мне?
— Ты снова уходишь?
Светлые глазёнки Ирм, заглянувшей в дверь, готовы расплакаться.
— Я должен, малышка.
— Не уходи!
Она набралась смелости войти и уцепиться за мой рукав.
— Почему?
— Потому что, когда ты приходишь назад, ты всегда грустный.
— Правда?
Девушка часто-часто закивала, жалобно глядя мне прямо в глаза.
Ох, милая… Неужели так и есть? Грустный? Ну-ка, вспомним! Тебя я покидал всего дважды, значит, и возвращался столько же. В первый раз… Да, повода для веселья у меня не было, потому что стали известны малоприятные факты из моей… «прошлой жизни». Впору плакать было, а не веселиться. А второй раз? Ну конечно! Поступок Мин, навсегда лишивший нас возможности быть вместе, да ходячие мертвецы — просто обхохочешься! Малышка права: возвращаюсь я грустным. Впрочем, и ухожу не слишком радостным, так что в какой-то мере равновесие сохраняется.
— Прости, так получается.
— А по-другому не может получаться? — Доверчивый и невинный вопрос.
— Наверное, может. Но я пока не умею «по-другому». Обещаю научиться! Но и ты кое-что мне пообещай. — Щёлкаю пальцем по прямому носику, усыпанному веснушками.
— Я пообещаю! — Довольное восклицание, заставляющее меня улыбнуться.
— Сначала узнай, что я прошу. Вдруг тебе не понравится?
— Как это?
— Ну… Вдруг то, чего я хочу, будет тебе неинтересно или неприятно?
Ирм напряжённо хмурится, обдумывая мои слова, потом светлеет лицом и победно заявляет:
— Такого не бывает! Ты никого не обижаешь.
— Не будь так уверена, малышка. Впрочем, об обиде речь и в самом деле не идёт. А попрошу я у тебя вот что…
Я поманил девушку пальцем и раскрыл лежащий на столе альбом.
— Ой! Картинки! Красивые!
— Это не просто картинки. И не слишком-то красивые, — искренне сожалею, разглядывая вместе с Ирм результат своих трудов. — Эти картинки — то, что находится внутри.
— Внутри чего?
— Не чего, а кого. Внутри Шани.
Девушка удивлённо посмотрела на кошку, расположившуюся на подушке и величаво вылизывающую заднюю левую лапу.
— Внутри? И как они там помещаются?
— Помещаются, — беспомощно пожимаю плечами. — Но не это главное. Каждая из картинок кое-что означает. Вот эта — мягкая кошачья шёрстка. А эта — клыки и когти. Здесь спрятаны ловкость и быстрота, а здесь — острое зрение и чуткий слух. Я везде всё подписал, и Лайн’А прочитает, если ты её попросишь. Но для меня важно, чтобы ты запомнила эти рисунки и то, чем они являются. Я хочу, чтобы ты не расставалась с Шани ни на день. Гуляй вместе с ней, спи вместе с ней, смотри, как она охотится и как кушает, как ластится и как нападает. Смотри и представляй, что она — это ты. Сможешь?
— Я буду стараться, — торжественно обещает Ирм. — Но почему мне нужно так делать?
— Я всё объясню. Когда вернусь в следующий раз.
— И ты не будешь больше грустить?
— Если мои ожидания оправдаются? Не буду.
— О-жи-да-ния? — Задумчивое повторение. — А кто они такие?
— О, жуткие обманщики, которые вечно не хотят приходить, хотя их зовут изо всех сил!.. Не буду грустить, малышка. Времени на это не найдётся.
— Не будешь?
Она и верит, и хочет казаться взрослой, ведь известно, что взрослые — большие любители переспрашивать одно и то же по многу раз.
— Не буду. Только для тебя.
— А для меня?
Ирм смущённо опускает глаза и бочком выбирается из комнаты, оставляя меня наедине с сестрой.
Магрит смотрит на меня без улыбки, но и без недовольства. Грустно-грустно. И я не могу не попытаться прогнать тоскливую пелену из синего взгляда:
— Для вас всё, что пожелаете, драгоценная! Хоть луну с неба! А может, все три луны?
Она качает головой, кутаясь в невесомо-кружевное покрывало:
— Не буди беды, пока их сон ещё может длиться, Джерон.
— Вы верите в народные приметы?
— Я знаю, что они исполняются. Не каждый раз и не всегда в точности, но от этого их значимость не уменьшается.
— Как пожелаете, — отвешиваю поклон.
Сестра не разговаривала со мной с того самого дня, как я упросил тётушку показать фокус с иглами. Сменила гнев на милость? Пришла отчитать перед расставанием? Неважно. Я вижу её глаза, слышу колокольчики голоса — чего ещё можно просить? Только прощения:
— Я не мог иначе.
— Знаю.
Спокойное и всеобъемлющее. Действительно знает. Не одобряет, не осуждает. Просто имеет в виду.
— Я ничем не рисковал.
— Ты не рисковал, это верно. А остальные?
— Какое им дело до меня?
— Никакого. И все дела сразу. — Магрит подошла ближе, окутав меня шлейфом еле уловимого аромата, напомнившего о цветущем жасмине. — Я не хотела ограничивать твою свободу. Когда ты ушёл, я не стремилась тебя вернуть. Надеялась, что пройдёт очень много времени, прежде чем твоё участие станет необходимым.
— Участие в чём?
— В нашей жизни. Тебе было одиноко там, среди чужих, но, вернувшись, ты погрузился в ещё большее одиночество. Я приняла бы твой Уход. Скорбела бы о напрасно потраченных годах, но приняла бы. В тот миг, но не теперь!
Последние слова сестра почти выкрикнула, но крик почему-то получился свистящим и похожим на шипе-ние.
— Я не уйду.
— Ты не можешь это обещать. — Грустное замечание.
— Не могу. Но хочу, а значит, обещанное сбудется!
— Я хочу верить. А ты… веришь своим словам?
— Я верю тому, что стоит за ними.
В синем взгляде тихо мерцают искорки безнадёжности.
— И что же прячется за стенами слов?
Вспоминаю разговор с отцом.
— Полагаю, дела. Рано или поздно обещаний становится так много, что они исполняются независимо от нашего желания.
Магрит опускает глаза и улыбается, но от этой улыбки хочется зябко передёрнуть плечами — словно зима вернулась наперекор законам природы. И кажется, что губы сестры стали бледнее, потому что покрылись инеем.
— Да, независимо от желания. Особенно если обещаешь самому себе. С собой шутки плохи: любая случайная мысль вплетается в путь, по которому предстоит идти.
— Значит, лучше вообще не давать обещаний?
— Лучше? Нет, безопаснее.
— Вы огорчены тем, что я взял на себя заботу о дочери шадд’а-рафа?
— Я удивлена, Джерон. И обеспокоена. Ты осознаёшь, что она — плод преступления против законов мира? Девочка не должна была появиться на свет.
— Но появилась.
— Ненадолго.
— Да, и потому я…
— Пожалев, стремишься помочь? Или тебя гложет чувство вины?
Синева глаз становится темнее и глубже, и я признаю:
— В какой-то мере.
— В какой-то? — Сестра устало качает головой. — Ты всё это придумал. И вину, и ответственность. Но скажи, для чего? Не находишь другого объяснения своим переживаниям? Тогда не торопись, наступит время, и всё встанет на свои места.
— А если времени нет?
— У тебя?
— У неё.
Магрит сжимает губы.
— Почему ты уцепился за эту бедняжку? Её нельзя исцелить. Чудес не бывает, Джерон.
— И я знаю это лучше всех, драгоценная. Но позволь мне верить, что невозможное тоже иногда случается! Не со мной, с другими — для себя я ничего не прошу. Хотел бы, но все просьбы будут бессмысленны и бесполезны. Если бы я мог что-то изменить в себе или в мире… Сделать что-то, искупающее хоть часть той боли, которую причиняю своим существованием…
— Ты понял, да? — Синие глаза смотрят непривычно испуганно.
— Что, драгоценная?
— Ты почувствовал… мою ненависть?
Улыбаюсь так нежно, как только способен. Сжимаю пальцы правой руки сестры в своих ладонях.
— Это неважно.
— Важно!
Пряди белоснежных волос взлетели, когда она тряхнула головой, и целый вдох оставались в воздухе.
— Я смирился с ненавистью, потому что мне всё равно её не победить. Но вам не стоит переживать по этому поводу: я знаю причины, и они слишком веские, чтобы не принимать их во внимание. Так должно быть, и так будет. Я не в обиде на судьбу, драгоценная, — она подарила мне самую замечательную на свете сестру.
— Ты не понимаешь, — еле слышный шёпот.
— Не понимаю? Чего?
— Я завидую тебе.
— Знаю.
— И знаешь почему?
— Ну… Тому, что я могу…
— Тому, что ты можешь разговаривать с мамой!
Магрит выдернула руку из моих пальцев и отвернулась, но недостаточно быстро, чтобы скрыть боль, исказившую лицо.
Пресветлая Владычица… Какой же я идиот. Подумал, что сестра, как и все остальные, не может простить мне обладания могуществом, а она… Мечтает о том, что мне иногда представляется наказанием. О том, чтобы услышать голос. Мамин голос. Поэтому Магрит и была потрясена моей дурацкой выходкой — ещё бы, добровольно разорвать связь с Мантией! Как глупо… Нет, даже хуже. Чудовищно.
— Простите.
Она молчит, застыв, словно статуя. Даже дыхания не слышно.
— Драгоценная…
— Почему ты всегда обращаешься ко мне ТАК?
Сухой упрёк, вот всё, чего я заслуживаю.
— Потому что вы всегда были и будете для меня недоступной высотой.
— А если я не хочу быть «высотой»? Что тогда? Как мне оказаться рядом с тобой?
Не могу поверить собственным ушам. Что происходит? Богиня желает сойти с небес на землю? Но почему?
— Рядом со мной? Разве это место подходит вам, драгоценная?
— Какая разница? Оно пустует. Почему я не могу его занять?
— Но…
Магрит поворачивает голову. Чуть-чуть. Так, что я могу видеть её точёный профиль и губы, холодно и размеренно произнёсшие:
— Если ты сейчас не назовёшь меня «сестрой», другого шанса у тебя уже не будет.
Тук. Тук. Тук. Сердце замедляет ритм, чтобы…
Взорваться барабанной дробью.
Стискиваю сестру в объятиях, прижимаясь щекой к прохладным и мягким, как шёлк, локонам.
— Спасибо!.. Сестрёнка.
— Вот так гораздо лучше!
Я не вижу её лица, но знаю, что она улыбается. На сей раз без грусти и боли.
А потом она произносит:
— Запомни хорошенько, Джерон: чудес не бывает. Бывают чудотворцы.