– Нет, чужих, чужих?!
В Одессе мать кричит в окно детям, играющим во дворе:
– Оба – и сразу!
Там же: – Где дом № 5?
– Там, где на балконе сидит вдова Бухштаба под зонтиком.
«Смена» № 22. «Река электричества».
«В песнях и былинах поведал русский народ о своей большой любви к матушке-кормилице Волге. Все нежные и добрые слова использовал он, чтобы выразить чувства и думы свои…»
«Наше дело петушиное: прокукарекал, а там хоть и не расцветай».
«Я помню, как ее уводили. Она никак не могла попасть в рукав пальто, и пальто волочилось по лестнице. Оно было серое, это пальто – и волочилось по лестнице».
До чего же мне жаль ее, и почему она не понимает, что унижает себя? Она наблюдает за ним пристально, всё видит, понимает и словно всё время ловит за руку:
– А хочешь я скажу тебе, о чем ты сейчас думаешь? Я знаю, как ты жил этот месяц – по дням знаю…
Я бы, наверное, резко ответила – не пожалела бы. А он молчит.
Мы стоим с Рахилло[123] в лесу. Вокруг деревья, снег, мы примостились у березы и подставили лица солнцу.
Рахилло, задумчиво: – Такое впечатление, как будто мы в лесу.
Почему-то выходит очень смешно.
Он же: – У древнегреческих философов есть исчерпывающая формула счастья: «Никто не лезет».
О всаднике без головы
Читал я как-то у Майн-Рида.
Теряю голову, увы,
И я, тебя увидев, Фрида!
Мне звонят из «Советского писателя». Елизавета Максимовна: – Она не подходит, у нее вушко болит.
В троллейбусе: – Женщина – как земля – она же родит, ее же и топчут.
– Мы марксисты, мы материалисты, но 13-го числа я из дома не выхожу. Потому что это не суеверие, а народная мудрость.
– Какой снег красивый!
– Только не сравнивай его, пожалуйста, с алмазными россыпями.
– А вы не выражайтесь! Нет у вас такого права!
– Та машиненка повеселее будет.
Большой, но неумный лоб. Мелкие недобрые черты лица.
– Такая хорошая девушка… Такая добрая, такая бесхарактерная…
… Запах их поднялся и всей силой ударил меня, как рыдание. Я не люблю с тех пор гиацинтов и не радуюсь им…
– В предпоследний раз тебе говорю…
«Зачем, зачем она назвала меня подзаборницей? Уж лучше бы матом выругала…»
– Какое хорошее звание «Коля». Самое мое любимое: – Коля! Коля! (звонким, ласковым голосом) А не люблю я звание «Андрюша». Грубое звание какое, вот послушайте: – Ан-дрю-ша! (басом!)
«Ах расшиби тебя грозой – опять двойка». (Учителю истории.)
«Я как влюблюсь – сразу полпуда теряю».
Когда рассказывали всякие таинственные, необыкновенные истории, одна девочка неизменно говорила: – Всё это можно объяснить научно.
– Влюбился, ай нет?
В каждую дружбу, в каждую любовь погружалась, как в воду, с головой и теряла способность видеть, что делается в другой душе – и не потому, что неинтересно: просто была оглушена силой собственного чувства.
– Вы, конечно, меня извините… Но кто-то залез в мою кадушку с капустой…
– А с хорошеньким пройтиться приятно!
– Люди искусства не считают себя ответственными за полет своего чувства. У иного першит в левой ноздре, а он уверяет, что умирает досрочно от любви.
По́были хорошенькими – дайте теперь другим побыть.
– Она очень красивая.
– Кто?! Да откуда ты это взяла?
– Она мне сама сказала!
– Я тебя так люблю! Я сегодня всех люблю.
– Она очень переживала в этот период времени…
Сочинение: «Кем ты хочешь быть»: «Прежде всего я хотела бы быть мальчиком».
«Я люблю тебя. Пономарев».
Бронированная улыбка. «Наверху не понравится».
Подпольное министерство неудобств.
То роковое всё равно.
– Не думайте так громко, я всё слышу.
«Но сутки в Риме – это не 24 часа. Время здесь становится медленным, оно течет плавно глубоким, многоводным потоком». – Николай Павлович Анциферов[125].
Девочка: Я не понимаю, как можно спрашивать: «Зачем он убил Болконского?» Если я верю книге, я верю ей, как жизни. Если не верю, я спрашиваю: «Зачем он это придумал?» А здесь я верю и ничего не спрашиваю. Так было!
В боковой ложе самого верхнего яруса опоздавший в оперу и ничего не видящий на сцене спрашивает соседа: «Чье это отсутствие голоса?»
В войну: Мама, я буду засыпать, а ты пока расскажи мне, как сахар в сахарнице просто ставили на стол.
Аня Зайчикова: И что за человек такой несамостоятельный! Дружит с одной, а потом увидит мал-маленько покрасивше и за ней. Уж если любить, так тут хоть какая раскрасавица, а ты должен ноль внимания!
Кондуктор: – Платите за проезд и не улыбайтесь!
Вагоновожатый: – Стоит тоже, туловище!
– Дедушка, будь фашистом и побойся меня.
Николай Павлович [Анциферов] проводил лето в Норвегии на берегу Раумы. На груди на цепочке висело обручальное кольцо, оно было для него живой связью с невестой, залогом счастья. И вдруг кольцо потерялось. Он был в отчаянии, всё вокруг померкло.
Фрекен Анна сказала: – Успокойтесь, всё будет хорошо. Кольцо вернется к вам. Даже если форель проглотила его, найдя на дне Раумы, – оно не погибнет: рыбаки выудят форель, ее зажарят, и я подам вам ее с кольцом на блюде.
На другое утро обшарил дно Раумы – тщетно. Понурый брел домой, держа в руках шляпу, и вдруг услышал, как что-то звякнуло в ней – стал ощупывать – кольцо! Фрекен Анна ничуть не удивилась.
– Почему ваши дети не кричат?
– Кричат воро́ны, когда перелетают с дерева на дерево, а у меня люди, а не вороны.
– Как будем есть кабана – просто или эстетически?
– Эстетически!
– Ну, тогда наделаем украинской колбасы!
Вошел в класс – ребята стоят на партах. Не сделал замечания, стал вести урок, словно ни в чем не бывало. Рассказывал про моря и озера и время от времени спрашивал: – А у твоего отца был день рожденья? – А гости были? – За столом сидели? – А на столе кто-нибудь стоял? Нет? Так что же ты – так тебя, так!
– Я уж совсем было приготовилась плакать…
– Дайте, пожалуйста, прикурить!
– При вашей солидности давно пора бы иметь свои собственные спички.
– А при вашей плюгавости вам давно в последний раз морду били?
Шершавое самолюбие.
– Поверьте мне. Поверьте так, как верят в школе во время урока геометрии. Не раздумывая.
– Тихий: с губ мухи не сгонит.
– Мы с братом маленьки остались. Хорошо, хоть дядя есть: помогаеть.
– Чем помогает-то?
– Бьёть.
– По словам – самые святые. По делам – самые грешники.
– Кто у погромленного возьметь, тот сам погромленный будеть.
На первой странице тетради написано наискосок крупными буквами: «Собственноумные мысли». Следом идет цитата из Толстого – о храбрости моральной и физической.
– Так ведь это Толстого мысль, а не твоя?
– Что ж, что Толстого? И я так думаю.
– Одна путь.
– Вот я расскажу вам – было три мальчика, назовем их… А, В, С…
Девчонке, которая постоянно врала: – Проверять каждое твое слово?
Или иначе: раз ты сказала, значит, так оно и есть, буду верить, не раздумывая.
– Я, как князь Мышкин[126], ужасно необразованна, ничего хорошенько не знаю, если спросить у меня: ни кто именно, ни в котором году, ни по какому трактату.
«Он был счастливой наружности, хотя почему-то несколько отвратительной». («Идиот»!)
Бесконечная тоска, отчаяние, бессилие. Сердце не то что тяжелое – грузное…
– Дети очень любят тебя.
– Я знаю. И мне иногда даже страшно от этого становится.