Рассказывает Галина Анатольевна Чухчина, прихожанка храма преподобного Онуфрия Катромского в городе Харовске Вологодской области
Я не слышала за все время ни одной ссоры
Я родилась в 1949-м в безбожное время. Хотя в войну было послабление верующим со стороны правительства, но в годы правления Хрущева снова не стало никакой свободы. В школе постоянно велась антирелигиозная пропаганда. Мы были октябрятами и пионерами. Одной девочке родители не разрешили вступить в пионеры, и она много претерпела от учителей и одноклассников. В комсомол я уже не вступала.
Семья наша была большая: восемь человек. Дед с бабушкой и тетя были верующими людьми, благочестивыми и мудрыми. Хотя у нас было очень тесно, только одна комната и кухня, но я не слышала за все время ни одной ссоры.
Мама работала учителем в школе. Ее многократно принуждали убрать из дома иконы, и она сообщала об этом родителям. Про иконы дедушка наказал маме отвечать так: «Это дом стариков, а когда у меня будет свой дом, тогда и приходите проверять».
Святителю отче Николае, помоги!
У нас в округе очень почитали святителя Николая, в каждом доме был его образ. Куда бы ни поехали, куда бы ни пошли, при любой работе, беде: «Святителю отче Николае, помоги!» И помогал. Мать моей подруги рассказывала, как их отправили на лошадях в Харовск с грузом туда и обратно. А они были еще молодыми девчонками. Расстояние – пятьдесят километров в одну сторону. Это случилось зимой, день короткий, стемнело быстро.
На обратном пути снег повалил сплошной стеной. Лошади устали, с дороги сбились, вязнут в снегу. Дома матери молятся со слезами, и они взмолились: «Святителю отче Николае, погибаем, помоги!»
Вдруг какой-то старичок подходит, берет под уздцы первую лошадь и выводит на дорогу, вторая за ней пошла. Они собрались что-то спросить, посмотрели – а старичка-то и нет.
Чудесный подарок от святителя Николая
Еще один случай помощи святителя Николая. Моя духовная сестра, было ей около десяти лет, пошла за хлебом, пять километров лесом. Денег хватало только на одну буханку. К ним на праздник пришел гость. Магазин находился у храма святителя Николая. Она купила хлеб и пошла обратно, поскорбела, что больше нет денег.
На обратном пути поднялась метель. Снег закручивало змейками и поднимало вверх, ветер бил в лицо, она повернулась спиной и видит: по полю несутся черные пятна прямо на нее, и внезапно к ногам ее падают несколько бумажных купюр. Она собрала их и рассказала матери о чудесном подарке от святителя Николая.
Мой папа не был очень верующим, но вспоминал, что много чудесных случаев происходило в день святителя Николая: освобождение из плена и другие.
Человек окрепнет – так крепче камня
Еще в деревне жили двоюродные брат с сестрой, Анна и Василий. Очень крепкой веры были. Из беседы с Анной я запомнила одну пословицу, которую никогда и нигде больше не слыхала: «Человек ожиднет (ослабнет, станет жидким) – так жиже воды, а окрепнет – так крепче камня».
Наше поколение, по сравнению с прежним, намного «жиже», а за нами поколение еще слабее. Но раз мир стоит, значит есть люди и крепче камня.
Если хотите творить добро, творите его сейчас!
Рассказывает Александр Иванович Губин
Бабушка Наташа была истинно верующей
Я родился в 1953 году. Отец – военный, и в принципе мои родители были атеистами. Не убежденными атеистами, но теми атеистами, которых воспитывала в то время советская власть. Отец в церковь так и не пришел. Даже будучи глубоко пожилым человеком. Он верил, он поминал Господа. Крестился со стеснением. Мама в Бога верила, хотя не понимала Священного Писания и не читала его. Она просто верила и все.
Но у меня была бабушка – баба Наташа – прекраснейший, замечательнейший человек. И с детства я запомнил, что она была истинно верующей. Она верила, всегда ходила в церковь и потихонечку, в условиях советской власти, приучала и нас к вере.
Очень хорошо помню свое первое причастие. Мне было около семи лет. Бабушка постирала и погладила мою белую рубашечку, погладила мне брючки, и мы готовились с ней к причастию. Она прочитала молитвы, я не знал, какие молитвы, но она читала их с вечера. Мы с ней постились тихонько от родителей и утром пошли в церковь. Настроение было у меня очень хорошее, радостное. День солнечный. Мы пришли в церковь. Служба, красивые облачения – все это произвело на меня большое впечатление.
Саму исповедь я не помню, но помню момент, когда я после исповеди шел, и с двух сторон стояли какие-то люди и поздравляли меня с первой исповедью и давали мне конфетки какие-то. Это мне очень понравилось. Я испытал сильную радость. После причастия уже можно было кушать, и сладкое тоже, а до этого мы постились с бабушкой. Было очень здорово. Потом она еще несколько раз брала меня в церковь.
Это воспоминание преследовало папу всю жизнь
Бабушка была мамой моей мамы, и папу она немного побаивалась. Папа был человек военный, коммунист. Бабушка как-то тихонечко от него все делала. Папа воевал, получил орден Красной Звезды за взятие Великих Лук. Он был танкистом-механиком, водителем. И вот его танк подбили, они вылезли из этого танка контуженные, а его товарищ, командир, был тяжело ранен и в этом танке так и замерз. Папа помнил, что когда он очнулся от контузии, то отдирал своего товарища от этого танка, но его тело остыло и примерзло. Это воспоминание преследовало папу всю жизнь.
Мой отец был великолепным механиком-водителем, и во время войны его перевели в Казань, в Казанское танковое училище. Папа в этом училище готовил танкистов для отправки на фронт. Ускоренные были курсы. Он вспоминал, что на эти курсы приходили молодые ребята по восемнадцать лет. Их готовили за четыре-пять месяцев и отправляли на фронт.
Работали и жили практически на заводе
И вот, будучи в Казани, папа познакомился с моей мамой. Мама работала на военном заводе. Работали по двенадцать часов. Двенадцать часов смена, потом отдыхали шесть часов, потом опять работали. Была какая-то система: четыре часа через четыре; шесть через шесть. Работали и жили практически на заводе. Спали там же. Ну, молодые были.
Они познакомились и поженились, и мы там родились и там остались жить.
Берега по Волге красивые, места замечательные
Рос я таким активным октябренком и пионером, занимался общественной деятельностью. Был председателем совета пионерской дружины. Воспоминания тоже очень хорошие о том периоде. Крестик я не носил – это осуждалось, но я верил в Бога, в церковь с бабушкой ходил.
Запомнились мне пионерские вечера, когда мы с отрядом выезжали на маленьком кораблике по Волге за город, разбивали палатки, жгли костры, готовили кашу, чай. У нас был граммофон. Такая огромная медная тарелка и квадратный деревянный граммофон с ручкой. И пластинки. Мы крутили этот граммофон, не надо было для него ни антенны, ни батарейки никакой. Мы крутили ручку, ставили пластинки, этот граммофон играл, и мы устраивали вечером танцы. Было очень здорово. То ли оттого, что мы были очень молоды, то ли оттого, что настроение было хорошее.
Тушенку в макароны бросили, сварили, наелись – и песни и танцы у костра, почти до утра. Очень часто мы выезжали. Берега по Волге красивые, места замечательные. Ветер дует, а Волга в том месте, где мы бывали, очень широкая. А ближе к Камскому устью Волга уже двадцать шесть километров шириной. Это уже Камское море. Очень красиво, и воспоминания такие красивые.
Как увижу орехи, вспоминаю бурундучка
Папа у меня был очень добрый, чуткий и тонкий человек. Он воспитывал меня правильно – воспитывал во мне доброту, какие-то человеческие качества. Учил делать добро, сострадать. Сам он из Сибири, из Благовещенска родом, и вот, я вспоминаю, он мне рассказывал.
Они в Сибири ходили в тайгу. Собирали там грибы, орехи, и большим счастьем для охотника было найти бурундучье гнездо. Бурундук собирал орехи на зиму и зимой их ел. Орехи собирал – ни одного червивого. И набирал этих орехов в гнездо на зиму килограммов по пять-шесть, а иногда даже по десять. Чтобы не собирать эти орехи самим, искали бурундучье гнездо и забирали орехи. А что же бурундучок?
Этот зверек – папа подчеркивал, что это же не человек, а зверек – подходил к своей норке, обнюхивал ее, осматривал: разорили, забрали орешки. И что-то у него было внутри, какие-то природные часы. Если он смотрел вокруг и чувствовал, что успеет еще собрать орехов на зиму, еще не так поздно – он быстро бегал, рыл новую норку и собирал усиленно орешки на зиму.
А если время было уже позднее, приближалась осень, бурундучок понимал, что времени-то не осталось собрать орешки и ждет его зимой голодная смерть, и тогда он шел по тайге грустный, искал в кустах какую-нибудь рогатинку, забирался на эти кусты, просовывал свою шейку в рогатинку и вешался. Вешался, потому что знал, что все равно умрет голодной смертью.
И вот, когда мне папа рассказывал эту историю, я долго плакал вечером. Жалко мне было бурундучка. Очень жалко. А папа мне рассказывал это для чего? Для того, чтобы я понял, как легко можно обидеть кого-то, как легко можно отобрать что-то и какие последствия от этого будут. Я помню, наверное, целый год орехов не ел после этого. Как увижу орехи, вспоминаю бурундучка. Вот папа. Как сказать, верующий или неверующий? Он был глубоко нравственный человек.
Четыре призыва в одном сроке
В армии, я помню, были сложные взаимоотношения. Четыре призыва в одном сроке. Будучи уже немолодым солдатом, я всегда говорил: «Ребята, служить надо так, чтобы после службы, когда вы случайно увидите своего сослуживца, вы не отворачивались и не делали вид, что вы его не знаете, а подошли, обняли и спросили, как у него жизнь. То есть не пакостничайте сейчас, пользуясь своим положением – мнимым и временным. Живите порядочно и честно».
Я всегда заходил в церковь
Священного Писания я не читал, но в душе прорастали зерна, посеянные моей бабушкой Натальей. Вера внутри меня была, и при всяком удобном случае, будучи один в любом городе, я всегда заходил в церковь. Если мне попадалась какая-то церковь, я туда заходил. Молитв не знал, но по-своему, своими словами молился. Было много негативного в советской власти, но много и позитивного. Я, из простой семьи, без всяких связей, после армии поступил в МГУ имени Ломоносова. Я долго выбирал факультет, на который хотел бы поступить: юридический, экономический и т. д. Поступил на философский. Почему поступил на философский факультет? Думаю, потому, что бабушка заронила во мне это зерно поиска истины.
Как я хотел быть вместе с ним!
Помню, на четвертом курсе один из студентов был отчислен по собственному желанию из университета и зачислен в Загорскую духовную семинарию (тогда город назывался не Сергиев Посад, а Загорск). У нас это было как ЧП воспринято.
Помню очень хорошо и отчетливо, как я хотел быть вместе с ним! У меня было такое внутреннее желание, такое стремление быть с ним рядом, но я думал о маме и папе, о том, как это отразится на них… Не хватило у меня сил и мужества преодолеть эти оковы, вырваться из этого плена. Парня этого я помнил всю жизнь.
Заходил в Елоховский собор, молился, а потом шел читать лекции
Я окончил МГУ с отличием, и распределили меня преподавателем философии в МГТУ имени Баумана. МГТУ находится рядом с Елоховским кафедральным собором. И, выходя из метро «Бауманская», я заходил в Елоховский собор, молился, а потом шел читать лекции по философии студентам московского вуза.
Даже, помню, был какой-то праздник, и после лекции я предложил студентам: «Ребята, вы ýчитесь рядом с таким местом и никогда туда не заходили. Давайте зайдем?» Я их завел в собор человек двенадцать.
Там шла служба, и вел эту службу Патриарх Московский и всея Руси Пимен. Ребята вошли, народу было в соборе мало. Это сейчас много, тем более когда патриарх службу ведет, а тогда народа было мало. Мы все вошли, молодые, простояли часа, наверное, полтора. Никто не шелохнулся. Кто-то перекрестился. Большинство не крестились. Просто стояли и слушали. Потом разошлись кто куда.
Правда, через неделю меня вызывали в партком и спрашивали: «Александр Иванович, что вы делаете?» А я отвечал: «В рамках спецкурса рассказывал студентам о мировых религиях, о христианстве, и в качестве ознакомления привел в храм – показать службу патриарха Пимена, который является участником Великой Отечественной войны, имеет ордена и медали от государства, светские, не церковные».
Патриарх молчал и молился за ту страну, которая на него нападала
Когда я только начинал преподавательскую деятельность, был еще человеком молодым, и меня даже путали со студентом. Были такие случаи.
Помню, как я ехал в Загорск. Рано утром вставал, ехал в лавру, молился там, пил святую водичку, а вечером возвращался обратно. Когда приезжала ко мне мама, я ее тоже вез с радостью в лавру. Ловил себя на мысли: когда патриарх ведет службу, то перед ним тысячи верующих, и он не может их дифференцировать, воспринимает их как паству, а я воспринимал его как личность, смотрел в его глаза, и мне казалось, что он тоже смотрит на меня, и от этого я испытывал такие сильные ощущения. Глаза у него были добрые и кроткие.
Я ни разу не был на службе у патриарха Алексия II, а вот с патриархом Пименом очень часто рядышком стоял. А один раз я даже прикладывался к кресту и поцеловал ему руку. И народа было мало. Он мог с каждым пообщаться. Вот это отличало его. Он был молчалив, немногословен. Читались в его глазах прощение и любовь.
Сколько было гонений в тот период на Церковь и на ее служителей, нападок от разных богоборцев. Они трещали, а патриарх на них не реагировал. На все нападки в прессе он не реагировал. Патриарх смиренно, молча, с грустью и добротой в глазах выслушивал все нападки и молился за нашу страну. Молился за наше Отечество. Не встревая ни в какие передряги, ни во что светское. Он никогда не отвечал ни на какие выпады в свой адрес. Он молился за ту страну, которая на него нападала. А еще в глазах у него были и грусть, и смущение за этих людей. Ему было стыдно за них, ибо в его глазах читалось: «Не ведаете вы, что творите».
Душа просто открывалась и отдыхала
Когда в храм входишь – там такая тишина, такое умиротворение. Душа просто открывалась и отдыхала. Я когда выходил в институт или на партсобрание, был в какой-то капсуле, а когда находился в храме, душа открывалась ко всему: к слову Божию, иконе. Между образом и мной горела свеча. Она соединяла мою душу и душу святого.
Единственная библиотека с уникальными духовными книгами была при кафедре атеизма
При кафедре атеизма была отдельная библиотека – единственная, где хранились полные собрания рукописей, древнейших и уникальных духовных книг, написанных еще монахами, и мы ходили в эту библиотеку, знакомились с этой литературой. Там я смог почитать и Священное Писание, и творения святых отцов. Больше их нигде не было. В библиотеке имени Ленина выдавали такую литературу только докторам наук с разрешения властей.
Церкви надо было просто выжить в те годы
Священники в те годы отличались молчаливостью, скромностью, терпением. У нас были совместные семинары с Загорской духовной семинарией в рамках работы кафедры атеизма.
Период был сложный. Преподаватели – очень хорошие, искренние. Оголтелых атеистов мало. Был один армянин, секретарь парткома, с которым я постоянно конфликтовал, но он был исключением. Идеология довлела страшно, а священники были тихие, скромные, в спорах они никогда не стремились во что бы то ни стало доказать свою правоту. Они говорили, что придет время, и вы осознаете. Не настаивали на том, чтобы с ними сейчас же соглашались. Они понимали, что ситуация сложная, идеология довлеет, и Церкви надо выжить. Именно выжить.
Православную веру они своими ладонями, как свечу, защищали
Русские священнослужители, находясь в этих условиях, православную веру своими ладонями, как свечу, защищали, чтобы она не погасла, чтобы она горела. Они ее сохранили, выпестовали, и в этом их великая заслуга.
Пусть верующих людей было немного, пусть они были, как я. Я не хочу сказать, что был истинно верующим. Я не соблюдал строго посты. Это с возрастом стал соблюдать. Я праздники какие-то религиозные отмечал. Но это было не системно – спонтанно и эпизодически, в зависимости от ситуации.
Мог ли я надеть крестик и сказать: кидайте в меня камни? Наверное, мог, но у меня силы воли не хватило. Крестик я не носил, но верил и делился верой со своими товарищами.
И это заслуга родителей
Вера во мне существовала как любовь. Как добро, как мораль, как нравственность. И это заслуга родителей. Они мне привили эту нравственность, понимание других людей, неосуждение других людей. Стремление помочь другим людям. И сейчас, войдя в храм, я ставлю свечку об упокоении своих родителей: раба Божия Иоанна и рабы Божией Марии, всегда вспоминаю, благодарю их, помню и буду помнить.
Супруга крестилась под другим именем
У меня супруга крестилась под другим именем, в другом городе, потому что нельзя было. Она была выездная – ездила за рубеж при советской власти. ЦК КПСС выдавал разрешение, консультировал выезжающих за границу. Она ездила на консультации.
А крестилась в другом городе, под другим именем, потому что в тот период говорили, что священники докладывали в компетентные органы, кто и что делал. Я не знаю, правда это или нет, но мнение такое существовало, и люди боялись. Мы уехали в другой город, и Лариса там покрестилась. Меня крестили в детстве точно.
Такая радость у нас была после венчания!
С супругой Ларисой мы поженились и прожили вместе лет шестнадцать. Очень большой период времени. У нас родилась дочь – родилась недоношенным ребенком, шестьсот грамм, в тот период таких детей не выхаживали. Я предпринял максимум усилий, чтобы ее спасти, но мне не удалось. Успел ее покрестить, и мы ее похоронили.
Мы хотели второго ребенка, но Господь не дал. Зато Господь дал мне племянника хорошего, Николашку, я его очень люблю, как сына. И он мой крестник.
Вот сидим мы как-то, и я говорю: «Ларочка, давай повенчаемся, ведь хочется, чтобы и на том свете мы с тобой вместе были». И нас повенчал отец Андрей. Он венчал нас и говорил: «Венчаю вас с легкой душой. Брак ваш проверен временем». Венчались мы на Поклонной Горе в храме святого Георгия Победоносца.
И такая радость у нас была после венчания! Я не скажу, что у нас что-то резко изменилось. Я всегда относился хорошо к жене и после этого тоже хорошо относился. Внутри просто стало как-то теплей.
Главную оценку вам поставит сама жизнь
Я всегда говорил своим студентам: «Ребята, ни я, как преподаватель, и никто другой не сможет вас оценить в жизни, поставить вам четверки, пятерки в реальности. Главную оценку вам поставит сама жизнь. Будьте честными, будьте справедливыми. Спешите делать добро».
Еще говорил: «Ребята, прошлое – оно прошло, и изменить его мы не в состоянии, как бы мы ни хотели. Все силы мира направь, но ни одного мельчайшего события из прошлого изменить нельзя. Будущее представляется смутно. Пути Господни неисповедимы. Что будет в будущем, мы не знаем. Есть только настоящее. Если хотите творить добро, творите его сейчас, сию минуту, так как эта минута тут же превратится в прошлое, и изменить его будет нельзя».
Предназначение человека – любить природу, любить того самого бурундучка, любить маму и папу, жить в гармонии со своей совестью, с самим собой.