– Если человек отказывается от еды, я всегда подозреваю его в неискренности.
– Кончить есть хлеб с маслом можно только в том случае, если кончается хлеб или кончается масло.
(Из рассказов Пушкиниста[118].)
– Ха́нжи, или лучше сказать ханжи́. (Редактор «Пионерской правды».)
– Бывают же такие счастливые – в рубашках родятся. А я в одной майке.
Он не искал поверенного для своего горя. А характер несильный.
Вдруг: Всё!
– Нет, доедай!
– Я не про то. Я подумала: если солнце на нас вдруг упадет. Тогда сразу – всё. Всё кончится и ничего не будет.
Ночью, у окошка: Слышишь, звезды колокольчиками звенят?
– Не слышу.
– Ну, как же, ну послушай… Слышишь, теперь слышишь?
С ревом: Не слышу!
– А какая у вас болезнь?
– У меня болезнь, от которой умирают весной…
Учителя – ученики – два враждебных лагеря: изловить, обличить, уличить, покарать…
Сокровищница бед неистощима.
Под силу – беда со смехом, а невмочь – беда со слезами.
Упрямство – признак бесхарактерности.
С таким же успехом можно было поливать асфальт в надежде, что на нем вырастут розы.
«Чем более велик художник, тем сильнее он должен желать чинов и орденов, служащих ему защитой» (Стендаль «О любви»).
(?) Вот странная мысль!
«Я беру телефонную трубку и звоню по нескольким знакомым телефонам – я хочу услышать, как звучат голоса людей, с которыми ничего не случилось».
«А если когда-нибудь сумеречным вечером, в туманный и снежный час нас охватит сплин, – дадим ему волю, но только не часто: время от времени полезно поскрести сердце небольшой дозой страдания, чтобы выскоблить из него коросту» (Флобер, «Письма»).
Нет, страдание – не на пользу человеку.
22 V – 65 г. На пользу!!
«Внутри всё может кипеть и клокотать, но стены здания не должны коробиться».
– Ударить можно, но бить надо не в спину, а в морду… Понятно?
«Без страсти не делается ничего великого» – Гегель!!!
Письмо в «Комсомольскую правду»:
«Я хочу спросить Вас: можно ли не только дружить, но и любить в 10-м классе средней школы?
Вы можете подумать, что у меня голова забита только этими вопросами, но ошибаетесь, если подумаете так. На первом месте у меня учеба и общественная работа, а потом всё остальное: дружба, легкая атлетика, велосипед, гребля, стрельба, модель фрегата и худ. литература. Но все-таки у меня в голове остается немного места для таких вопросов.
Очень прошу ответить на мой вопрос. Кирьяненко Владимир».
Душевные молнии.
Стихи 3-летней Оли: «Воду пьет холодная лягушка».
Письмо Люды К.:
«Прочитав книгу “Чук и Гек”, я решила написать Вам письмо. Впечатление от этой книги у меня осталось очень хорошее, а с другой стороны, мальчики Чук и Гек поступили неверно: как они заставили переживать свою маму. Я для своей мамы так никогда бы не сделала».
Ах ты, маленькая ханжа!
Лучше поверить, чем не поверить. Лучше поверить и ошибиться.
– Брось, девушка, говорить о благодарности. Это редкое блюдо, и люди не часто его едят.
Маршак: – Сценарий «О глупом мышонке» искажает мою сказку!
Большаков[119], сонно: – И что с того?
– Как! Но там за меня кто-то переделал мои стихи!
Большаков: – И что с того?
Маршак (с отчаянием): – Но там все стихи перевраны!
Большаков: – И что с того?
Маршак: —… … …
Тут Большаков обиделся.
– Тебе меня жалко?
– Очень.
– Почему же ты не катаешься по полу?
– А зачем тебе это?
– Мне надо, чтобы ты мучилась.
– Но я мучаюсь!
– Ну, смотри!
– Когда казак плачет – это хорошо!
– Хорошо, когда мужчина плачет? Стыдно, когда мужчина плачет!
– Стыдно, когда женщина плачет, а когда мужчина плачет – это очень хорошо!
«Когда в тяжелую, в горькую минуту раскаяния я бегу к другу, я вовсе не справедливости хочу от него. Справедливость мне должен дать квартальный, ежели он порядочный человек; от друга я жду не осуждения, не ругательства, не казни, а теплого участия и восстановления меня любовью, от него я жду, что он половину моей ноши возьмет на себя, что он скроет от меня свою чистоту».
(Герцен, т. II стр. 101)
Ранить лаской.
«Никогда не говори “если бы”, да “случись бы”… да “было б лучше”… Никогда не воображай, что могло быть другое. Вложи в то, что есть, – и будет у тебя истинное. Люди сами делают себя несчастными и счастливыми… Один говорит: случись бы то, да был бы я… и переносит свою судьбу в то, неслучившееся, и всю жизнь несчастен. Другой говорит: что есть, то по мне, и покажу себя в этом с лучшей моей стороны… сделаю, что могу… И всю жизнь счастлив»[120].
Наверное, это порочная философия. Но сейчас я хочу думать так.
17 мая 56 г.
Ереван.
«Разделенное горе – полгоря. Разделенная радость – двойная радость».
Митя про щучью челюсть: «Он всю жизнь свои зубы догоняет».
Топор страшен, а вошь – страшнее.
Неверный взгляд. Рука – мягкая, без силы, без искренности.
Детские скорби жгучи…
Самое постыдное из чувств – зависть.
Она, уныло: – Ты меня не ценишь!
Он, устало: – Я тебя ценю, Оленька, я тебя очень ценю…
– Что ж из того? Иволга иной раз такое соловьиное колено выдаст, а что из того?
Так темно, так темно, что скоро рассвет.
Жена нехотя: – Доживай свой век.
– Дальше пуговиц не пускаю.
Бабушка, принеся конфеты: – А кто меня любит?
Юра (семи лет) грубо: – Я люблю, дай конфету!
Бабушка, с раздражением: – На, бери конфету и уходи сейчас же.
Снова ласковым, певучим голоском: – А кто меня любит?
А кто меня любит?
Миша (4-х лет), ползая по полу, с вызовом: – Никито, ни ки то! Ни ки то! Ни-ки-то!
Бабушка, с восторгом: – Ах, ты мой миленький, мой голубчик, радость моя, возьми конфетку, мое солнышко!
– Она тебе понравилась?
– Нет.
– Почему?!
– Мы ходили по выставке, и она всё время записывала в книжечку: фамилию художника, название картины… Такая умненькая…
– Какая-то пигасовская[121] педагогика: если женщине три дня кряду твердить, что у нее на устах – рай, а в глазах блаженство, она на 3-й день в это поверит.
– Мама, кошка зажгла глазки!
– Ой, тетенька летит!
(Мальчик, которому запретили говорить про женщин «баба», увидев бабочку.)
Андрюша – охотник: «Я убил воробья и, сгибаясь под его тяжестью, пошел домой».
– Юра, а к вам ходит дядя Коля?
Юра, холодно: – Ну, положим, ходит. А вас это почему интересует?
– Как зовут твоего папу?
– Дядя Сережа.
В вагоне. Мать дает девчонке то по уху, то по губам, то шлепает и раздраженно, со злостью орет на нее:
– Отстань, паршивка! Замолчи, измордую до смерти.
Девчонка, в общем, почти не обращает внимания, только увертывается от шлепков.
– Гражданка, перестаньте бить ребенка, что это вы, право! – слышится чей-то голос.
И тогда девчонка ощеривается: – А вам какое дело?
Мать, холодно: – Что, съели?
Восьмилетний Юра:
– Вот Андрюша уже в институте, а еще за девушками не ухаживает. А я как перейду в девятый класс, так начну ухаживать.
Помолчав: – А на пятом курсе начну целоваться, как в кино.
– ?
– Крепко и долго.
– Куда вы такой толпой? Да от вас все грибы разбегутся!
– Грибы, грибы, ко мне!
Не кончает ни одной фразы: – Смотрю, малина уже красная, и я… да… Впрочем… Вот медная кастрюля, я думаю, что… да… конечно… Я хотела спросить… Вот… Впрочем…
Слушаешь, слушаешь, а потом в голове начинает мутиться.
Таня Павловская (15 лет) про Анну Каренину: И чего она кобенится…
Оживлен, весел, остроумен, глаза блестят. Вдруг мгновенное превращение: начинает зевать, умолкает, глаза тускнеют. Это значит – тема разговора сменилась и ему стало неинтересно (стали говорить не о нем, не о его делах).