– В гарнизоне нет, и у тебя нет. Будь здорова.
Кладет трубку.
Но ведь можно позаботиться, чтоб в гарнизоне было мясо. Возможна и такая трактовка. Ведь теперь не война, в гарнизоне – жены, детишки.
– Юмористы очень обидчивые.
– Да, правда. Зощенко, например, очень обиделся на постановление[143].
– Не такие мои годы, чтоб это читать – у меня ноги гудут.
Подлецов, конечно, на свете много. Но самое легкое и самое страшное, что мы можем сделать, это сказать: всё равно тут ничем не поможешь. Нет, я верю в каплю воды. Она всё же точит камень. И в каплю в море. Ничего не проходит без следа. Ни доброе, ни дурное. И, как любила повторять Софья Ковалевская, «говори, что знаешь, делай, что должно, а там будь, что будет».
«Если зерно не умрет, то останется одно, а если умрет, то даст много плодов».
Из рассказов Ахматовой.
Тышлер[144], как ни странно, видел меня очень реалистически: два глаза, один нос – подумать только! И отсюда (тронув висок) ничего не растет. И вот, как будто, в 3-м № «Лит<ературной> России» будет мой портрет работы Тышлера и хвалебная статья обо мне!
_______
– Я выбрала самые понятные стихи Осипа[145]. Но и самые понятные могут показаться кому-нибудь непонятными, и он станет эпицентром землетрясения.
Обидели при тебе человека – и ты виноват.
Подполковник Шимкевич сильно возлюбил меня, потому что я его землячка: родилась в Орше[146].
Этот симпатичный подполковник, опрокинув себе на колени тарелку с ухой, орал на жену, которая ровно ни в чем не была виновата:
– Черт бы тебя подрал! Пошла бы ты к чортовой матери, проклятая баба!
Она – веселая, милая (уралка), даже бровью не повела – вытерла ему табуретку и налила в тарелку новой ухи.
Во время ухи и водки секретарь парткома сильно распоясался и всё норовил положить руку мне на колено или на плечо. Больше всего ненавижу таких вот седовласых, которые всё делают будто бы по-отечески. Их руку отвести как-то совестно, чего, мол, худого подумала про такого почтенного с благородной сединой.
Потом проводил до дому, зашел в комнату. По дороге всё толковал, какая я хорошая, простая («хоть и такой большой человек») – и что на уху вы приняли приглашение, мы так оценили, вы даже представить себе не можете. А мне вы прямо всю душу перевернули. А когда пришли, сказал:
– Дайте я вас поцелую по-отечески.
– Нет, – говорю.
– Ну, один раз.
Мне сильно хотелось его стукнуть.
– Нет.
– Почему?
– Не хочу.
– Можно я посижу?
– Нет, идите, я устала, хочу лечь.
– Ну, можно я только папиросу докурю?
Мне стало тревожно. Я знала, что со мной ничего не может случиться, но мне не хотелось ни давать в морду, ни бить стекла.
Тут раздался звонок – звонил майор Манухин, начальник отделения, предупредил, что ко мне сейчас придут женщины о чем-то советоваться. Велел передать трубку секретарю. Уверена, что позвонил он не случайно. Он, видно, знает секретаря и понимает, чего от него можно ждать. Секретарь ушел: «Гоните их скорее, я еще зайду». Почти тотчас за ним пришли три женщины, жены офицеров, советоваться насчет своих дочек. Мы сидели долго, а потом я закрыла дверь на ключ. Еще немного спустя началась беготня, топот, звонки – из лагеря убежал заключенный.
Наутро секретарь был со мной холодно вежлив.
Мать: – Ох, надоел своими вопросами. Да перестань ты спрашивать!
Мальчишка: – А па-ачему? Ты знаешь, а я не знаю.
Когда даешь на чай, удивляются безмерно. Проводник в поезде Свердловск – Москва возьмет за 2 стакана чаю и три рубля, и пять и ничуть не удивится. Здесь мне пытались с рубля дать сдачи.
Шофер Коля, пока мы ехали к поезду в Новую Сосьву, подобрал трех человек. Останавливал машину и кричал: «Эй, ты, в лесу, иди, довезу!»
Я не удивилась – получит, думаю, с каждого по десятке, вот и хорошо. Ничуть не бывало. Приехали, вышли, каждый на прощанье: «Спасибо!» – и всё. Коля не удивился. Видно, с тем и приглашал.
В шестом номере «Октября» за 1963 год есть статья критика Идашкина “Еще раз о “вечной теме” и “героине у зеркала”. Он спорит с И. Виноградовым и Н. Ильиной. Понятия: естественный человек, внутренняя свобода, суверенность личности он ставит в кавычки.
Блистательный памфлет Ильиной совершенно серьезно принял за «опыт литературоведческого анализа». Да…
Ирочке 4 года…
Она спрашивает:
– Бывает так, что один другого любит, а другой одного нет?
– А почему ты спрашиваешь?
– Я сказала мальчику Вите: я тебя люблю, как маму и папу. А он сказал: а я тебя, как жабу…
– Ирочка, у тебя есть друзья?
– Это было давно. Я была на саночках, а он на коньках. И он сказал: Ирочка…
Женя Лисин, 6 лет:
– Мама, кем нужно стать, чтобы зарабатывать много денег?
– Мама, почему у всех соседи, а у нас – хозяева?
– Мама, почему они не верят, что я не буду рвать ягоды, ведь я дал честное слово?
Ночью:
– Ты почему не спишь? Ты думаешь про то, где мы будем жить, когда приедет Петин папа?
– Мама, ты говоришь, чтобы я во всем уступал Пете. А что, если я его обижу, нас выгонят? Нам опять негде будет жить?
– Я хоть и пенсионерка, а воспитание молодежи плохое.
Игнатий Иванович Иванов: – Из жизненной практики скажу, что в большинстве своем в выпивке мужа виноваты жены. Такой пример: муж пришел выпивший, хочет кушать. Жена начинает его упрекать, укорять и так далее. Вот и получился скандал. Можно было обойтись без этого? Да, можно было – жена бы думала: муж выпивший, а выпивший человек ненормальный, быстрее накормить его и спать уложить. А утром, когда он нормальный, обсудить его поступок без крика и шума, но только опять не сильно задевая самолюбие и без присутствия детей.
Был напичкан латинскими изречениями и прочими крылатыми фразами и ни с того, ни с сего – и нисколько не к месту – говорил: «И ты, Брут?»
– Тебе восемь лет или девять?
– Как когда.
Самуил Яковлевич Маршак:
– Если человек сызмальства не поймет, что есть нечто более драгоценное, чем золотые часы, он непременно украдет их. Непременно, как бы интеллигентен он ни был. Страшный удар в легкие не так страшен, если у тебя легкие полны воздухом. И он может быть смертельным, если легкие пустые.
Жизнь – как решетчатый мост, мост в дырках: лошадь не пройдет, а быстрый автомобиль промчится, одолеет дыру, не увязнет. Жизнь без высокой мысли – улица без фонарей. Там возможен всякий разбой.
Он же: когда ты слышишь слова «стругать», «рубить» – у тебя возникают ассоциации. Когда ты читаешь, что кто-то «обрабатывает дерево» – никакие ассоциации у тебя не возникают.
Рассказ Ольги Михайловны Кучумовой (ее не было десять лет)[147].
Осенью приходили отымать жеребят от маток. С утра жеребят заняли, а кобыл впрягли в арбы и телеги. И отправили на полевой стан на обычную работу. И вечером они вернулись. Когда их распрягли, они с громким ржаньем бросились искать своих детей. Они стрелой проносились мимо нас, гривы и хвосты их развевались, глаза метали молнии. Страшное ржанье, адский хор. Их старались загнать по конюшням, тогда они стали выбивать копытами рамы и выпрыгивать из окон. Мы стояли на противоположной стороне, прижавшись к стенам базов[148], и смотрели. Длилось это буйство до тех пор, пока не вышел старшой и приказал открыть жеребячий загон. Тогда лошади, словно ослепнув от гнева, стали прыгать через жеребят, они носились взад и вперед с громким ржанием, каждая искала своего детеныша. Жеребята вторили им дискантами! Наконец каждая мать нашла своего. Ржанье постепенно стихло, слышалось только какое-то нежное бульканье… Пришлось на эту ночь оставить их вместе.
Но этой картины – как лошади выпрыгивали из окон – мне не забыть. Мы стояли, прижавшись друг к другу, и не могли опомниться.
– Вот матери, не нам чета, – сказал кто-то. – Вот как надо было бороться за своих детей!
Маршак:
– Пушкин, когда ему не нравилось написанное, говорил: вяло.
А Станиславский говорил: не верю. Вот это и есть: вяло и неправда.
Он же:
– Знаете, как мы назвали книгу о вакууме? «Для чего – ничего». Это – название! Это – находка! А теперь говорят: «Напишите о Красной Армии».
Всякая книга должна быть событием, если она не событие – она брак. Перегрузка при недогрузке ума и воображения. Мы не ищем, теряем. Было много колодцев, мы их зарыли, заменили одним водопроводом.
Он же:
– Из будуара в гроб, конечно, неохота.
Надо было кому-то помочь. Самуил Яковлевич колебался, но потом сделал всё, что надо. Некто: «А почему он так долго не решался?»
Тамара Григорьевна[149]: «У него стеклянный пищевод. Видно то, что у других обычно не видно».
От писателя что требуется? Александр Сергеевич давно сформулировал. Первое – чувства добрые пробуждать. Лирой. Второе – прославлять свободу. И третье – призывать милость к падшим. Три пункта. И всё.