— Не ответит… — все так же мрачно буркнул Бервер. — Что касается того, как бесились ерзиды… — он вытащил из стола еще один клочок пергамента и протянул его начальнику Внутренней Стражи: — На, читай… Можно вслух…
— «Вильфорд, именуемый Скромным! Я, вождь вождей Алван, сын Давтала, держащий саблю Субэдэ-бали…» — начал было граф Орассар, потом, судя по движению зрачков, перепрыгнул через предложение, прочитал еще кусок про себя и ошалело уставился на короля: — Он это что, серьезно?
— Читай, читай! — криво усмехнулся король и нервно вытер о шоссы вспотевшие ладони.
Граф кивнул и продолжил. Судя по всему, пропустив вступление:
— Чаша моего миролюбия иссякла, а надежды на твое благоразумие занесло песком. Поэтому скажу прямо: ты не достоин держать в руках даже ржавый нож, ибо, спрятавшись за каменными стенами родового стойбища, ты бросил поводья скакуна своей судьбы и дал заржаветь сабле своего духа. Оглянись: две трети Над-гез уже под моей кошмой, а ты до сих пор… э-э-э…
— Продолжай, это даже интересно! — оскалился Бервер.
— …до сих пор… не слез со своего ложа…
— Там написано «до сих пор ублажаешь своих жен и наложниц…»!
— …старательно не вспоминая о тех, кто держит твою саблю! А ведь багатуры, не испугавшиеся моих терменов, достойны большего, чем твое забвение! Эта земля — моя! А люди, которые ее населяют — еще нет. И если тебе дороги их жизни — верни им клятвы и прикажи открыть ворота каменных стойбищ…
— Красиво излагает! — хмыкнула леди Даржина.
Граф Орассар кивнул, но читать не перестал:
— Сроку на все это — три дня. А начиная с четвертого я начну предавать огню все, что увижу…
— О чем задумался? — почувствовав, что мое настроение стремительно ухудшается, спросила Илзе и тем самым выдернула меня в настоящее.
— О том, что срок уже вышел… — буркнул я, а потом озвучил мысль, которая мучила меня последние двое суток. — И что письмо Алван-берза — со вторым дном!
— В каком смысле? — заинтересовалась моя супруга.
— Мне кажется, что Гогнар Подкова, диктовавший это письмо писцам, намеренно выставил его величество безвольным трусом. И почти уверен, что его копии в ближайшие дни объявятся в большинстве крупных городов королевства…
Илзе задумалась. А через какое-то время нехорошо прищурилась:
— Хм… С точки зрения Алвана эта война выглядит несколько… странной!
Я кивнул:
— А начавшиеся зверства ерзидов — следствием нерешительности короля…
— Деревни отстроим! — затараторила она. — Большинство жителей королевства уже за стенами городов, а наши воины продолжают рвать ерзидские термены…
Я устало потер лицо руками невидящим взглядом уставился в снежную круговерть:
— Для обывателя их действия кажутся комариными укусами, а крайне стесненные условия, страх за свою жизнь и отсутствие надежд на будущее не лучшим образом сказываются на патриотизме. Говоря иными словами, если в ближайшие дни мы не изменим стиль ведения войны, то население начнет роптать…
Илзе замолчала. Минуты на две. А затем снова подъехала почти вплотную и требовательно потянула меня за штанину:
— Ты нашел какой-то выход?
Я сглотнул, затем уставился в ее глаза и горько усмехнулся:
— Пока только намек на его существование…
— Расскажешь?
…За следующие полтора часа, потребовавшиеся нам, чтобы добраться до избушки лесника, затерянной в чаще китцского леса, Илзе не произнесла ни слова. А когда отряд, наконец, выехал на поляну и остановился, первой слетела с коня, взбежала на крыльцо и, с трудом дождавшись, пока подсуетившийся Клайд откроет входную дверь, приказала тащить к ней мои переметные сумки.
Сумки принес я. Сам. Сам же растопил очаг, застелил ложе одеялом и соорудил какое-то подобие стола. После чего был усажен на первое попавшееся на глаза полено и занялся очинкой перьев.
Илзе тоже не бездельничала — сначала протерла «стол» какой-то тряпкой, затем застелила его чистым полотенцем, вытащила из сумок свечи и стопку пергамента, развела в воде сухие чернила и, устроившись поудобнее, зачем-то попросила продиктовать ей те вопросы, которые я собирался задать пленным.
Я продиктовал. Первых штук восемь. А потом заметил, что на пергамент легло раза в полтора больше.
Заинтересовался. Обошел стол так, чтобы видеть рождающийся текст и удивленно хмыкнул: она записывала совсем не то, что я говорю!
— Илзе, если ты устала, давай, ты ляжешь спать, а я допрошу их сам? Или вообще перенесу допрос на завтра… — спросил я, присев рядом с ней и ласково пригладив волосы, распушившиеся от мороза.
Она грустно улыбнулась:
— Милый, ты тактичен до безобразия…
— Понимаешь, я…
— …забыл, что твоя жена — Видящая!
— Что поделать, если твоя красота лишает меня способности связно мыслить? — пытаясь хоть на мгновение отвлечь ее от мыслей о моем будущем, пошутил я.
Илзе шутку не поддержала — дописала очередное предложение, отложила в сторону перо и опустила голову так, чтобы ее волосы закрыли глаза:
— Я уже делала нечто подобное. И намного лучше, чем ты, представляю, что для этого требуется…
Для того, чтобы почувствовать, что творится в ее душе, хватило одного слуха — я аккуратно взял ее за подбородок, заставил поднять лицо и с болью уставился в глаза, за какой-то миг наполнившиеся слезами:
— Я должен, понимаешь?
— Понимаю. И помогу, чем смогу… — сглотнув, сказала она. Потом порывисто прикоснулась к моей щеке кончиками пальцев и… словно замерзла: — Можешь идти…
— Куда? — растерялся я.
— Наружу…
— Прости?
— Одних ответов на вопросы, впрочем, как и присутствия графа Андивара Фарбо, будет маловато… — буркнула она, вытащила из-под стопки пергамента палочку ушеры и поднесла ее пламени свечи: — Потребуются еще и личины. А их, как ты понимаешь, придется создавать мне…
Глава 22Шири Дангаз, сын Латрока
…Дангаз вцепился в рукоять сабли чуть ли не раньше, чем услышал еле слышный скрип петель внешней двери. Еще через миг, открыв глаза и отбросив в сторону нагретую за ночь попону, он вскочил на ноги, бесшумно скользнул к стене рядом с внутренней и мысленно помянул Хелмасты: ни один из воинов, ночевавших с ним в одной юрте, даже не пошевелился!
В это время в крошечной комнате, которую местные называли смешным словом «сени», заскрипели половицы.
— Кто там? — дважды щелкнув языком, негромко спросил шири и поудобнее перехватил саблю.
— Вы живы?! — донеслось из сеней, а через мгновение в комнату ворвался встревоженный ичитай Хагрен, шумно втянул в себя воздух, а затем зачем-то метнулся к очагу.
— Сколько? — заранее холодея от дурных предчувствий, спросил Дангаз.
Сын Укриша, успевший залезть в очаг чуть ли не до пояса и заглянуть в трубу, выбрался наружу, вытер о штаны испачкавшиеся в золе ладони и угрюмо буркнул:
— Три полных десятка и еще четверо…
— Как? — спросил кто-то из проснувшихся воинов.
— Первые — угорели. Вторых вырезали на постах… — ответил ичитай. Потом подумал и горько усмехнулся: — Ночевать в деревянных юртах ничуть не безопаснее, чем в обычных!
С трудом разжав сведенные челюсти, Дангаз потребовал подробностей.
Сын Укриша, успевший опуститься на колени, пожал плечами и с силой дунул на давно остывшие угли:
— Ф-ф-фу-у-у…
— Хагрен, я спросил, как они угорели! — побагровев от бешенства, рыкнул Дангаз.
— Заколотили окна. Заперли двери. Разожгли огонь. Легли спать… — не отводя взгляда от зардевшихся угольков, заговорил ичитай. — А когда уснули, кто-то из надгезцев влез на крышу юрты и заткнул дымоход…
Шири бросил взгляд на окно, заколоченное по его приказу, мельком отметил, что щели между досками чуть-чуть посветлели, и изо всех сил врезал кулаком в стену: здесь, в Над-гез, не было никакой разницы, где и как ночевать. Ведь воины Вильфорда-берза, тенями следующие за его терменом, были неутомимы, как волки, неуловимы, как ветер, и хитры, как степные лисицы. Они не давали покоя ни днем, ни ночью. И убивали, убивали, убивали. Причем совершенно безнаказанно: за шесть дней мотания по дорогам Над-гез термен Дангаза потерял без малого сотню человек убитыми и вчетверо больше ранеными, а эти твари — ни одного!
Что самое обидное, лучшие стрелки рода Уреш, способные на полном скаку всадить стрелу в глаз парящему в небесах орлу, их даже толком и не видели: надгезцы предпочитали атаковать под покровом ночи, в непогоду или из хорошо подготовленных засад. А, вырезав часовых или отстрелявшись, совершенно спокойно уходили в лес, который знали, как собственный айнур. И при этом, словно издеваясь, оставляли за собой хорошо читаемую тропу: «Преследуйте! Мы ждем с нетерпением…»
Такая «война» выводила Дангаза из себя. Да и не только его одного: воины, до смерти уставшие от постоянного напряжения, невыносимого холода и бесцельного мотания между заброшенными стойбищами, все чаще и чаще поглядывали на закат. А в их взглядах, кроме понятной тоски по родным степям, начали проглядывать безысходность и страх.
— Ночевать в юртах мы больше не будем… — почувствовав, что его молчание действует на воинов угнетающе, глухо буркнул он. — В избах можно развести огонь, согреться и обсушиться. Кроме того, их невозможно свалить нам на головы, а потом колоть через шкуры…
Лица воинов потемнели: они смотрели на Дангаза, а видели два десятка изуродованных тел тех, кто так и не успел выбраться из-под обрушившейся юрты…
— И правильно: в избах тепло и сухо… — мечтательно пробормотал Хагрен, подбросил в разгоревшееся пламя еще пару поленьев и вытянул руки над огнем. — А еще в них не дует…
Большая часть воинов покосилась в сторону окна и зябко поежилась — видимо, вспоминала двухдневную метель. А Яштар, сын Энлиха тяжело поднялся на ноги и, неловко прижав к телу раненую руку, исподлобья уставился на Дангаза:
— Скажи, шири, а что будет тогда, когда мы сожжем последнее стойбище надгезцев?