– Как ты себя чувствуешь?
– Как дикобраз, проглотивший ежа.
Нам уже под 70, нам не под силу бороться за правду. Был один, боролся, так ему было 33 года. В 33 года оно легче.
Проблема шиворота.
Красивый маленький рот на толстой гнусной харе.
– Ты нервная?
– Я эмоциональная.
Из рассказов Паустовского:
Одесса, 6 утра. К Паустовскому, только что сошедшему с поезда, подходит старуха в митенках и бусах:
– Извините, конечно, зря я вмешиваюсь в вашу личную жизнь, но скажите – ваша фамилия, случайно, не Файнштейн?
Тэффи:
– Я в последнее время совсем одурела от лекарств и работать не могу. Дилемма: погибать в полном уме от спазм или жить идиоткой с лекарствами. Я дерзновенно и радостно выбрала второе.
А я – первое.
Она же: «Все мои сверстники умирают, а я всё чего-то живу. Словно сижу на приеме у дантиста. Он вызывает пациентов, явно путая очередь, а мне неловко сказать и сижу, усталая и злая!»
Она же: «Мы очень старые, облезлые, вставные зубы отваливаются, пятки выворачиваются, слова путаются, головы трясутся – у кого утвердительно, у кого отрицательно, глаза злющие и потухшие, щеки провалились, а животы вздулись!»
О Ремизове: выходя из дому, вешал на никогда не запиравшихся дверях бумажку с надписью:
– Выхожу один я на дорогу.
«В самый тискучий тиск и последний загон – много о ту пору мудровал человек над человеком – когда, кажется, ну ничего не подскрести, всё использовано, и завалящего не может быть, – я видел – подают!» [Ремизов]
А я видела: не подают.
В церкви, на отпевании его жены, кто-то подошел к нему и сказал, как приговор, одно слово:
– Несчастный!
«И я глубоко затаил в себе это слово, как Раскольников свое «убивец». [Ремизов]
Он же: слово – живое существо, а не побрякушка и свинцовый типографский набор.
Надо терпеть. С этого начинается день. Терпеть со стиснутыми зубами. Меня надо распружинить, так я закручен. А своими недугами я погружаюсь в темное рабство… [Ремизов]
Меня всегда мучило забвение. Воскрешающая сила памяти. – Бердяев.
– К какой политической партии вы принадлежите?
– Поэт.
Утонул, потоп в беде.
Куда идет Коля, когда он выходит из себя?
Человечество не придумало ничего лучшего, чем десять заповедей.
Провалился сквозь асфальт, прожег пятками…
«Бог ждет от человека дерзновенного творческого опыта. (Это я нечаянно написала: опыта, у него – ответа.) Но этим налагается на человека безмерно бо́льшая ответственность и тяжесть, чем обычное требование победы над грехами. Предельное дерзновение в том, что от человека зависит не только человеческая судьба, но и божественная судьба». [Бердяев]
Вот это мысль!!!
– Чем вы заняты?
– Интриги, адюльтеры, и притом чужие.
– Я люблю таких людей, как Софья Петровна[150]. Не очень умны, но трогательно доверчивы…
– Да, но почему-то они всегда бегут за колесницей победителя…
– А почему я должен этим заниматься? (И это говорит журналист.)
Канарейка, на которую повесили инвентарный номер, перестала петь.
Какую чушь, какой условный безжизненный вздор пишут журналисты по сравнению с тем, что знает хлебнувший горя человек.
– Алешенька, сегодня у тебя день рождения, можешь просить, что хочешь. Я всё исполню. Хочешь, пойдем в кино. Хочешь, покатаемся на машине. Хочешь, куплю тебе любую игрушку в «Детском мире».
Алеша:
– А теперь расскажи мне еще какую-нибудь сказку.
3 мая 63 г.
Есть такие слова: Ялта. Гурзуф. Мисхор. От них пышет солнечным жаром, морем, густым запахом магнолий. Моя магнолия распустилась. А я загадала на это.
26.06.64
Распустилась, а на другой день стала черной. Как уголь: сгорела.
– Ничто не проходит без следа.
– Кроме жизни.
И вместо человека – имя, фамилия…
Длинный взгляд. Длинно поглядела.
Маленькая Нора:
– Танцы бывают вот какие: топные, кружевные, крыльные (показывает).
– И вот лежат, лежат эти письма. До востребования. И никто их не спрашивает. Не востребует.
_______
Что в этом разговоре его касалось? Что его задело? Что не давало покоя? И мучило, как зубная боль. «Жизнь до востребования». Невостребованная жизнь.
Июль 63 г.
Шура болен. За окном звенят птицы.
– Запрети им чирикать, – говорит он.
– Что такое мир?
– Мир – это и ты, и я, и небо, и деревья, и наш дом.
– И тарелка – это мир? И цветочки? И эта чашка?
Во время обыска двухлетняя Галя:
– Дядя, чего ты ищешь?
И потом:
– И этот дядя – мир?
Он:
– Чего она говорит? Сидеть спокойно.
– Меня зовут Леонид Иванович. И к тому же – Соловьев.
– У меня как было? Женился, одного шампанского десять бутылок распили. А потом… Эх-ма… Ведь в нашей семье какой был порядок? В получку – она мне пол-литра, я ей конфет. А потом…
Парикмахерша:
– Экий бы даме вавилон выложил на лобик!
Дождь хлещет, как прутьями.
Молодая, хорошенькая:
– Я всё думаю: какой дурак возьмет меня за себя, на свою голову.
Санитарка, во время войны:
– Мамы, я предупреждаю: головы детям мойте с керосином. Волос тогда будет гладкий, скользкий, и вошь с него будет легко скользить, и яйца не станут откладываться.
Во время войны молоденькая студентка только что из сельской школы, глядя на запасы директорской жены:
– Это всё ваше?! Ксения Петровна, я вас уважаю.
Катя:
– Солнце сегодня ржавое.
Митя Дьяконов – третьеклассник:
– А меня в старосты не выбрали. И я знаю, почему: девочки все голосовали за Люсю Коршунову, а они ко всему очень серьезно относятся, и кричали много, и ее выбрали. Мальчики, конечно, были за меня, но им это всё неважно, и потому меня и не выбрали.
На могиле преподавательницы директор говорил речь:
– Высокие показатели… Проверка домашних заданий… Снижение неудовлетворительных отметок…
Кончил с веселым облегчением так:
– До свидания… То есть прощайте, Анна Федоровна…
– Да она, сынок, просто время с тобой провожает. Не нужен ты ей.
– Что ты, мама, она же сказала, что любит меня. Не станет же она врать?
– А он работает?
– Нет, он занимается.
– В институте?
– Да нет. Он так: в магазине получит кое-что, а на толчке продаст подороже.
Когда очень есть хочешь, а нечего, положи на живот подушку и прижми покрепче.
– Мы на дачу нерешительно едем. Может, на месяц, может, на два.
Голова всё время согнута, словно для того, чтобы ему дали по шее. И хромает, да не просто, а с вывертом, выкидывая ногу в сторону, и похоже, будто он пританцовывает или куражится.
– Сколько, к примеру, Бельгий поместится в России?
– На Бельгии не мерим.
Преподавательница математики:
– Ну что ты мямлишь, Смирнов, что ты мямлишь? Ты что, на литературе, что ли? Ты на математике, ты здесь должен отвечать эмоционально, это там, на литературе какой-нибудь, можешь бубнить, как пономарь.
– Разве это школа? У них солдатская форма, солдатская дисциплина, солдатский страх…
«…Миша вел себя плохо. На уроках русского языка обертался на заднюю парту».
У Вентцелей[151].
Андрей укусил Сережу – тот не давал ему кубик. Наплакавшись вволю, Сергей подходит к Андрею.
Сергей: Я тебя никогда не прощу. И летом не прощу, и весной не прощу, и сегодня не прощу.
Андрей: А я тогда к маме уеду и ты меня не увидишь.
Сергей (завелся): И завтра не прощу, и ночью не прощу, и на первое мая не прощу!
Елена Сергеевна: Ну вот что, Сережа! Имей в виду, что ты в Андрее нуждаешься больше, чем он в тебе. Если ты его не прощаешь, так не разговаривай с ним, иди в свою комнату и играй там один. (Уводит Сережу в другую комнату и закрывает за ним дверь, через минуту оттуда доносится:)
Сергей: Я прощу его!
Елена Сергеевна: Когда, на первое мая?
Сергей (неуверенно): Да…
Елена Сергеевна: Ну и играй один до первого мая!
Сергей: Я его сейчас, сейчас прощу!