альне, свидетели на продавленном диване в крохотной гостиной, а о том, чем занималась еще одна парочка в ванной, старались не вспоминать, хотя свернутый кран потом пришлось чинить.
Возвращаясь мыслями в прошлое, Ольга почувствовала легкую грусть и ностальгию.
Подумать только, ведь тогда они были бедны как церковные мыши, ютились в настоящем клоповнике, пропахшем селедкой, и при этом жили веселее. Неужели они настолько постарели за эти десять лет?
Еще Ольга подумала, что, если бы оба так не боялись нищеты, Ваньке было бы девять и, вполне возможно, сын родился бы куда здоровее. Чего, собственно, они опасались? Тогда все жили еле-еле, в замерзающем городе, разграбленном тогдашним мэром. Десять лет назад — подумать только, какая пропасть времени! — квартиры стоили пятьсот долларов. А сколько квартир бросали, уезжая за длинным рублем поближе к столице? И ничего, выжили же, научились зарабатывать, и даже в той отчаянной нищете, с острым запахом соленой рыбы, было что-то притягательное и бесшабашное.
— У меня ведь и свадебного платья не было, — сказала Ольга. — А на кухне не было стола. Мы ставили еду на коробку от телевизора, которая заменяла шкаф. Помнишь, мы все мечтали потом нашу свадьбу переиграть?
— А ты все еще хочешь? — спросил Алексей, и в его голосе слышалось нечто большее, чем просто интерес. — Чтобы все было по-людски, с рестораном, фатой, и чтоб рисом в нас кидали и выпускали голубей? А у дверей родители с караваем, от которого мы должны откусывать?
— Я не знаю, Леш. Наверное. Просто всегда, стоит подумать об этом, меня останавливает мысль: какое это расточительство. Глупо, да? Но я как вспомню ту гору селедки, что надо было посолить, а потом продать, дурно становится.
— Совсем не глупо. Просто я подумал, что мы ведь, по сути, толком годовщину никогда не отмечали. Всегда один сценарий: кабак, гости, ну и поцелуи под счет и хохот. А ты же девочка, должна романтики хотеть, да?
— Какой из тебя романтик? — усмехнулась Ольга. — Ты меня даже замуж позвал между делом.
Алексей еще немного покачался на носках, потом почесал живот и жалобно сказал:
— Давай уже поедим, а? Нет, ну правда, гусь стынет. Я вокруг него уже три круга сделал.
Вообще Ольга знала, что не права, подтрунивая над мужем. Уж если и разбираться, романтичной как раз не была она, полностью лишенная воображения и фантазии. А вот Алексей, не умея ухаживать и ясно выражать свои чувства, ухаживал за ней с неуклюжей трогательностью и даже из армии присылал письма, вкладывая в них подсушенные ромашки. Откроешь такой конверт, а оттуда цветы сыплются с сухим шелестом. С тех пор пришла к ней любовь к ромашкам и всяким ромашковым экстрактам. Порой слабый аромат этих цветов она могла учуять за километр, раздувая ноздри, как породистая гончая.
Гуся, отлично пропеченного со всех сторон, щедро порубили на куски и разложили по тарелкам. В телевизоре искрился мишурой и серпантином традиционный новогодний вечер, где давно приевшиеся артисты льстиво и неискренне поздравляли страну с праздником. Провожая старый год, Алексей плеснул в бокалы коньяку, но, отхлебнув, скривился, долго разглядывал этикетку бутылки, а потом, подозрительно понюхав горлышко, вылил содержимое в раковину.
— Бодяжный какой-то, — пожаловался он и вынул из бара другую.
— Шампанское пей, — сказала Ольга.
— Меня от него пучит… Тьфу ты, и эта какая-то бодяжная… Хм… Смотри, тут в пробке дырка.
— Оставь пробку в покое, — приказала Ольга, быстро взглянув на часы. — Сейчас полночь пробьет. Налей мне шампанского.
Откинув шторы, они встали с бокалами у окна, слушая поздравительную речь президента. Забили куранты, возвещая о приходе Нового года. На улице раздался многоголосый гул, а в темном небе распустились огненные цветы фейерверка.
— С Новым годом! — сказала Ольга.
— С Новым годом! — ответил Алексей.
Тогда, освещаемые вспышками фейерверка, они думали, что впереди их ждут долгие счастливые годы жизни, не зная, что до самого страшного дня осталось меньше двух месяцев.
В феврале Ольгу положили в больницу.
Новогодняя ночь всколыхнула пожар их чувств, и тогда, позабыв о праздничной программе по телевидению, они любили друг друга прямо на ковре, под гигантским телевизором, с экрана которого неслись заученные речи артистов и их глупые песни. А потом оказалось, что заниматься сексом под забойную «Маму Любу» очень даже весело.
«Мама Люба-а, дава-ай, дава-ай, дава-ай!..»
Они «давали» изо всех сил, да так, что, кажется, стены сотрясались. На столе дребезжали торопливо поставленные бокалы, а забытый наполовину очищенный апельсин свалился на пол.
Спустя месяц Ольга обнаружила, что забеременела.
— Господи, я просто поверить не могу, — кричала она в телефонную трубку. — Леша, какое счастье!
Такого в принципе не могло с ними случиться уже никогда. Еще в прошлый раз врач что-то заумно говорил про всякие интимные трудности, предупреждая, что этот ребенок будет последним. Ольга и правда так ни разу не забеременела больше, поставив на попытках крест, хотя втайне мечтала еще об одном сыне. И тут такая неожиданность. После выхода из кабинета гинеколога, она, с раскрасневшимся лицом, тут же стала звонить мужу. Алексей взял трубку после третьего гудка и торопливо крикнул, что ему некогда, но Ольга не дала договорить. В динамике что-то громко бухало, словно с неба на жестяную крышу валились тяжелые камни.
— Погоди, я выйду! — заорал он в ответ, и спустя минуту в трубке и правда стало потише. — Говори, а то я что-то не так понял.
— Тарасов, ты снова станешь папой, — завопила Ольга. — Теперь слышишь?
— О господи, — охнул он.
— Ты не рад, что ли?
— Совсем с дуба рухнула? Рад, конечно.
— Приедешь пораньше?
— Обязательно. Сейчас бандерлогам навешаю люлей и приеду. Это дело надо спрыснуть.
— С ума сошел? — рассмеялась Ольга. — Мне же нельзя.
— Ну, я один спрысну. И вообще, сегодня напьюсь как не в себя. — Он вдруг перешел на озабоченно-доверительный тон: — Я чего-то стою и весь трясусь.
— А я, думаешь, не трясусь? Леша, я так рада…
В тот вечер — почти последний счастливый вечер в их семейной жизни — они сытно поужинали в ресторане, и Ольга даже выпила половину фужера шампанского и торжественно переломила пачку сигарет, пообещав больше не курить. Той ночью они снова любили друг друга, но уже с нарастающей осторожностью, боясь повредить то хрупкое дыхание жизни, что было внутри нее. А потом еще долго лежали, мечтая покурить и отвлекая себя мыслями: сын или дочь, и как они назовут этого потенциального сына или потенциальную дочь? Варианты рассматривались самые дикие, вплоть до Евлампия и Даздрапермы, но в итоге оба, не придумав ничего лучшего, остановились на двуполых вариантах: Женя и Саша. А что? Красиво.
А через неделю Ольга уехала читать свои лекции в соседний город и дико простудилась, заполучив воспаление легких.
В больнице, куда Алексей пришел ее навещать вместе с Ванькой, она выглядела несчастной, с немытой головой, чернотой под глазами, закутанная в одеяла и бесконечно, с хрипом кашляющая. Увидев мать в виде страшной снежной бабы, ребенок испугался и вцепился в отца.
— Не надо было его приводить, — прохрипела Ольга. — Видишь, как он испугался?
— Что врачи говорят? — строго спросил Алексей. — Хотя… я сам узнаю. Ты только кивай. Скоро тебя выпишут?
Ольга пожала плечами.
— А с ребенком все хорошо?
Она подумала и кивнула, но несколько неуверенно.
— Ну и хорошо. Дома все нормально, на работе тоже. Зуевы передают тебе привет, и Ирка со своим мачо тоже. Обещают навестить, но их пока все равно не пустят. Я-то с боем прорвался. В общем, все хорошо…
Ванька жался к отцу, долго не решаясь подойти к матери, а потом вдруг, вздохнув, бросился к ней на кровать, обнимая ручонками ее похудевшую шею.
— Мама, пойдем домой! Мама, пойдем!
Ольга прижала к себе сына и расплакалась. Заглянувшая на шум докторша с неодобрением поглядела на эту картину и решительно велела Алексею убираться вместе со всеми бациллами.
У дверей он оглянулся, потому что послышалось, будто Ольга что-то сказала.
— Что?
— Говорю, не балуй его. И не вздумай по пути в «Макдональдс» заехать.
— Конечно-конечно, — пообещал Алексей, зная, что соврет. В конце концов, от одного визита в эту американскую харчевню непоправимого вреда желудку сына нанесено не будет. Тем более что Ванька на пути в больницу «Макдональдс» углядел из окна и потребовал от отца заветную красную коробочку с детским обедом, в который вкладывались игрушки: героический лев, болтливая зебра, грациозная бегемотиха и жираф-мизантроп из нового мультфильма. Сын смотрел его каждый вечер, невзирая на запреты няньки. Пританцовывая перед телевизором, он радостно подпевал нарисованным зверушкам:
— Ай лайк ту мувит-мувит! Ай лайк ту мувит-мувит!
В «Макдональдсе» Ванька съел порцию почти полностью, выскреб из вазочки мороженое, выпил свой коктейль и половину коктейля отца, не сводя глаз с новых игрушек. За оранжевыми столиками заведения сидели люди, ели свои гамбургеры, пили колу и коннектились в сети, пользуясь бесплатными щупальцами вай-фай. Эта суета из разноголосых людей казалась чем-то ностальгически-нереальным, беззаботным, словно из юности, когда все было слишком просто. Просто поесть, поспать, повеселиться или вот даже завести ребенка, не думая, что через пару-тройку лет, в статусе родителя, придется думать, что кола и жвачка для него вредны.
— Ванька! — строго сказал Алексей, нахмурив брови.
— Фто? — вскинул глаза сын, такие же карие и круглые, как у матери.
— Маме не скажем, что в «Макдональдс» заезжали, ладно? А то проблемы будут. Понял?
— Понял! — охотно повторил сын.
— Молодец. Что ты понял?
Ванька глубокомысленно покрутил головой и повторил:
— Понял! Папа, у тебя паблемы есть?
— Нет у меня проблем пока, — ответил Алексей.
— И у меня нет. Давай пупим?