«Это» оказывается изящной блузкой свободного покроя.
— Теперь — юбка. Вот, по-моему, подойдет. Черная юбка действительно подошла.
— В талии не широко? — поинтересовалась Верунчик.
— Немножко, — призналась я.
— Возьми заколи булавкой. Сейчас дам.
Размер обуви у нас, к счастью, совпадает. И Верунчик дает мне потрясающие туфли на каблуке, украшенные серебристыми стразами.
Вскоре мы выходим из дома и идем к метро.
— Не пойдет, — решительно говорит подруга. — Берем такси. Если ковылять на своих ногах, приедем клячами. Да, чуть не забыла. Ты в качестве фотографа. Тебе повезло, что наш Митрошин в творческой командировке. Поэтому главный дал «добро» на тебя. Тебе еще и заплатят за съемку.
— Верунчик, — устанавливаюсь я. — Ты чего? Какой из меня фотограф? Я только кнопку нажимать умею. А выгодный ракурс, освещение, выразительность — это для меня, как китайская грамота. Я провалю тебе задание.
— Господи! — морщится Верунчик. — Какая выразительность? Какой ракурс? Заснимешь парочку козлов с близкого расстояния. Я тебе скажу каких. И все. Ты же не на фотовыставку снимки готовишь.
— Ну если так…
Такси мы ловим почти сразу и через сорок минут останавливаемся около старинного особняка, залитого огнями.
— Шикуют, — пробормотала я.
— Крутые люди.
Заплатив, подруга вылезла из машины и посмотрела на меня с улыбкой.
— Не дрейфь! Выше голову!
— Да уж приходится!
— Может, познакомишься с кем.
— Не хочу, — мгновенно вспыхнула я.
— Не век же страдать по твоему Дмитрию.
Я невольно нахмурилась. Вспоминать об этом хмыре мне совсем не хотелось. Мало того что от него у меня остались далеко не радужные воспоминания. Честно говоря, особенно и вспоминать-то было нечего. Вот что обидней всего! Когда мы с ним познакомились, я раскатала губу на полноценный роман с красивым ухаживанием, посиделками в кафе, прогулками по городу, поцелуями, ну и потрясающим сексом, как в фильме «Секс в большом городе». А то смешно сказать, дожить почти до восемнадцати лет и остаться девственницей. Я чувствовала свою девственность, как жирное пятно на выходном платье или невпопад сказанную реплику. Словом, нечто, выпадающее из общего ряда. И поэтому я строила вполне конкретные и определенные планы: расстаться с этим пережитком прошлого в самое ближайшее время. Дмитрий подвернулся вовремя. Он был умен и обходителен. Потом оказалось: глуп, скучен и поверхностен. Но в первое время все бабы ходят с розовыми очками. Я не была исключением из этого правила.
Пару раз мы сходили в кафе, пошастали по Тверской. Настала очередь койки. Я зажмурила глаза и нырнула в секс, как в омут. Но очень скоро выпрыгнула оттуда, отчаянно сопротивляясь. Короче, мне там, в этом омуте, не понравилось. Не понимаю, почему вокруг секса столько накруток. Лучше бы масскультура занялась чем-то полезным, например экологией. Было бы намного больше пользы.
От наших интимных «рандеву» у меня остались лишь воспоминания о его нелепых черных носках, почему-то длинных, как гольфы, запах приторно-сладкого парфюма, его прерывистое дыхание и стоны в ухо, когда мне казалось, что сейчас я оглохну, и традиционный вопрос постфактум: «Тебе было хорошо?»
Наше охлаждение друг к другу наступило довольно скоро, и встречи прекратились. Верунчик, которая была в курсе этой истории, почему-то решила, что я печалюсь по своему бывшему кавалеру. Она видела мое плохое настроение и думала, что причина — в нашем расставании. Но я-то знала, что дело было не в этом. Или, точнее, не только в этом. Я злилась и грустила не столько по Дмитрию, по этому убожеству, который толком-то девушку даже в кафе сводить не мог, все сжимался и подсчитывал в уме свои траты, сколько потому, что мой первый роман оказался таким убогим и пошлым. Но сделанного уже не воротишь…
— Слушай, не могла бы ты мне не напоминать об этом… — я запнулась, подыскивая подходящие эпитеты, — идиоте.
— Ладно, не буду. Я все понимаю, — многозначительно сказала подруга. — Все-таки первая любовь…
Этой курице даже не докажешь, что он мне никакая не любовь, а так… случайный прохожий, столкнувшийся со мной на жизненном перекрестке. Но я решила не спорить. Все равно это пустая трата времени и сил.
Мы входим в вестибюль и подходим к огромному зеркалу. Каждая из нас оглядывает себя придирчивым взглядом: всели в порядке? Нет ли размазанной помады на губах или взлохмаченных волос. Верунчик в длинном нежно-персиковом блузоне и темно-коричневых расклешенных брюках, я — в серебристой блузке и черной юбке чуть выше колен. Все тип-топ.
Верунчик достала из сумки фотоаппарат и протянула мне.
— Возьми его. Снимешь тех, на кого я укажу. Делай серьезное лицо, и все сойдет.
Большой зал был залит огнями. Дамы ходили с одинаково кукольными лицами — и заученными улыбками. У большинства были декольтированы спины и грудь. Мужчины были в костюмах и с непроницаемым выражением лиц. Как у игроков в преферанс.
— Попали, — с восхищением шепнула мне Верунчик. — Крутое мероприятие. Правда, я сюда работать пришла, а не развлекаться. Мне еще нужно найти агента по связям с общественностью.
Около одной из стен была сооружена импровизированная сцена, основную часть которой занимал огромный плакат с надписью «Алрот — самые передовые технологии в строительстве. Новые услуги на рынке жилья. Мы работаем для вас». Посередине сцены, как палка в болоте, торчал шест с микрофоном.
— Я покину тебя, — продолжала Верунчик. — Ты здесь пока осмотрись. Стой с краю от сцены, а то мы потеряемся. И не вздумай прогуливаться по залу. Так я тебя точно не найду. Не забудь: ты должна сделать пару снимков. Потом — фуршет.
— С чего ты решила?
— Посмотри. — И подруга кивнула куда-то назад. Я обернулась. Первый зал плавно перетекал во второй. В распахнутых дверях были видны длинные столы, уставленные едой. Высокие фужеры на тонких ножках напоминали грибы поганки, высыпавшие после обильного дождя. Оранжевыми пятнами светились кружки апельсинов, все остальное сливалось в одну пеструю массу.