ые сапоги. И весь гардероб. И вот расписались мы и началось нетерпимое отношение. Оскорбляет. (Плачет.)
Несколько дней спустя подхожу к конторе. Вижу, стоит Ребров. Лицо твердое, жесткое. Не плачет: злобно и холодно отругивается.
– А тебе жалко? Пошел к черту!
– А, не любишь! – кричит ему высокий поджарый дядька с глубоко ввалившимися глазами. – Дом в Арзамасе продал за пятьдесят тысяч, а теперь хочешь смухлевать: жена там прописана, ты – здесь, а потом обменяться на двухкомнатную? Так, да?
– А тебе жалко? Пошел ты…
Увидел меня, и вдруг на лице беспомощная гримаса:
– Товарищ депутат, так как же?
– Для того, чтобы выписать вас отсюда, нужно было ваше согласие и ваша подпись. Без этого не выписали бы.
– Да она такая… За меня подписалась… Она опутала… Она кого хочешь…
Поджарый: Если она подпись подделала, сам дал согласие, цель у вас с ней одна.
И снова злобная морда:
– А тебе жалко? Пошел отсюда!..
… А я его так пожалела.
Хрупкая, худенькая, плачет. Отец погиб на фронте. Мать (участница гражданской войны) у Ганнушкина. Брат – туберкулезный. Она – тоже туберкулезная.
– Я не могу жить. Лучше бы мне умереть. Всё равно соседи сживут меня со свету. Мы живем на квартирной кухне. Конечно, кухня нужна всем. Но что же мы можем поделать? Куда угодно, куда угодно, только бы из этой квартиры. У меня нет больше сил…
Несколько дней спустя состоялось заседание райжилуправления. Я просила включить эту семью в список 64-го года.
Я: Они стоят на очереди с 58-го года и заслуживают, чтобы…
Куропеев: Кто спорит? Конечно, заслуживают. Но мы не можем ничего сделать.
Я: Но мать в психиатрической больнице…
Куропеев: Мало ли что… У нас психбольных в районе знаете сколько?
Я: Но у дочери туберкулез…
Куропеев: Мало ли что… Ведь не бациллярная же форма?
Я: Но они живут на кухне…
Куропеев: Мало ли что!.. У нас семь тысяч комнат признано нежилыми.
Я: Но матери 74 года…
Куропеев: Если всем старушкам давать площадь, план никогда не выполнишь.
Я: Я прошу вас, я считаю, что…
Куропеев: Вы просите в частном порядке, а мы в общем порядке. Мы – более правы. Рассмотрите вопрос в таком разрезе, ясно? А эмоции надо отставить!
Из неопубликованных блокнотов депутата
– Умоляючи просит ее переселить.
– Отчитывалась и даже шляпу не сняла! Это надо же!!!
– У ней предполагается молодой человек.
– Я за помощью добивался, но толку не было.
– Он создает невозможное совместное проживание.
– Он курирует многими судами.
Цветы красноречия
Зав. роно:
– Это создает нам очень некоторую трудность…
– Дефицит недокомплекта возрастает…
– В силу нежелания учиться мы определяем их в профтехнические школы.
Заврайздравом: – Вы, наверно, понимаете, что ребенок, родившись, должен жить и ни в коем случае не должен умирать. Это – главный показатель. На этом показателе мы строим свою работу…
Несколько слов хотелось бы остановиться на таком вопросе…
Вместо «в конечном итоге» говорит «в конечной цели».
Это дело тянется, как Бобчинский и Добчинский.
Моя семья состоит в количестве три человека.
У нас народ очень щепетильный, любит культурные встречи.
– Это я к слову сказал.
– Что к слову говоришь, надо анализировать.
«Мы были бы счастливы, если бы вы повели непринужденный разговор о том, что дал Октябрь сидящим в зале – рабочей молодежи».
И нанес нам незаслуженные телесные наказания и оскорбления.
Жукова А. И.
Ул. Станкевича, 15, кв. 10.
Живет там с 42-го года. Не ладит с Петровой.
– За дальнейшее подобное поведение ее надо выселить. В 62-м г. 23 апреля она привела в негодность мои два утюга, то есть исцарапала их. А 7 января пробила мне новую кастрюлю, и ряд таких случаев, которые нельзя описать. Пусть Волкову подселят к нам, а Петровой предоставят комнату Волковой.
Бубликова Ольга Афанасьевна.
Ул. Станкевича, 12, кв. 5. Лет 35. Румяная, крепкая, про таких говорят: гладкая.
– Я взяла на воспитание ребенка. Ребенок весь был себе предоставлен. Весь был заброшен. Я его подобрала. А гражданка Левковская необыкновенная склочница и говорит, что мой муж ее оскорбил. А я ей говорю: он картошку жарил, а ты за своим столом стояла. Где ж он мог тебя оскорбить?
А как она убирается в свое дежурство? Никуда не годно! Никуда! Я считаю: если убирать, то на честность! На добросовестность. А она?..
Митрофанова Авдотья Петровна.
– Клопы замучили. И еще соседи отравляют жизнь.
Анна Ивановна Козодоева – милиция не прописывает. Бухнулась на колени. Боже ты мой… (Она теперь на ул. Неждановой, д. 17, кв. 17.)
– Не кидайте меня, не кидайте. Я ни к кому другому не пойду. Ой, прошу, прошу, не кидайте!
(Надо пойти в милицию.)
10 сентября 63-го г.
Всё в порядке: просто милиция не имеет права прописывать в подвале. Значит, будет она жить в неглубоком подвале в д. 17, кв. 17, а прописана останется в глубоком подвале дома 7, кв. 84. Эх-ма…
«Прошу вас освободившуюся на территории ЖЭК жилую площадь с удобствами на депутатском совете не распределять, а передавать отделу учета и распределения жилой площади.
Зампредисполкома Фрунзенского райсовета Красильников».
Что же нам остается? Распределять «площадь без удобств» – чердаки и подвалы?
Речь депутата на заседании в райжилуправлении
– Мать имеет сына под влиянием. И находит причины, чтоб ссорить себя с женой сына и сына с женой. И жену ссорит и преследует. Сын прямо запил. И мы не погрешим, если сына переселим и сохраним семью. Ведь мы должны поощрять семью, а если мы не переселим, то ничего хорошего не будет – кто сопьется, кто психо-заболеет, кто – разрушит семью. Кому это на выгоду? Я спрашиваю, кому это на выгоду?
Роза Григорьевна Купчик.
(Старый ватник, стоптанные башмаки. Привела с собой дочку, девочку лет десяти в аккуратном пальтишке, зеленом кокетливом капюшоне.)
– Расселите меня с мужем. Это ж нет терпенья так жить. Пьет. Домой приходит пьяный, меня ненавидит, детей колотит. А дети сильно нервные. Мальчик Самуил. Ему четырнадцать лет. И вот, дочка Лида. Десять. Она очень, очень нервная.
– Мама, а почему ты мне дала русское имя, а Семе – еврейское?
– Потому, что твоего дедушку звали Самуил, пусть земля ему будет пухом.
Дочка:
– Ну и что же, что я еврейка. Подумаешь, страсти какие водятся!
Мать:
– Товарищ депутат, я прошу вас, расселите вы нас. Пусть в одной квартире, но в разных комнатах. Я с детьми – в одной, а он – в другой.
Дочка:
– Ну и что это поможет? Надо в разных квартирах! А еще бы лучше – на разных улицах! А УЖ ЛУЧШЕ ЛУЧШЕГО – В РАЗНЫХ ГОРОДАХ!
После приема я пошла к ним. Еще у входных дверей я услышала пронзительный вопль: уюю-юю-у-уй! Я не стучалась и вошла. Впервые я увидела, как человек бьется головой о стенку. Нервная девочка Лида билась головой о стенку и тонко, пронзительно вопила. Время от времени она плевала на валявшуюся на полу зеленую клетчатую ковбойку.
Мать (беспомощно): Понимаете, она поссорилась с братом и вот сердится на него. Топчет его ковбойку. Это – его ковбойка.
Брат лежит на колченогом диване и читает толстую растрепанную книгу. Длинный, худенький, но личико как бело-розовая пастила, и глаза – синие.
При виде меня девочка срывается с места и пулей вылетает из комнаты. Отец – плюгавый мужичонка в майке и потрепанных брюках – смотрит на меня очень внимательно.
– Видите, как я живу? – говорит он. – Я эту женщину ненавижу. Это никому не секрет. Другая уже повесилась бы или отравилась с горя, а она – ничего. Вот детей я люблю, а ее ненавижу.
Мальчик Сема, оторвавшись от книги:
– Папа, если ты меня так любишь, зачем ты меня колотишь?
– Я тебя не колочу, а учу. Меня в детстве еще хуже били. Так вот, товарищ депутат, я с этой женщиной уже четыре года не живу, вы понимаете, в каком смысле? А ей хоть бы что. Ее сестра такая же была. И мать тоже. А я еще мужчина молодой, вы понимаете, в каком смысле? Мне пятьдесят три года, и я хожу к женщинам…
Сема: Папа, а почему я должен про всё это знать?
Отец: Как будто ты этого и так не знаешь. И вот, хожу я к женщинам, а какая женщина пустит меня без водки? А если я пришел с водкой, значит, я ее пью. Что же я – принесу, она будет хлестать, а я смотреть? Конечно, я пью. Но я и заработаю. Я работаю в Главутильсырье. У меня в конторе чисто, не то что в этом хлеву. И я приношу домой двести рублей, как одну копейку. И, если на развод нужны деньги, я не пожалею. На что другое – пожалею, а на это – нет. Я ее ненавижу, понимаете? Я ее видеть не могу. Роза ее зовут. Вы видите эту розу? А меня зовут Яков Самойлович. Зовите меня просто Яша. И помогите нам разъехаться, и чтоб я эту женщину больше не видел. А на детей я буду давать, потому что они мне – дети. (Распаляясь.) Нет, вы видели, чтоб мужчину держали в таком хлеву? Женщина должна быть опрятная. А она? Вы видите, какая она?