[306]. Чаще всего «право войны» допускало ведение войн оборонительных или освободительных, т. е. завоевание мира и свободы. Кроме того, нормы «права войны» всегда строились так, что сдерживали произвол воюющих сторон, что, с учетом крайне ограниченных возможностей самого права в международных отношениях, можно рассматривать как стремление к миру.
До настоящего времени в законодательстве отсутствует общеправовой принцип, способствующий избежанию социальных конфликтов; именно такую функцию мог бы выполнять принцип социального партнерства.
Думается, что социальное партнерство – это принцип общественной и правовой жизни, в соответствии с которым социальное взаимодействие должно осуществляться на бесконфликтной основе, путем совместного принятия решений по вопросам общего значения, с целью наиболее полного удовлетворения интересов субъектов.
Начав свое существование в сфере трудового права, принцип социального партнерства имеет все основания расширить свое действие на большую часть всех общественных отношений, в т. ч. хозяйственно-экономические, семейные, политические, административные, включая взаимодействие между федеральными и региональными властями, и т. д. Это означало бы, что все субъекты правоотношений обязаны осуществлять свою деятельность с учетом чужих интересов, в режиме сотрудничества, что во всех случаях разрешение социальных и юридических конфликтов должно происходить на упреждающей основе, то есть путем профилактики, использования переговорных механизмов и других средств компромисса.
Глава 4Законы и закономерности права и государства
4.1. Что такое закономерность?
Государственно-правовая закономерность – категория, имеющая все основания претендовать на одно из ведущих мест в юридической науке. Вместе с тем научное значение данной категории и ее познавательные возможности до сих пор нельзя считать раскрытыми.
В последние десятилетия наблюдается своего рода критический пересмотр отношения к государственно-правовым закономерностям. Высказывается, в частности, мнение, что представления о предмете теории государства и права как системе закономерностей правовой действительности отличаются «известной неопределенностью… Указанный подход не дает ясного представления ни о специфике правовой науки, ни об уровне, состоянии и динамике развития правовой теории»[307]. В одной из последних крупных работ по методологическим вопросам права констатируется отсутствие у юристов «четких представлений о том, что же такое объективная закономерность, каковы ее критерии и какие именно элементы права могут быть хоть как-то соотнесены с этой трудноуловимой частью предмета теории права»[308]. Аналогичные скептические мнения все чаще и чаще встречаются на страницах теоретикоправовой литературы.
Подобные суждения, как представляется, отражают реальное положение дел в сфере исследования государственно-правовых закономерностей и свидетельствуют о том, что уровень научной разработки данной категории далеко не соответствует ее подлинной роли и значению в юриспруденции. Прежде всего это выражается в том, что до сих пор не сложилось сколько-нибудь определенного и общепризнанного научного понимания государственно-правовой закономерности, в результате чего рассматриваемая категория фактически не имеет точного содержания.
Можно предвидеть следующее возражение: понятие закономерности не носит специально-юридического характера и принадлежит скорее философии, чем юриспруденции. Из этого можно заключить, что правоведению нет необходимости заниматься созданием своего определения закономерности, а достаточно в готовом виде взять его из философии.
На чем же основывается возможность и необходимость существования в теории государства и права собственного понятия закономерности, не во всем совпадающего с общефилософским? Прежде всего это связано с тем, что предметно-объектная область юриспруденции гораздо уже, чем у философии. Философия обобщает значительно больший круг явлений, в силу чего ее категории оказываются слишком широкими для использования в юриспруденции. Например, философская категория «закон» охватывает также и законы природы, которые коренным образом отличаются от закономерностей государственно-правового развития. Философские категории неизбежно носят усредненный характер и не отражают многих важных особенностей тех более частных категорий, из которых складываются. Поэтому полная взаимозамена общего и частного понятий невозможна; иначе говоря, определять государственно-правовую закономерность так же, как закономерность вообще, было бы по меньшей мере неточно.
Кроме того, требовать полного и безоговорочного перенесения философской категории в ту или иную науку можно лишь тогда, когда в самой философии присутствует устойчивое, единообразное понимание данной категории (хотя бы в ее основных чертах). Если это и можно сказать о каких-либо философских категориях, то только не о понятии закономерности. Одни специалисты предлагают называть закономерностью «универсальную мировую связь законов», «единство законов данной области», «совместное действие законов данной области явлений»[309]. Другие выступают против различения закономерностей и законов; третьи указывают, что «различия между понятиями «закономерность» и «закон» – лишь в оттенках»[310]. Есть мнение, что закономерность надо рассматривать «как «пойманную» наукой тенденцию в развитии действительности, представляющую собой проявление закона»[311]. Но встречаются и противоположные суждения: «Принято считать, что в природе действуют объективные закономерности – устойчивые, повторяющиеся связи между предметами и явлениями. Мы же познаем законы – отражение этих объективных закономерностей в нашем сознании»[312].
Само понятие объективного закона в социальной философии переживает тот же кризис, что и понятие закономерности в теории государства и права. После того, как марксистская идеология утратила свое монопольное положение, социальная философия резко охладела к категории социального закона; например, едва ли в советское время было возможно появление работы о предмете социальной философии, где вообще не упоминалось бы о социальных законах[313]. Термин «социальный закон» сегодня употребляется в философских и социологических работах не так интенсивно, как раньше. Самые современные, новаторские течения в социальной философии обычно предпочитают не прибегать к данной категории и уж тем более не высказываются по вопросу о ее точном содержании. Возможно, это связано с распространившимися сомнениями в ценности точных определений как таковых и утверждениями, что «сущность вещей не схватывается в понятиях… Ни одно понятие не может выразить не только сущность вещи, но даже наше представление об этой вещи»[314]. Но такой подход ведет к познавательной неопределенности, к отсутствию четкого представления об объектах и предмете исследования, в результате чего оно превращается в «размышления по поводу» и не дает сколько-нибудь достоверных выводов.
Как нам представляется, одна из основных причин осторожного отношения современной отечественной философии к категории социального закона заключается в том, что практически все социальные законы, о существовании которых заявляла марксистско-ленинская философия, оказались поставлены под сомнение либо беспристрастной критикой, либо самим ходом исторического развития. В этих условиях социальное познание вполне естественно утратило уверенность в том, что в общественной жизни вообще существуют такие факторы, которые полностью удовлетворяли бы марксистско-ленинским представлениям о социальном законе. Поэтому само сохранение категории социального закона в философском лексиконе требует подвергнуть ее известному пересмотру по сравнению с прежней трактовкой.
Иначе говоря, единого понимания закономерности в философии просто не существует, и юриспруденции ничего иного не остается, как попытаться самой сформулировать рабочее определение закономерности для внутренних научных целей. На наш взгляд, сущность объективных социальных закономерностей вполне адекватно передана в следующих словах: «явления, события и процессы в природе и обществе при соответствующих условиях развиваются в главном именно так, а не иначе»[315]. Однако необходимо именно определение, причем имеющее операциональный характер, то есть содержащее такую совокупность критериев, которая позволяла бы безошибочно отличать государственно-правовую закономерность от любых других явлений.
Процесс формирования категорий правовой науки – если иметь в виду целенаправленное, а не спонтанное формирование – исключительно сложен с методологической точки зрения. В целом, как представляется, здесь возможны два основных подхода. При первом из них понятие формируется как бы «с нуля», после чего под него «подгоняются», подстраиваются все остальные научные положения. Например, некоторые ученые-юристы в одностороннем порядке разработали совершенно новое понятие права и требуют в соответствии с ним полностью перестроить всю юридическую науку[316]. Однако этот подход уместен в тех случаях, когда понятие вводится впервые, иначе он лишь вносит дезорганизацию в категориальный аппарат.
При другом подходе выработка определения исходит из предыдущего опыта научных изысканий, из практики употребления соответствующего термина. Когда требуется определить понятие, уже находящееся в научном обороте, можно установить по контексту те значения, в которых данное понятие обычно используется, и затем, поскольку они не противоречат друг другу, индуктивным путем получить из них общее определение. Тем самым достигается преемственность научного знания и его реальное развитие: оформившиеся идеи получают словесное закрепление и могут служить основой для последующей работы. Подобные «привычки называния» (Л. И. Петражицкий)