Кроме того, неясно, какие принципы права относятся к числу «общепризнанных» и каким образом в качестве самостоятельного элемента правовой системы может выступать «норма международного права» без конкретного формального источника ее юридического закрепления.
Отсутствие конкретики в данной области, придает п. 4 ст. 15 декларативный, не подкрепленный реальными обязательствами характера. На практике, как нам представляется, действует принцип приоритета национального законодательства перед международным правом. Что касается последнего, то центром публичности в нем выступает не международное сообщество (точно так же, как в государстве, в качестве субъекта властных полномочий, выступает не народ, а бюрократический аппарат), а государство/группа государств, претендующее на роль «сверхдержавы», определяющей основные направления международной политики.
Частное право, в соответствие с названием выражает интересы носителей выделенных из публичных интересов, которые, с одной стороны не противоречат общезначимым нормам, а с другой стороны не сливаются с ними.
Нормы публичного и частного права, выступая в качестве структурных элементов единой системы права, зачастую противопоставляются друг другу. При этом в основу их коллизионности положена гипотеза об изначальном противоречии между разнонаправленными тенденциями правового регулирования. С одной стороны, сохранение государственно-правовой системы требует ограничения свободы поведения, как со стороны отдельных индивидов, так и со стороны локальных социальных образований (корпораций), являющихся элементами вышеназванной системы.
С другой стороны, в основу сохранения и развития любой системы, в том числе и государственно-правовой, положена борьба за выживание, а это в свою очередь обусловливает коллективную и индивидуальную конкуренцию.
Коллизионность норм публичного и частного права, обусловливает выделение двух теоретических моделей их соотношения:
– Системоцентричная модель
За основу рассуждений принимается постулат о приоритете общесистемной безопасности по отношению к безопасности социальных групп и индивидов, данную систему образующих. Частные (корпоративные и индивидуальные) нормы рассматриваются в качестве фрагментов системы публичного права, в котором интересы отдельной социальной группы либо личности значимы настолько, насколько утилитарно полезны для всего государственно-организованного социума в целом. Виды и объем частных прав и свобод, определяются на уровне центра публичности и, соответственно, на этом же уровне могут изменяться. При этом пределы вмешательства в сферу частно-правовых интересов, зависят от воли все того же центра публичности. Подобная позиция позволяет говорить о том, что частное право в качестве самостоятельного правового образования представляет фикцию. «Человек не имеет прав. – Восклицает Эмиль Фиге – У него нет никаких прав, абсолютно никаких. Я даже не понимаю, что означает выражение «право человека». На чем основано это право? Наделен ли им ребенок при рождении? Он наделен потребностями, которые удовлетворяют окружающие. Он входит в общество… по отношению к которому он чувствует себя… обязанным, но я не могу привести ни одного аргумента, который бы доказывал, что общество чем-то обязано индивиду»[258].
Системоцентризм основан на отношениях субординации, в качестве субъектов которых, с одной стороны, выступает государство (в лице аппарата государственной власти), играющее роль верховного правителя, издающего руководящие предписания, и общество (народ) как объект властного воздействия и подчиненный субъект исполнения принимаемых на властном уровне решений. В рамках подобного рода отношений, тот, кто обладает властью, – тот обладает всем, что можно посредством властной деятельности получить. Прежде всего, это касается отношений, связанных с собственностью. Получается, что стремление к власти есть стремление к обладанию собственностью. При этом механизм овладения собственностью построен на принципе ее экспроприационного перераспределения от подвластных к властителям. В подобных условиях фискальный аппарат государства носит ярко выраженный принудительно-карательный характер.
В системоцентичном государстве субъективный интерес лица, обладающего публичной политической властью, приобретает публичный характер. При этом зачастую субъективный публичный интерес вступает в противоречие с субъективным частным интересом. В качестве наиболее образного примера может быть приведена проблема, сложившаяся в сфере комплектования российской армии. Руководство вооруженных сил заявляет о недостатке квалифицированных военных кадров и настаивает на отмене отсрочек от воинской службы, предполагающих призыв в армию студентов и выпускников гражданских вузов. В качестве аргумента, как правило, приводится конституционное положение об обязательной военной службе граждан Российской Федерации (ч. 2 ст. 59 Конституции), являющейся, по мнению отечественного генералитета, формой «отдания» гражданского долга и осуществления «почетной» воинской обязанности по защите Отечества (т. е. государства). Однако если рассматривать воинскую службу, осуществляемую в мирное время, как вид трудовой деятельности (аналогичный военной службе по контракту), то возникает логичный вопрос о соотносимости данных заявлений с положениями ст. 37 Конституции, определяющей, что «Труд свободен. Каждый имеет право свободно распоряжаться своими способностями к труду… Принудительный труд запрещен». С точки зрения гражданско-правовых и трудовых отношений не понятно, почему за одну и ту же работу солдат срочной службы и воин-контрактник получают разную зарплату, почему в первом случае привлечение к службе носит принудительный характер. Ссылки на необходимость защиты Отечества малоубедительны, поскольку данный долг возникает у граждан в условиях военного времени, когда всей стране угрожает реальная опасность. В мирное время задача армии сводится к подготовке и переподготовке военных специалистов, а также содержанию кадровых подразделений, способных при введении военного положения в кратчайшие сроки развернуться в полноформатные вооруженные силы. В приведенном примере достаточно отчетливо прослеживается коллизия субъективного интереса высшего военного руководства, лоббируемого федеральными политиками и приобретающего в силу своего законодательного оформления публичный характер, и субъективный интерес частного характера, носителями которого являются призывники, а также их родные и близкие. Последние пытаются по мере сил оказывать противодействие государству в его стремлении реализовать соответствующие властные установки. Причем, не имея возможности легального противостояния с государством, носители частных интересов зачастую прибегают к средствам криминального характера.
– Эгоцентричная модель
Частные (эгоистичные) интересы рассматриваются в качестве первичных и, следовательно, более значимых по отношению к публичным (общесоциальным). «Индивидуальная свобода… представляет собою… основную свободу, свободу в себе, и все прочие виды свободы являются лишь ее расширением или, скорее. ее гарантией. Индивидуальная свобода – это право, в соответствии с которым я считаю, что могу жить по-своему, действовать по-своему до тех пор, пока я не причиняю никому вреда и не чиню никому серьезных препятствий»[259].
В рамках эгоцентристской модели коллизионность норм публичного и частного права обусловлена стремлением отдельно взятой корпорации/личности представить собственные интересы в качестве наиболее важных и ценных и осуществлять их реализацию и защиту, в том числе, за счет пренебрежения публичными интересами общества и государства. По мнению К. Поппера «индивидуализм стал основой нашей западной цивилизации. Это – ядро христианства («возлюби ближнего своего», – сказано в Священном
Писании, а не «возлюби род свой»)[260]. Следует особо подчеркнуть, что «пренебрежение публичными интересами общества и государства», применительно к эгоцентристской модели, не следует рассматривать в качестве их отрицания. Человек/корпорация, находясь в обществе, не может быть выделен и отделен от общественной организации. Однако, осознание себя в качестве «центра социального мира», предполагает восприятие этого мира с точки зрения собственной безопасности и комфорта. Признание за частным правом самостоятельного категориального статуса, предполагает осознание паритета публичных и частных интересов, в одинаковой степени важных и значимых для их носителей.
Системоцентричная конструкция «государство (власть) – общество (подданный)», меняется эгоцентричной, в рамках которой государство и общество выступают в качестве равноправных и равнообязанных партнеров. В системе подобного рода, строящейся по типу акционерного общества, государство уподобляется управленцу, избираемому из числа акционеров и подотчетного в своей деятельности собранию акционеров. Для того чтобы подобная система стала реальностью, необходимо, прежде всего, чтобы отношения собственности стали первичными по отношению к властеотношениями. Иными словами, для того чтобы получить властные полномочия, необходимо прежде состояться в качестве собственника. Соответственно, качественным образом меняется понимание права. Продолжая носить публичный характер, право перестает быть инструментом реализации власти одних представителей социума над другими. Принцип равенства перед правом и законом предполагает равнообязанность по отношению к правовым предписаниям как со стороны представительных органов государственной власти, так и со стороны общества, делегировавшего этим органам свои полномочия по управлению общественными отношениями. Особенно важно в данном случае то, что управленческие отношения между партнерами предполагают равенство их субъективных интересов. В данном случае утрачивает смысл спор о приоритете публичных и частных составляющих права, поскольку именно с компромиссом публичных и частных интересов, в конечном счете, связывается эффективность правового регулирования. При этом государство приобретает двойственное значение как субъект управления обществом (аппарат публичной политической власти) и как социополитичес