- Почему ты закрыла глаза?
Этот вопрос прервал мои мысленные метания, и я от неожиданности ответила честно:
- Я не хочу на вас смотреть.
Ой, дура, ой, ляпнула! Кто ж такое барину-то говорит? Ой, что сейчас будет? Ой, мамочки, теперь точно батога получу. Но, на моё удивление, барин не разозлился, он, похоже, развеселился.
- А если я потушу свечи, ты откроешь глаза?
Подумав, кивнула. Жмуриться постоянно было неудобно, а в темноте я и правда ничего толком не увижу. Поэтому я истовее закивала, и вскоре почувствовала, что свет исчез. Осторожно приоткрыв один глаз, я с трудом различила очертания большой фигуры, стоящей возле кровати, впрочем, мне мало кто из взрослых не казался большим, а тут я ещё и лежала. Кроме этого, в свете молодой луны, не было видно ничего, так что я смело открыла оба глаза. Ладно, барин, я готова. Наверное... Елозь поскорее, да пойду я уже.
Часть третья
Барин зашевелился, что-то сделал, и послышался шорох падающей одежды. Наверное, разделся. Ой, мамочки! Голый барин - это вдвойне страшнее. Хорошо, что я этого не вижу. А он присел на край кровати и, протянув руку, прикоснулся к моей щеке. Я дёрнулась, напряглась и снова зажмурилась. Пусть ничего не видно, с закрытыми глазами всё равно не так страшно.
- Какое чудо, - бормотал барин. - Какой чудесный подарок. Ты похожа на фарфоровую статуэтку. Как тебя зовут, девочка?
Я задумалась, на кого же это я похожа, и хорошо это или плохо, судя по восхищённому голосу барина - хорошо. И, думая об этом, чуть не проговорилась.
- Ефрос... Лукерья, - тут же исправилась я.
Конечно, мы никогда не встретимся боле, и имя моё барин вряд ли вспомнит, но наш батюшка каждые три месяца подаёт управляющему докладную, кого он за это время крестил, кого венчал, а кого отпевал. И ходили слухи, что и барин те списки частенько просматривает. Будь дело зимой - я затерялась бы среди других невест. Меня даже дядя Епифан управляющему по имени не назвал. Но вдруг я назвалась бы настоящим именем, а барин увидел бы, что единственная свадьба летом была не у Ефросиньи, а у Лукерьи Телушкиной, и тогда наш обман точно раскрылся бы.
Лушка получит батогов, а я... Страшно подумать, как разозлятся родители, да и девство моё пропадёт почём зря. Нет, нужно быть внимательнее, не проговориться.
А барин тем временем продолжал гладить мою щёку, потом перебрался на подбородок, прошёлся пальцем по губам, носу, брови. Он то ли пытался «увидеть» меня на ощупь, то ли ласкал так, не знаю. Но отвращения эти прикосновения точно не вызывали. Наверное, потому, что я не видела того, кто меня трогает. Варюха, спасибо за совет. Может, всё будет не так и страшно.
Я потихоньку расслабилась, кулаки разжались, глаза уже не были крепко зажмурены, просто прикрыты. А барин продолжал гладить меня, едва касаясь и бормоча.
- Лукерьюшка. Маленькое чудо. Кожа, как шёлк, - его пальцы спустились ниже, и погладили шею, плечо, спустились по руке до локтя, чуть пощекотали впадинку под ним, потом вновь вернулись к плечу, ключице. Скользнули вдоль выреза рубашки, спустили одну лямку с плеча.
Было странно, стыдно и... приятно. Пальцы не делали больно, они не были настойчивыми или грубыми, не хватали, не лезли, куда нельзя. Они просто гладили, они... ласкали. По словам Варюхи, барин не утруждал себя ласками. Пощупал, да, но для себя, а не чтобы сделать приятное, потом задрал рубаху, навалился сверху, быстренько сделал, что мог, а мог он немного, и всё, отпустил. А меня барин ласкает медленно, нежно, словно ему доставляет огромное удовольствие само прикосновение ко мне. Непонятно, но... так приятно!
Новое прикосновение к плечу, и я не сразу поняла, что это уже не пальцы, а губы. Пальцы делали другую работу - аккуратно спустив и вторую лямку, они медленно стягивали вниз мою рубашку, а вот губы... Они творили что-то удивительное, покрывая легчайшими поцелуями то, что открывала сползающая рубашка, заставляя странные щекотные мурашки бегать по коже.
Рубашка спустилась ниже, и лёгкая прохлада коснулась груди, заставив её напрячься, а соски сжаться. Или это не прохлада, а прикосновения губ барина, которые обцеловывали груди, то приближаясь к соскам, то удаляясь, заставляя меня нетерпеливо ёрзать в ожидании... сама не знаю, чего.
Прежде я не раз наблюдала, как парни хватали девок пятернёй за грудь, девки взвизгивали и отталкивали парней, но как-то неубедительно. Словно возражали только потому, что так принято, а самим им нравится. И улыбались они при этом так завлекательно. А я понять не могла, что за удовольствие в том, что кто-то хватает тебя за грудь и... жамкает. Наверное, что-то в этом было, только меня ж никто не хватал, по мнению парней - не за что было, так что понять, какая в этом радость, мне было не суждено. Ну, грудь и грудь, что за неё схватить, что за ногу, мне казалось, что всё равно, чувства те же, мясо - оно и есть мясо.
А оказалось, что нет. Теперь, когда барин касался моей груди, я вдруг поняла, что она, оказывается, не только чтобы детей кормить, и чтобы парни хватали, оказывается, прикосновение к ней невероятно приятно. И когда губы барина обхватили мой сосок и стали его легонько посасывать, я взвизгнула и выгнулась, потому что меня вдруг прострелило неиспытанным прежде сладким удовольствием. Оно затмевало мой разум, заставляло тело ёрзать и выгибаться, а руки - схватить барина за голову и стараться крепче прижать его к моей груди.
Довольно хмыкнув, барин выпустил мой сосок, подув на него на прощание и заставив меня застонать от разочарования, и тут же занялся вторым, а первым занялись его пальцы, нежно обхватив грудь, чуть сжимая и теребя требующий ласки сосок. Меня бросало то в жар, то в холод, низ живота наливался странной горячей тяжестью, почти болью, непонятной, непривычной, что-то требующей. Я не понимала, что мне нужно, но барин, похоже, прекрасно это знал.
Его рука скользнула вниз, обхватила моё колено и отвела его вверх и в сторону, заставив ногу согнуться. Потом, пока язык и губы продолжали попеременно ласкать то один мой сосок, то другой, пальцы барина прокрались вверх по внутренней стороне ляжки, задирая подол рубахи и оставляя на чувствительной коже обжигающий след, пока не прикоснулись к тому, чего никто никогда не касался, к жаркому и стыдному, к тому, что встретило эти пальцы с восторгом и облегчением.
Да! Да, именно там мне и нужны прикосновения, да, только они могут облегчить эту непонятную, горячую и тянущую боль внизу живота. Пальцы, словно услышав мою немую просьбу, начали играть там, ощупывать, исследовать, гладить, облегчая боль, и в то же время, заставляя её расти. Я уже ничего не понимала, ёрзала по кровати и стонала всё громче, причитая «пожалуйста, пожалуйста», даже не понимая, о чём я вообще прошу. Наверное, как-то унять эту странную боль.
- Такая чувственная, такая отзывчивая, - восторженно бормотал барин, зубами стягивая мою рубаху всё ниже, и при этом, задирая её снизу всё выше, пока она не оказалась скомканной где-то у меня на животе.
Я даже не осознала, как и когда барин оказался надо мной, разместившись между моих, уже широко раскинутых ног, и лишь чувствовала его губы, его умелые пальцы, творящие чудеса с тем потайным местечком у меня между ног, о котором я прежде и не думала даже. Но в какой-то момент пальцы заменило нечто большее, оно, толстое, крепкое и горячее, начало проталкиваться в меня, заставив испуганно напрячься. Я знала, что должно произойти, но не думала, что это окажется таким большим. Мамочки, он же меня разорвёт!
- Такая МОЯ! - выкрикнул барин и резко толкнулся вперёд, внутрь, в меня, сразу войдя невероятно глубоко, заставив закричать от боли и попытаться оттолкнуть, спихнуть того, кто неожиданно сделал мне так больно.
Но лямки рубашки, оказавшиеся где-то возле моих локтей, словно бы спеленали меня, прижали руки к бокам, и я беспомощно трепыхалась, не в состоянии что-то сделать. Я попыталась отползти, слезть с этой штуковины, которая находилась внутри меня, потому что это было больно и... неправильно! Но сильные руки обхватили меня и удержали на месте, не позволяя двигаться.
- Тише, тише, маленькая, не дёргайся, ты сделаешь себе ещё больнее, - тихий голос пробился сквозь пелену боли, заставил прислушаться и замереть.
- Больно, - всхлипнув, пожаловалась я.
- Я, знаю, Лукерьюшка, я знаю. Но я даже и подумать не мог, что ты - девственница. Прости, я бы действовал осторожнее, но ты была такой отзывчивой, что я мог подумать?
- Выньте его, - робко попросила я.
Непонятно, почему он удивляется, ему ж все девушки непорченными достаются.
- Нет, маленькая, если я сейчас шевельнусь, то сорвусь. Потерпи немного, боль сейчас пройдёт.
Я покорно лежала и всхлипывала, а барин сцеловывал слёзы с моих щёк, потом коснулся дрожащих губ, потёрся о них своими губами, лизнул, снов потёрся, прихватил нижнюю губу, чуть прикусил, а потом вдруг припал к моим губам крепким поцелуем. Сначала я просто растерялась, не зная, как реагировать и что делать, но губы барина были таким... не знаю, как назвать, но то, что они делали с моими губами, заставляло забыть даже про боль там, внизу. Она, кстати, потихоньку стихала, барин сказал правду. Да и знала я, что первый раз всегда больно, просто не думала, что так сильно. И что у барина такой большой окажется. Божечки, какой же тогда у Варькиного Антипки-то, если она у барина и не заметила почти? С полено, что ли?
Боль почти стихла, оставив лишь неприятное чувство распирания. И, словно поняв это, барин начал медленно вынимать из меня свою штуку. Я ойкнула - снова стало больно, хотя и не так сильно, но он же вынимал, значит, скоро мне станет легче. Я постаралась расслабиться, дожидаясь, когда всё прекратится, но тут барин остановился, а потом начал двигаться обратно в меня.