Кроме опубликованных статей, Ф.А. написала чуть ли не в два раза больше неопубликованных или незаконченных. Все эти неопубликованные статьи были написаны с той же целью – помочь и спасти. Многие знали, что если Ф.А. возьмется за дело, то она будет без устали им заниматься, пока не добьется для людей, в него вовлеченных, хотя бы частичной справедливости.
Статьи Ф.А. в защиту справедливости в постсталинское время сделали ее пионером независимого журналистского расследования. В те дни для того, чтобы успешно защищать кого-то попавшего в беду, было недостаточно одного желания помочь, хотя неравнодушие к судьбе чужого человека, как тогда, так и сейчас, нельзя сказать, чтоб так уж часто встречалось. Но нужно было знать, КАК помочь, и Ф.А., с ее отличным здравым смыслом, богатым опытом, умением разбираться в людях и ориентироваться в ситуации, – знала как. Ознакомившись с делом, поговорив со всеми включенными в него людьми и собрав всю необходимую информацию, она решала, что может сделать сама. Иногда ей удавалось обходиться своими собственными силами. Но часто, чтобы добиться цели, ей приходилось прибегать к помощи других. И если ей нужна была помощь, то она знала безошибочно, к кому из влиятельных людей обратиться, – или потому, что они занимали высокое положение, или просто были порядочными людьми, но при этом состояли в партии (в отличие от Ф.А.). Иногда она подключала к делу известных деятелей культуры, как, например, Эренбурга, Чуковского, Маршака, Паустовского, и они почти всегда помогали ей. Она умела убеждать, и были у нее обаяние и какая-то харизма, так что даже люди, которые доселе не знали ее, часто становились ее товарищами по оружию.
Когда власти начали кампанию против Бродского, и особенно после появления в газете «Вечерний Ленинград» от 29 ноября 1963 года обличительной статьи «Окололитературный трутень», для ленинградских литераторов, сочувствующих Бродскому, было совершенно естественно обратиться к Вигдоровой за помощью. Анна Андреевна Ахматова попросила свою подругу Лидию Корнеевну Чуковскую поговорить с Ф.А., чтобы та занялась делом Бродского. Яков Гордин вспоминает в своих мемуарах[77], что в декабре 1963 года ленинградцы, профессор-литературовед Ефим Эткинд и поэт Глеб Семенов, дали ему деньги на проезд, чтобы он поехал в Москву и поговорил с Вигдоровой. Они передали с ним письмо, где они объясняли Ф.А. сложившуюся ситуацию. Ни почте, ни телефону они, естественно, довериться не могли, так как оба эти средства связи находились под наблюдением КГБ.
Вигдорова принялась за работу. Вместе с Чуковской они написали письма нескольким людям, занимающим ответственные посты в области образования и культуры. Ф.А. подключила к делу московскую журналистку Ольгу Чайковскую, сотрудничавшую с «Известиями». По просьбе Вигдоровой Чайковская поехала в Ленинград как корреспондент «Известий». Там ей удалось попасть на прием к Первому секретарю Ленинградского горкома партии, но ничего не помогло. В феврале 1964 года Бродского арестовали. Суд над ним состоялся 18 февраля в здании суда Дзержинского района г. Ленинграда, по месту его жительства.
Ф.А. поехала в Ленинград, чтобы присутствовать на суде и записать, что там будет говориться. Сейчас есть исследователи и журналисты, особенно западные, которым это ее решение часто кажется странным. Почему она взяла на себя записывать суд? Разве не существует для этого официальное лицо, чья задача сделать стенографическую запись процесса? Конечно, на процессе Бродского был официальный судебный стенографист, но только ему и было разрешено записывать процесс, и стенограмма эта публике была недоступна. Стенограммы нет и сейчас – с наступлением гласности нам сообщили, что она якобы сгорела. Посторонние наблюдатели, особенно журналисты, иногда могли делать свои записи во время суда, но только с разрешения судьи. В советских судах бывали случаи, когда полная запись судебных слушаний становилась достоянием общественности, но только если это почему-либо было нужно властям. В таких случаях журналистов специально приглашали записывать ход судебных слушаний – полностью или частично. Но частная инициатива вроде той, что проявила Ф.А., властями категорически запрещалась.
В отличие от дела Журавлева, когда Вигдорову позвали на суд в качестве журналиста (см. стр. 88), записывать суд над Бродским никто Ф.А. не приглашал. Более того: она попросила «Литературную газету» послать ее в командировку в Ленинград. Командировочное удостоверение от газеты помогло бы ей пройти на суд. Ей сказали, что командировку в Ленинград ей дадут, но если она собирается идти на суд над Бродским, то тут она может рассчитывать только на себя. Короче, ей дали понять, что «Литературная газета» не собирается в это дело ввязываться. К счастью, Ф.А. пропустили на суд по писательскому билету.
Уже после второго суда Фрида Вигдорова писала редактору «Литературной газеты» А. Б. Чаковскому:
Глубокоуважаемый Александр Борисович, прошу Вас внимательно прочесть мое письмо.
В середине февраля я попросила у «Литгазеты» командировку в Ленинград. Мою просьбу выполнили, но специально предупредили, чтобы в дело молодого ленинградского поэта-переводчика я не вмешивалась. Я спросила, могу ли я именем «Литературной газеты» хотя бы пройти на суд, если он будет закрытым. Мне ответили: нет. Вероятно, мне сразу надо было отказаться от командировки, ведь в сущности мне было выражено самое оскорбительное недоверие.
К сожалению, я это поняла особенно остро уже на суде, когда судья в самой грубой форме запретила мне записывать, а я не могла в ответ предъявить удостоверение газеты, в которой я сотрудничаю много лет и которую ни разу не подводила. Разве можно лишать журналиста его естественного права видеть, записывать, добираться до смысла происходящего?
Поэтому командировку я возвращаю неотмеченной и, разумеется, верну в бухгалтерию деньги.[78]
В самом начале судебного заседания судья заметила, что Ф.А. что-то записывает, и велела ей прекратить. До конца заседания Ф.А. пришлось писать, подняв голову и не глядя в свой блокнот: суд шел в 1964 году, в СССР, компьютеров не было, портативные магнитофоны были большой редкостью, а о таких магнитофонах, чтобы можно было пронести их незаметно, никто и не слыхивал. Приходилось довольствоваться бумагой и ручкой, да и теми, как мы видим, не всегда можно было воспользоваться.
Существует множество мифов касательно записи суда, сделанной Ф. А. Самый частый – что она записывала его стенографически. Некоторые исследователи настолько уверены, что запись эта является стенограммой, что они считают возможным не называть ее автора. И почему, собственно, они должны бы называть фамилию какого-то мелкого чиновника, который стенографирует в суде? Видимо, так они рассуждают. Например, переводя на английский запись Ф.А., известный американский специалист по советской юридической системе после фразы: «В эту минуту судья обращается ко мне [к автору записи, запрещая ей писать]», вставляет от себя в скобках пояснение к словам «ко мне»: «к стенографисту»[79].
На самом деле запись Ф.А. не стенографическая, Ф.А. стенографии не знала. Ее сила была в другом: она умела ухватить самую суть того, что говорится, и быстро это записать. И более того: она привыкла многое держать в памяти, если, скажем, ее собеседник замыкался, увидев, что его записывают. В таких случаях она сразу же после разговора записывала его по памяти. Короче говоря, весь журналистский опыт Ф.А. полностью подготовил ее к тем, казалось бы, неодолимым препятствиям, с которыми ей пришлось столкнуться во время суда над Бродским.
Также, в отличие от того, что иногда говорят, Ф.А. присутствовала на обоих заседаниях суда с начала до конца. Те, кто утверждает противное (включая самого Бродского), возможно, путают ее с Евгением Гнединым или Юрием Варшавским[80], каждого из которых дружинники хватали и выводили из зала. В течение всего судебного процесса Ф.А. продолжала записывать всё, что на нем говорилось.
Соломон Волков[81] пишет, что Бродский, в ответ на его вопрос, аккуратно ли отражает запись Вигдоровой ход судебного разбирательства, ответил: «Аккуратно, но там ведь не всё. Там, может быть, одна шестая процесса. Потому что ведь ее выставили из зала довольно быстро. А уж потом начались наиболее драматические, наиболее замечательные эпизоды. <…> Мой процесс – это тоже, кстати, то еще кино было! Кинокомедия! И эта комедия была куда занятней, чем то, что описала Вигдорова. Самое смешное, что у меня за спиной сидели два лейтенанта, которые с интервалом в минуту, если не чаще, говорили мне – то один, то другой: «Бродский, сидите прилично!», «Бродский, сидите нормально!», «Бродский, сидите как следует!», «Бродский, сидите прилично!»[82]. Когда я этот ответ Бродского прочла, я подумала: «Ведь маме, наверное, не слышно было с ее места, что там конвоиры Бродскому говорили, а для него это было пять шестых процесса…» Но взяла в руки запись Ф.А. и почти сразу же наткнулась на: Судья Савельева: «Стойте как следует! Не прислоняйтесь к стенам!» Так что даже то, что Бродскому велели «стоять как следует», зафиксировано в записи Ф.А.
Гордин, который присутствовал на суде, напечатал в качестве комментария к этому разговору Бродского с Волковым статью в «Литературной газете»[83]. В этой статье он подтвердил, что Вигдорова присутствовала в зале суда от начала до конца каждого из обоих заседаний и что ее запись процесса одновременно и полная, и точная. Гордин также говорит там, что поэт имеет право на миф. Это, наверное, так, но ведь и журналист имеет право на факт.
А вот что пишет по поводу адекватности записи Ф. А. Игорь Ефимов: «Да, я был на суде от начала до конца, и потом меня даже использовали, когда пересылали стенограмму Вигдоровой на Запад. Хотелось, чтобы она была кем-то заверена еще, другими свидетелями. Меня позвал Борис Вахтин, чтобы вычитать ее и перед отправкой подписать. Кажется, это происходило в квартире известного германиста Адмони, одного из свидетелей защиты».