Попутчик:
– Женился я рано – и вот, начал по бабам бегать. Даже в другой город уехал и вроде бы про жену забыл. Ан, нет. Прошло пятнадцать лет, и я вернулся к ней. И сейчас мы очень хорошо живем.
– А жена, пока вас не было?..
– А что она, не человек, что ли?
В парикмахерской – клиенту:
– Вы на него внимания не обращайте, это мой муж.
Манекены с нездоровым цветом лица.
Строгая чистая комната, в которой нет места ни котенку, ни ребенку.
Загадка четырехлетнего Сережи:
– Что такое: было – и нет… (сон)
Больница. Дежурю у Веры Максимовны. На соседней кровати плачет парализованная старуха. Около нее дочка лет 35-ти:
– Ну, чего ты плачешь? Хочешь на другую койку? Думаешь, лучше тебе от этого будет? Только хуже. Температуру нагонишь. Всё выдумываешь чего-то. Ну тебя, в самом-то деле. Не всё тебе равно, где лежать? Кто это виноват, что тебе плохо? Не понесу я тебя. Что это я тебя понесу, я тебя грохну на пол. Этого ты добиваешься? Тебе всё не слава Богу. Еще плачет… Тоже мне… Хоть плачь, хоть кричи – лучшего-то не выплачешь. То ей, видите ли, не так. То ей, видите ли, тёмно. Чего бы тогда-то думала? Как маленькая, прямо я не знаю. Да замолчи ты, Христа ради. Ой, ей-богу, ну что такое…
Пустые, остановившиеся глаза.
Измученные губы.
Истошная мысль.
Вода. Паводок. Сын. Пасынок. Дочерица (не доченька, а дочерица, девица), падчерица. Между обедом и ужином был паужин – неполный ужин.
Маршак:
– Я не люблю, когда всё ясно. Я люблю, когда остается загадка. Пушкин оставил много загадок. И Леонардо оставил неразгаданную улыбку: думайте, мол, гадайте…
– Правда, что я тебе не родимый?
– И что ты говоришь? Вот ты болел, я с тобой столько возилась. Стала бы я с чужим столько возиться. (Успокоился, больше не спрашивал.)
Старая еврейка, нараспев:
– В какое трудное время мы попали жить…
Недоволен эпохой? Охай!
Спившимся надрывным голосом:
– Граждане! Я только что из тюрьмы! Через три дня иду в психическую больницу! Подайте! Спасибо, девушка! Спасибо, мамаша! Спасибо, граждане, добрые люди!
Тем же спившимся голосом на весь вагон:
– Самое дорогое на свете, это мамочка! Некоторые говорят, что жена! Неверно! Мать сама куска не съест, а ребенку отдаст. А жена сожрет, а про тебя не подумает!
Чуть погодя:
– И врагу не пожелаю получить шизофрению! Стать дурачком! Прощайте, граждане!
– Здоровье мое больное.
О грядущем не ведать, не ведать, не ведать. О прошедшем забыть и сегодня проспать; не любить, не читать; не грешить; не обедать; не учить и не спорить; не думать; не ждать. – И.М. [Дьяконов][160].
Лицо, рябое от слез.
Высокий, прозрачный, холодный день. Голубая лыжня.
Голая пуля. Грохочущий ливень.
Кто это знает, кто это знает, об чем думает человек, когда он жизни себя решает? Вот повесился наш сосед. Ты спросишь – почему? Вот слушай. И пойми, если можешь.
У соседа у нашего, у Николая, жена и пятеро детей, а шестой уже отделился и живет в Векшине. Николай с женой жил не больно хорошо, однако, видишь, шестерых ребят прижил.
И вот заболела у Николая мать. А он, хоть и сам скоро дед, свою мать любил очень. Она у него в 26 лет вдовой осталась. Молодая, красивая, а замуж не вышла, чтобы сына отчим не обидел. Молодая, веселая, ее мужики вот как любили, но она всем – от ворот поворот. У меня, мол, сын, я про него думаю. И Николай это ценил.
Ну, когда мать заболела, Николай собрался к ней в больницу и говорит жене – дай, мол, мне два яйца и пол-литра молока. А жена ему: «Нет у нас ни яиц, ни молока». Ну, он вздохнул и пошел в больницу пустой. Навестил, вернулся, сел на кровать, снял сапоги и слышит ногой, что под кроватью корзина. Вытащил корзину, а там полно яиц. Крупные, белые, одно к одному. Тогда он пошел шарить по избе и что ты думаешь? Молоко нашел. Целый бидон. Тут он позвал детей и каждому дал по два яйца. А потом себе взял парочку и как шваркнет их об пол – разбил. Вот, мол, матери их пожалели…
Тут жена возьми и приди. Увидела скорлупки и как вскинется. Побежала в Векшино, привела старшего сына, и тот как почнет отца лупить. Жена Николаю глотку заткнула, а сын ему по зубам – хрясь! А потом под вздох – хрясь! И пока бил, всё зверел, зверел, а мать его подбодряет: бей, мол, бей, чего жалеть! Он добра не жалеет, и ты его не жалей!
Избили Николая. Он лежит – и вздохнуть не может. Сын ушел, дети спать легли, а он пошел в сарай и повесился…
Урок музыки.
– Я выкрикиваю слишком?
– Да. Выкрикиваешь. Эту тему в оркестре ведут четыре фагота, представляешь, какой густоты должен быть звук?
Он такой ленивый, что ему лень даже иметь черты лица. У него лицо постепенно превратилось в пятку.
В Ленинграде был Детский Университет. Маршак сказал Тихонову[161] в 37-м году:
– Если со мной что-нибудь случится, возьми это дело в свои руки. Оно поэтом начато, поэтом будет и продолжено – это хорошее, святое дело…
Разговор был наедине.
Чуть спустя Мирошниченко[162] сказал с трибуны:
– А Маршак государственное учреждение передает из рук в руки – какое у него на это право? И, значит, он знает за собой вину, если понимает, что его могут репрессировать.
Вот таким путем…
Если не просишь сочувствия, т. е. не жалуешься – люди страшно легко начинают думать, что тебе и так легко, без сочувствия.
Белые ночи и черные дни.
Беззвучно – как во сне. Без запаха, без цвета – как во сне.
И.М. [Дьяконов]: «Когда человек перестает интересоваться другими людьми и новыми стихами (если раньше любил!), это – грозный признак, это – начало конца».
Могу – помогу. Не могу – глазом не моргну.
«Дорогая редакция! В нашем классе очень много плохих ребят. Но всех хуже Толя Петрушкин.
Зоркий Глаз.
Писать больше нечего. Прошу пропустить мою заметку. А фамилию скройте. А то ребята узнают. С пионерским приветом!»
Без гитары ты не комплект.
– Что делать? Как на похоронах Сталина: разбегайся, а то задавят.
– Ты учитель и потому указываешь им путь по лестнице. И, конечно, не советуешь прыгать с десятого этажа. Между тем все лестницы ведут в тупик. Можно спастись только прыжком. Но можно и так: всю жизнь ходить по лестницам и коридорам и не замечать тупиков. И хорошо себя чувствовать. Да, можно и так. Но лучше воспитывать детей по мерке великого человека: полная свобода! Никаких иллюзий! Будут ходить как в башмаках на несколько номеров больше. И натрут мозоли. Но, может, дорастут до этой обуви.
А уж кто непременно должен уметь прыгать – это писатель. Прыгать с шансом 10/1, что разобьется. Бросаясь в водоворот, нельзя знать, хороший ли образец ты подаешь. Бросаешься, потому что не можешь иначе.
Знание – это яд. И человек не может спокойно жить с тем знанием, которое у него есть. Конечно, он может закрыть глаза. Но это уже давно не выход…
Мальчик семи лет:
– А я в школу больше не пойду. Ведь читать уже научился. И всё.
Кто едет верхом на тигре, с него не сойдет. [Французская пословица.]
В суде. Ждут решения суда. Говорят о подсудимом.
– Застал у жены и стукнул.
– О, доведись мне, я бы ему ноги повыдергивал…
– А он пьянствовал, муж-то. И по бабам бегал. Что же ей? Она взяла и сама об себе позаботилась.
– А зафиксировано это дело?
– Какое, то есть?
– Ну, что пил он и прочее.
– Нет, только сейчас, на суде выяснилось.
– А ведь какое дело: тот, которого у чужой жены застали, сам тоже женатый. Ох, я бы ему показал! Сам бы его стукнул и его жену ро́дную тоже привел бы, чтоб она от себя добавила.
– А самоуправствовать не положено. На всё закон есть.
– Закон – законом, а застанешь…
Парень. Слушает внимательно, молча. И вдруг задумчиво говорит:
– Вот женюсь и жену свою сразу повешу.
В доме у знакомых про гостя, который ел без передышки, Шура спросил меня потихоньку:
– А что он делает в свободное время?
Бешено блестя глазами, с упоением сообщила, что бросила курить и потолстела, стала делать зарядку, похудела, вырвала зуб, хочет вставить фарфоровый, а ей суют металлический…
200 книг Явича[163]. Он сжег их – одну за другой, одну за другой.
– Денег совсем нет. Давай продадим черту душу.
– Он и так затоварился…