Все, что вне Христа видится как зло и погибель, во Христе дает жизнь, и жизнь с избытком(Ин. 10: 10)! Зачем же мы иногда отчаиваемся, унываем, ропщем?! Господь ничего не посылает нам не для нашей же пользы, и если мы веруем в Него и идем за Ним, Он любое внешнее зло обратит нам во благо.
«Прилоги» – безумные, хульные, греховные мысли, внезапные и вроде бы беспричинные – посещали даже святых. Об этом много сказано в аскетической литературе. Враг рода человеческого не дремлет, обстреливая нас даже из глубин испорченной грехом души. Но совершенно неправильно отчаиваться, с этими «прилогами» сталкиваясь. Сколько раз приходилось слышать на исповеди: «Я знаю, меня Бог проклял, мне в церкви нечего делать!» Вот именно к такому настроению нас и подводят нечистые духи, посылая все эти дурные помыслы, ложные видения, греховные сны. Они – не повод для уныния. Наоборот, пусть они подвигают нас к покаянию, к молитве, к борьбе с грехом! И – к вере в помощь Божию, которая сильнее любых бесовских наваждений.
Нас часто спрашивают: почему православные пассивны в мирских делах? Спят? Ленятся? Иногда действительно спят и ленятся. Но дело не только в этом. У нас есть нечто гораздо более важное, гораздо более привлекательное, гораздо более «настоящее», чем все мирские дела с их гонками и достижениями. Это радость молитвы, это счастье богослужения, это мир Христов, которого мир дать не может и которого никто у нас не отнимет. Это любовь Божия, от которой, по слову апостола, никому нас не разлучить. «Мир сей» просто не понимает, не может понять: все, что мешает нам жить этой единственно подлинной жизнью, не может увлечь нас настолько, чтобы мы посвящали мирским делам лучшее время. Так влюбленный забывает обо многом происходящем вокруг него. Так и настоящие христиане живут «единым на потребу».
«У меня Бог в душе…» Очень популярное суждение среди тех, кто избегает Церкви, не хочет прислушиваться к евангельским заповедям, не желает отказаться от греховных привычек. Только вот что это за «бог» такой? Не похож ли он на игрушку-тамагочи, которая многого не требует и которую по настроению можно включить или выключить?
Как правило, такой «бог» отлично приспосабливается к твоим грехам, не будит совесть, а то и помогает ее усыпить. Этот «бог» – удобная выдумка. И пока человек не встретит настоящего Бога, а встретить Его можно только в созданной Им Церкви, он так и будет вести диалог с придуманной им игрушкой, то есть с самим собой, со своим греховным «я». И если так будет до конца жизни, то иллюзии развеются только на Суде, у престола Истинного Бога.
Замечательно высказался о модной «вере в душе» иеромонах Даниил (Плотников): «Это суждение так же бессмысленно, как если бы и любовь была только в душе. Ведь простой переписки недостаточно для того, чтобы создать семью. Вера, как и любовь, должна быть еще и в теле. Это значит, что от верующего требуется участие в литургической жизни Церкви».
Апостол Павел пишет о чудесном явлении: Знаю о таком человеке (только не знаю – в теле или вне тела: Бог знает), что он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать (2 Кор. 12: 3–4). И это пишет великий тайновидец! Между прочим, сейчас появилось множество людей, которые уверенно, в подробностях описывают различные явления и даже сны, «открывая» людям «тайны» иного мира. Но не глупость ли и не дерзость – пытаться описать человеческими словами то, что апостол счел неописуемым? Не зашел ли в тупик католический Запад, стремясь вербализовать или описать при помощи человеческих эмоций надмирные реалии?
И не слишком ли мы ему в этом начали подражать?
Вспомним об апофатическом пути православного богословия. Задумаемся: не достаточно ли нам лишь намека, мимолетного благовония, невербального резонанса в нашей по образу Божию созданной душе для того, чтобы уловить дыхание Неба? Если кто услышит глас Божий таким образом – пусть благодарит Его. Но не стоит, наверное, пытаться сразу принизить это ощущение при помощи человеческих понятий и образов. Ведь неизреченные Небесные слова «человеку нельзя пересказать»… И сейчас мы можем видеть лучший мир только как бы сквозь тусклое стекло, гадательно. Лишь в иной жизни, увидев его лицем к лицу (1 Кор. 13: 12), мы сможем понять, как были нелепы, если пытались выразить невыразимое.
Говоря о христианской этике, светские журналисты, политики, а подчас и священнослужители постоянно упоминают Десять заповедей Моисеева закона. Словно и не было Нагорной проповеди! Словно и не говорилось нам: Всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду, <…> всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал, <…> не противься злому, <…> любите врагов ваших (Мф. 5: 22, 28, 39, 44)! Сводить христианскую нравственность к ветхозаветной – это все равно что рассуждать о новейших компьютерах, приводя в пример стародавние ЭВМ с перфокартами. Часто, слишком часто, говоря об этике, мы на самом деле ставим в пример ту самую «праведность книжников и фарисеев», о которой Сам Господь нам сказал: если ваша праведность не превзойдет ее, то вы не войдете в Царство Небесное (Мф. 5: 20). Христианский нравственный идеал – это не удобная для повседневных нужд житейская мораль, не «правила человеческого общежития» вроде работ Дейла Карнеги. И уж тем более не горделивая самоправедность. Это решительный, радикальный призыв к святости – той, что отсекает саму мысль о грехе. Проповедниками именно этого призыва нам надо быть.
Святитель Игнатий (Брянчанинов) отличал евангельские добродетели от «добродетелей нашего падшего естества» и писал: «Величайшие добродетели падшего естества нисходят во ад». «Хороший человек» мира сего – воспитанный, помогающий ближнему, не задающий лишних вопросов, выполняющий все писаные и неписаные законы, верящий «во что-то где-то там» – праведности книжников и фарисеев не только не превосходит, но и не достигает. Его нравственный идеал нельзя назвать христианским, а значит, истинным. И нам не следовало бы под этот идеал подстраиваться. Не забудем, что отвержение Его истины, Его учения Господь прямо связывает с диавольским действием. Древним иудеям, даже уверовавшим в Него (Ин. 8: 31), но сомневавшимся и не понимавшим Его речи (Ин. 8: 43), он говорит: Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего (Ин. 8: 44). K апостолу Петру, пытавшемуся «отговорить» Его от крестного пути, Христос обращает те же слова, которые Он сказал на горе искушения: Отойди от Меня, сатана (Мф. 16: 23)! Помня это, мы должны быть особенно чуткими к любой попытке принизить, «опростить», «инструментализировать» Евангелие, приспособить его к духу этого мира.
Многие, включая и некоторых священнослужителей, говоря о христианской нравственности, сводят ее к отношениям между людьми. «Не делай другому того, чего не желаешь себе» – этого, дескать, и довольно. Да, Господь говорит: Во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними (Мф. 7: 12). В этом «закон и пророки», но отнюдь не вся библейская этика. Из ветхозаветных Десяти заповедей первые четыре – об отношениях с Богом. Нагорная проповедь предостерегает от грехов против ближнего. Но еще больше там говорится о правильном устроении религиозного чувства, о внутренней чистоте от блудных мыслей и стяжательства. Говорится там и об истинной вере: Не давайте святыни псам (Мф. 7: 6); Берегитесь лжепророков (Мф. 7: 15); Не всякий, говорящий Мне: «Господи, Господи!», войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного (Мф. 7: 21). Христианская этика нераздельно объемлет и отсечение греховных помыслов, и внутренний религиозный настрой, и чистоту сердца, и чистоту веры, и добрые отношения с ближними. Нельзя одно исполнять, а остальное отбросить или забыть.
Не стоит ставить знак равенства между христианством и традиционализмом. Да, мы сохраняем мудрость, культуру, обычаи, оставленные нам благочестивыми предками. Но разница между христианством и миром – это разница не между старым и новым, а между истинным и ложным, вечным и изменчивым. Разве не было в прошлые века ересей, заблуждений, безнравственности и все тех же попыток мирского порабощения Церкви – даже в православных царствах? Наша дискуссия с многоразличными оппонентами – не о том, что раньше было хорошо, а сейчас хуже, а о том, чем отличается христианство от других мировоззрений, старых или новых (а новые так часто повторяют старые – возьмем хоть гедонизм, так знакомый нам по истории Древнего мира). Не случайно отец Дионисий Поздняев однажды блестяще сказал на страницах «Церковного вестника»: «Вера ценна не в силу своей традиционности, а в силу своей истинности».
Сегодня мы не должны бежать за миром, но точно так же не должны становиться пленниками прошлого. Нам не следует отождествлять себя с той или иной прежней эпохой, но не следует и сообразоваться с «современностью». Пусть ни прошлое, ни настоящее, ни туманное и грозное будущее не мешают нам проповедовать Христа, Который вчера и сегодня и во веки Тот же (Евр. 13: 8).
Когда слушаешь или читаешь наших «крайних» – что отца Павла Адельгейма, призывающего к «демократии» в Церкви, что иных единоверцев, осуждающих новый обряд, – так и хочется порой защитить крайность противоположную. Ведь речь идет о людях, которых – пусть даже иногда заслуженно – подвергают поруганию и чуть ли не анафематствуют. Но путь Церкви другой: срединный, «царский», мирный. Вот почему так важно, чтобы в наших внутрицерковных дискуссиях участвовали не только «крайние», а и то подчас молчаливое большинство, которое этим путем смиренно идет.
В советские годы, по инициативе западных богословов, мы обсуждали на межхристианских диалогах тему «Предание и предания». Тогда казалось, что все это бесконечно далеко от нашей жизни. А вот теперь в России спорят: что такое традиции? Всегда ли они полезны или иногда и вредны? Какие из них нужно сохранять, а какие нет? Церковь – превыше политического консерватизма и либерализма. Она держится не за старое, а за вечное, помня, что вечен и неизменен Сам Бог. И в обществе, конечно, всегда будет нужно многое менять и перестраивать. Ни в коем случае нельзя накрепко привязываться к традициям с маленькой буквы, к «преданиям». Настоящее же Предание, Предание Священное, восходит не к давности, а к вечности. А значит – понимает тленность, относительность всего временного, в том числе культа «старины».