насквозь вижу! Сидит в коридоре на диване в юбке с начесом, понимаете, нога на ногу, в зубах, понимаете, папироса – хи-хи-хи да ха-ха-ха. То она в Москве, то она в Тбилиси, то она на экскурсии, то она на Стравинском, то она на Чайковском, и еще студенток за собой таскает! Как вы смели в прошлом году посягать на советскую семью? За такие вещи у нас в Казанской консерватории студентов вышвыривали вон, а тут педагога не вышвыривают.
Математик (косая сажень в плечах, рубашка красная): Я здесь новый товарищ. Но у меня есть соображения. Педагоги занимаются формированием и воспитанием. Коммунистическая мораль – прогрессивная, жизнеутверждающая. А с Петровой произошел самый низкий, самый отвратительный поступок. Этот поступок ложит на нас темное пятно. Это поступок крайне низкий. Петрова отвергает этот свой поступок, но если Жохов подал такое заявление, значит, этот вопрос назрел. Преподаватель вокала Литвинов защищал нашу Родину, проливал свою кровь, а вы его соблазняли, так мне товарищи рассказали. Нехорошо! Ох, нехорошо! Вы этим толкаете своих студенток на путь разврата. Этот ваш случай ошарашил нас полностью с головы до ног. Поступок крайний, из рук выходящий!
Физкультурник Злобин: Уточненный факт: роман с Литвиновым. Это уже само говорит за ее неспособность к воспитанию. Она и к работе относится недобросовестно, я сам у ней на уроках не был, но мне в один голос говорили: Петрова не хотит признаться. Не хотит! А что получается? Жохов увидел в вас не учителя, а… не буду говорить этого слова, вы его сами знаете.
Завуч Долгов: Неприятно сидеть на таком месткоме. Нам читают такую сказку про белого бычка и про золотую рыбку. Класс Петровой держится чересчур сплоченно, он сорганизовался в какой-то нездоровый коллектив. После болезни Петрова жила у одной из своих студенток. Вы что – приживалка?
Петрова: После болезни мне было трудно оставаться одной в четырех стенах. И я приняла приглашение матери Тани Репневой побыть у них некоторое время.
Физкультурник, ликуя: Товарищи! Да ведь она призналась! Слышите, говорит, мне одной в четырех стенах неохота!
Женщина из Управления культуры (чуть улыбаясь, протяжно): Ну что ж, человек молодой, ей это не возбраняется, но зачем же со студентом…
Завуч: Вы панибратски обращаетесь со своими студентками… Кто вам дал право устраивать классные собрания у себя на дому? Это непедагогично! Нам надоело нянчиться с вами!
Бочарова: У нас своих дел, что ли, нет? Давайте, зовите Жохова!
Все, хором: Да, надо кончать! Жохова!
Физкультурник: Сейчас сбегаю!
– Идите!
Он кидается к дверям.
Я, тихо:
– Товарищи, опомнитесь!
(Пауза.)
Директор: Да, особой необходимости нет. И так всё ясно.
Крылов: А что, товарищ Вигдорова, вы с нашим коллективом не согласны?
– Да, не согласна. Моя обязанность как журналиста молчать, но…
Крылов, ободряюще:
– Говорите, говорите, мы на вас жалобу писать не станем.
– Пишите. Я привыкла. Что до моего мнения, я считаю: когда Жохов принес такое письмо, ему следовало объяснить только одно: что это – подлость.
Крылов: Э-э, товарищ Вигдорова, вы не правы. Я не вижу ничего такого предосудительного в его письме. Не вижу! Жохов – честный, порядочный человек. Когда он сказал, что ночевал в аудитории, я решил расследовать, где же он ночевал? И он принес это письмо. И здесь всё сказал без обиня́ков. Если мы Петрову оставим, что мы будем говорить студентам? Что мы будем объяснять, раз Жохов такое письмо написал? Вот вы были на уроках у Петровой, какое ваше впечатление?
– Это были замечательные уроки, артистические.
Завуч: Ну, а я на уроках Петровой не был. Неприятно мне было ходить к ней. Нам этот всякий артистизм не нужен. И я считаю, что педагоги увидели подлинное лицо Петровой. Уволить – и всё.
Петрова: Я очень прошу вас: дайте мне возможность довести моих девочек.
Парторг: По существу вы вели себя аморально… Да… По существу… Уволить…
Петрова: Я не дам повода ни к какому новому замечанию, дайте мне только довести моих девочек!
Голосуют.
Все за увольнение, кроме одного человека, кассирши.
– Меня товарищ корреспондент переубедил… – объясняет она.
Директор: Ну что ж, осталось написать приказ. С управлением культуры вопрос согласован.
Письма, январь 1963 г.
«Т. Вигдорова, я один из многочисленных поклонников вашего таланта и вашей жизненной философии.
Но сегодня прочел статью об энском музыкальном училище, и она меня совсем не удовлетворила. Слишком мягко вы обошлись со всеми этими подлецами.
Хочу рассказать вам случай из жизни. Дело происходило в 1940 году. Я тогда работал защитником при одном из судов Воронежской области.
На одном заседании суда (дело происходило в самой глубине Воронежской обл.) слушалось дело об изнасиловании. Такие дела в нашем суде решаются просто и скоро. Имелось заявление потерпевшей, не отрицал своей вины и обвиняемый, и последовал приговор, насколько мне помнится, 5 лет. Я на суде присутствовал как зритель и как слушатель, активно в этом деле не участвовал. Но что-то в этом деле мне показалось неясным. После приговора подошел к осужденному и спросил, не хочет ли он обжаловать приговор суда. Он мне коротко ответил – «нет».
В зале было много народу – местных жителей этого небольшого села.
Потерпевшая была молодая замужняя женщина, было у нее двое детей. На суде присутствовал и ее муж – в качестве свидетеля.
Дело излагалось так: муж был в поле, на работе, неожиданно возвратился домой и застал жену в растрепанном виде, а навстречу ему выскочил знакомый парень. Жена бросилась к мужу с криком, что этот парень пытался ее изнасиловать. Так было заведено это дело. Все трое были моложе тридцати лет.
После суда, здесь же, в зале, я разговорился с одним из парней, который сказал мне, что это дело совсем не просто, что осужденный парень жил с этой женщиной и, не желая позорить ее перед мужем и селом и спасая ее и ее семью, решился на тюремное заключение.
Не хочу вдаваться в оценку поведения женщины, но этот парень по-настоящему понимал мужскую честь.
Село было небольшое и, наверно, ни для кого не были тайной отношения этих двух людей, но никто в суде не счел возможным заступиться за парня.
Как в свете всего, что я рассказал, выглядит Жохов и местком музыкального училища?
Вот почему я считаю, что с Жоховым и ему подобными надо более жестко обходиться. Ничего хорошего такие люди в жизни не заслуживают и ничего хорошего не сделают.
Самая низменная разновидность шкурников и фарисеев.
М. Малецкий.
Москва, Хользунов пер. д. 18, кв. 205».
«Не понимаю, тов. Вигдорова, как Вы можете так писать? Чье Вы лицо спасаете? Неужели Вы думаете, что мы поверим Вашей мнимой флегматичности при описании сцены заседания месткома? Эдакой Вашей шалой одеревенелости?
Можно подумать, что Вы находились в состоянии шока, когда описывали эту сцену, а особенно когда еле-еле выдавливали из себя свое отношение к этому безобразному скопищу чудищ XVII-го века! Создается впечатление, что Вы находились в каком-то трансе. Никто не поверит Вам, если Вы нормальный человек, что Вы не возмущались, что Вы не кричали, что Вы не топали ногами при виде этого скопища интриганов и злопыхателей. Уж лучше бы Вы совсем не писали об этом. Кому нужно такое описание? Читателю дорого, читая Вашу статью, разделить с Вами всю глубину возмущения. Поскрипеть зубами вместе с Вами при мысли, что не провалился сквозь землю весь местком этого училища. А директор? Только он и он виноват в том, что, читая Вашу статью, мы, читатели, получили лишнюю моральную травму и испытывали нервное потрясение. А члены месткома, эти ублюдки? Напрасно Вы мечете бисер перед свиньями – обращаетесь к ним с человеческими словами назидания. Надо требовать сейчас же, сию минуту, чтобы в три шеи прогнали с позором директора училища.
Вам я хочу вот что сказать: или Вы неправильно технически, стилистически или художественно описали существо происшедшего момента, или у вас замедленная реакция восприятия! Так же нельзя писать! Нельзя же так беззубо отнестись к этому явлению! И откуда это у вас, журналистов, манера такая – оболванивать читателя! Напрасно Вы думаете, что Вам поверят читатели, что описанный Вами факт – исключительное, из ряда вон выходящее явление! Не заблуждайтесь! Не поверят! А раз так, то ничего не дает вам права считать конфликт исчерпанным в таком плане, в каком вы его преподнесли. Нельзя ограничиться разбором и назиданием. Нет! Вы должны встать и потребовать позорного удаления директора с пожизненным запрещением занимать руководящие должности!
Вот и всё, что я не мог не высказать Вам, просто физически не мог не высказать Вам – иначе бы меня, наверно, хватил бы удар по прочтении Вашей статьи в «Лит. Газете» от 22 января 63 г.
Остаюсь с приветом
Конашов А. Д.
Если хотите, можете высказать, в чем я не прав!
Мой адрес: Сестрорецк, Хлебзавод (Заречная ул., д.5).»
«Я иногда читаю вашу газету, и вот мне привелось прочитать очерк Вигдоровой.
Мне за 50. Я всегда считал, что на свете дороже всего правда, и придерживался этого. Этому нас учат книги, газеты. Поэтому разоблачен культ личности Сталина. Правда – это компас человечества. А вот у Ф. В-вой сказать правду – это значит сделать подлость. Что же, совершить гадость можно, а говорить, признаться в этом нельзя? Вигдорову беспокоит, что соучастник Жохов нарушил мужскую честь, сказал правду.
Это значит, на мой взгляд, поощрять распущенность. У нас поощряют распущенность в книгах и фильмах.
Известный Нехлюдов всю жизнь терзался ошибкой юности по отношению к Масловой, а теперь люди разрушают семью и всё безнаказанно. В одноименной комедии коммунист разбил семейную жизнь. В к/к «Наш общий друг» семейный парторг спутался с девушкой и т. д. и т. п.