Обретая свободу от внешнего принуждения, мы должны жертвовать ею ради Божия призыва. Однажды американский раввин Артур Шнайер, комментируя позицию нашей Церкви по правам человека, сказал такую вещь: «Евреи вышли из Египта и освободились от рабства только для того, чтобы принять заповеди Божии, то есть отказаться от части своей свободы». Вот нам и еще один урок ветхозаветной истории…
Во всех наших земных делах и привязанностях нам нужно уметь посмотреть на себя со стороны. Для нас слишком «естественно» творить кумиров из своего народа, своих привычек, своего опыта.
И порой мы не замечаем, что многое из того, что считаем главным или по крайней мере обычным, вовсе не так уж важно и не так уж незыблемо, не так уж очевидно для других людей. А главное – будем помнить, что и Господь смотрит на нас не из суетных глубин нашей житейской «правды», а с высоты Своей Истины. И Его взгляд – любящий, понимающий, но тоже обращенный к нам со стороны – станет для нас самым важным на Его Суде.
Нам постоянно говорят, что у христиан все практические дела получаются хуже, чем у атеистов и агностиков. Наверное, это и вправду так. Больше всего денег зарабатывают именно люди нерелигиозные, политическая и экономическая власть в мире – именно у них, они лучше заботятся о здоровье, да и вообще вкладывают в земные заботы гораздо больше энергии, чем верующие. Что тому причиной? Да просто тот факт, что верующий человек – человек разумный. Зачем тратить силы на временное, если главное – вечность впереди, и именно ради нее нужно по-настоящему трудиться!
Ирод не случайно перебил вифлеемских младенцев. И Иродиада не просто так бесновалась против Иоанна Крестителя. Эти люди предчуствовали, что их мир, мир греховной сытости и расслабленности, скоро перевернется, скоро рассеется под светом учения Христова. Современные ироды и иродиады, привычные ко греху, тоже очень неспокойны. Их буквально трясет от одного упоминания о христианстве, о вечных нравственных ценностях, обличающих их жизнь.
Значит ли это, что и их мир – под угрозой?
Хорошо, если так. И если мы, христиане, действительно готовы совершить в обществе такую же перемену, какую совершили апостолы, сильные «мира сего» будут бесноваться и могут вернуться к прямым гонениям. И наоборот: если они станут воспринимать нас как ненавязчивый фон – не будет ли это признаком нашей духовной немощи, нашего поражения?
Между прочим, мирские привязанности – это признак слабости веры. Об этом мы хорошо знаем из аскетической литературы, вот только всегда ли прилагаем эту мудрость к собственной, современной жизни? Тратишь время на вещи и шмотки – значит, отрываешь его от вечности. Культивируешь свою человеческую силу – значит, не веришь до конца в силу Божию. Боишься злых людей и бесов – значит, не уповаешь твердо на помощь от Господа. Пусть не «отяжелеют» очи наши, как у апостолов в Гефсимании – в то самое время, когда совершалось спасение человеческого рода. Да не пройдет оно мимо нас, увлеченных суетой, страхами и гордыней.
Иногда нам говорят – и протестанты, и мусульмане, и атеисты: зачем сложное богословие? Разве вся вера не заключается в нескольких словах? Нет, вся в нескольких не заключается. Для прямого исповедания истины действительно хватит нескольких слов – того же Символа веры. Но для раскрытия глубин богопознания придется употреблять слова, далекие от простоты. На самом деле мы вообще никогда не можем полностью выразить в словах тайну веры, сказать о том, каков Бог и как Он соотносится с нами. Почти все, что мы скажем от собственного ума и от собственной души, будет неправильно. Но те, кто воспринял духовным слухом откровение Божие, кто стяжал в сердце Его благодать, могут описывать услышанное и прожитое – описывать через многие аналогии, сравнения, умопостроения, чтобы позволить другим людям хотя бы сквозь тусклое стекло, гадательно (1 Кор. 13: 12) увидеть Истину Божию. Или по крайней мере подтолкнуть их к собственному опыту богообщения, без которого любые слова останутся втуне.
Может быть, истина быстрее всего познаётся не эмпирически, а логически. Любой жизненный опыт всегда противоречив и может быть по-разному истолкован. Можно видеть чудеса – и не знать, от Бога они или от нечистой силы. Можно делать добрые дела – и однажды ужаснуться от понимания того, что сопутствующая им гордыня разрушила твою душу.
Критерий же правильности твоего отношения к Богу, к жизни и к самому себе может открыться в непротиворечивости тех суждений, которым ты следуешь. В православном учении все логично и взаимосвязано. И если твои мысли, слова, поступки никак не вступают в противоречие с тем, что Церковь говорит о спасении, – ты на правильном пути. А вот считаешь, например, что Бог тебе что-то обязан за твои «добродетели», – значит не принимаешь Искупления, без которого ветхозаветных людей не спасали ни подвиги, ни взаимная забота. И наоборот: считаешь, что вера может обходиться без добрых дел, значит, отделяешь ее от жизни и, по слову апостола, убиваешь. Между прочим, неубедительность учений о спасении «только верой» или «своими заслугами» поняли инославные, которые эти учения сформулировали, но потом стали от них de facto отходить…
Кстати, еще один признак нетвердости в вере – это невозможность ее выразить без многословных объяснений. Вспомним, что сказал Сам Спаситель: Да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого (Мф. 5: 37). Символ веры – один из самых кратких по нынешним временам доктринальных текстов. Всегда, когда в ответ на простой вопрос пытаются развернуть длинные рассуждения, попутно до неузнаваемости извращая суть самого вопроса, – жди неправды, попытки что-то скрыть либо ничего не ответить.
Евгений Водолазкин приводит такие слова Дмитрия Сергеевича Лихачева: «Если бы мы знали ответы на все вопросы, знали бы точно (а не только свободно верили в существование Бога), мы были бы лишены свободы. <…> Поэтому-то Бог открывается только тем, у кого вера в Него достигает уверенности знания, то есть святым».
Прекрасный ответ тем, кто требует чудес, доказательств, полноты уверенности и знания «здесь и сейчас», без работы над собой и без опыта духовной жизни. Требующие всего этого на самом деле бегут от свободы – или, наоборот, вовсе не собираются никакой долей свободы пожертвовать. Покажи таким чудо и «доказательство» – и совсем перестанут думать. Или потребуют еще более грандиозных чудес, еще более убедительных доказательств, дабы только не расстаться со своими грехами… Дабы не заметить, что Бог может явить Себя не только святым, но и кающимся грешникам – в Евхаристии, в Своей благодати. Или просто не захотеть, чтобы Он явился, – ведь встреча с Ним может изменить всю жизнь!
«Брак честен и ложе нескверно». Воистину так, и «бракоборчество» среди православных христиан недопустимо. Вот только всегда ли мы помним, что речь идет именно о христианском браке, о «малой Церкви»? Не о тесном мирке, в котором муж заботится, как угодить жене (1 Кор. 7: 33) в житейских нуждах, а о такой семье, в которой, если будет надо, ее глава благословит и супругу, и чад на мученичество, а те с радостью на него пойдут?
Жизнь – это движение к осознанию того, как мало ты можешь. Но, поняв это, ты вовсе не получаешь права говорить от имени всех, от имени жизни как таковой. Христианин не должен опускать руки, даже если он слышит трубный глас Апокалипсиса. Он не может по-человечески ничего, но дерзновенно восклицает: Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе (Флп. 4: 13). И не случайно окружающие удивляются нашей решимости и энергии, нашему самозабвению и отказу от человеческого расчета сил.
Церковь
Иногда говорят, что «пафос борьбы», который то здесь, то там да полыхнет в православной среде, – это признак малой церковности. Может быть, отчасти это верно. Отсутствие мирного духа действительно говорит о духовном нездоровье. Но мы не должны уклоняться от прямого свидетельства об истине, от того, чтобы называть ложь – ложью, порок – пороком, ересь – ересью… Только делать все это надо с миром в сердце. С ненавистью ко греху и с любовью к грешникам. Если будем говорить правду не для того, чтобы «уничтожить врага», а для того, чтобы помочь грешнику покаяться, наше обличительное слово не останется бесплодным.
Наши критики любят попенять на то, что большинство наших современников, именующих себя православными, не знают в подробностях церковного учения. Так, между прочим, было и много веков назад. Но не случайно социологи говорят, что людей, обладающих пытливым умом и способных жить убеждениями, – не более 10 процентов. Для большинства же достаточно доверять Церкви, говорить себе: я этого не знаю, но соглашаюсь с тем, чему Церковь учит. Можно не разбираться в тонкостях богословия, но верить жизненным примерам, голосу и делам любви, а главное – принимать в сердце благодать Божию. Если таких людей в народе большинство, он и является православным. Даже если не отличает Флоренского от Флоровского и – о ужас! – не помнит, какой Собор что постановил. Воспитать именно таких людей (не забывая, впрочем, об интеллигенции, которой необходима и пища для ума) – задача для нас более важная, чем насыщение интернета тоннами информации.
В XX веке много говорили о разрыве между богословием и жизнью, о том, как его преодолеть. Одно из последствий этого разрыва – очень разные, до противоположности, представления о человеке. Читаешь классических богословов – и понимаешь, что они говорят о личности почти идеальной, которая обладает сильным умом и крепкой волей, осознанно и самостоятельно делает духовный и нравственный выбор. Читаешь древнюю аскетическую литературу, наставления современных духовнико