вился: передо мною стояли три старейших синодальных митрополита. Один из них прямо и сказал: “О. Георгий, мы к вам за советом. Рассудите нас, у вас большой опыт”. Отец Георгий дал совет, митрополиты приняли его во внимание, и через 2–3 дня в газете “Мир” появилось сообщение, что синодальные митрополиты сговорились… Когда преосвященный Тихон Берлинский, при посещении им Софии, отозвался об о. Георгии не совсем почтительно за то, что последний высказался в пользу митр. Евлогия, Болгарский Синод устами Старозагорского митр. Павла заявил еп. Тихону протест; а когда еп. Тихон пожелал дать объяснения председателю Синода, этот его не принял, а о. Георгию прислал трогательное сочувствие от имени всего Синода. Большинство митрополитов при встрече с о. Георгием, из почтения к нему, после благословения не давали целовать руку, ограничиваясь взаимным лобызанием. В храме Святых Седмочисленников, где был всегда штат священников из шести человек, о. Георгий занимал особое положение и считался “почетным священнослужителем”. Столичное духовенство при всяком появлении о. Георгия в его среде оказывало ему исключительное внимание; его советы принимались как нечто бесспорное и обязательное.
Огромнейшей популярностью пользовался о. Георгий среди студенчества богословского факультета и, особенно, среди молодых священников, которые, отправляясь в свои приходы, усердно просили о. Георгия их посетить и послужить. Идя навстречу этим просьбам, о. Георгий однажды предложил мне проехаться с ним в один из таких приходов и посмотреть, каким должен быть священник. Дали знать о приезде. Подъезжая к маленькому городку, где священствовал ученик о. Георгия (кажется, поп Михайлов), я обратил внимание на какую-то процессию, шедшую нам навстречу, и сказал, что, вероятно, мы попали на похороны. Но это были не похороны. Это ученик вышел встречать своего любимого учителя чуть ли не в составе целого прихода. Отец Михайлов обратился к о. Георгию с речью, в которой выразил благодарность за практические уроки, которые он теперь применяет к жизни, и высказал радость видеть его, своего учителя, там, где эти уроки воплощаются. Затем он снял свою камилавку и благоговейно поцеловал руку о. Георгия. Я впервые видел, как о. Георгий растерялся. После взаимных приветствий и представлений, после утомительного “банкета”, затянувшегося до позднего часа, о. Георгий взмолился и попросил отдыха.»[1125].
Как уже говорилось, протопресвитер с 1924 г. служил доцентом на богословском факультете Софийского университета. Здесь он, помимо других предметов, читал лекции по пастырскому богословию, которые нравились студентам и впоследствии легли в основу ставшей широко известной книги о. Георгия Шавельского «Православное пастырство», вышедшей в 1928 г. на болгарском и в 1930 г. на русском языках. Эта книга получила самые высокие отзывы со стороны православной иерархии и клира разных стран. Так, например, архиепископ Рижский и Латвийский Иоанн (Поммер) в своем письме из Эстонии от 6 сентября 1930 г. высоко отзывался об этой книге, отмечая, что она «дает ответы на самые животрепещущие вопросы пастырства и поэтому необходима каждому пастырю. Пастырским съездом Нарвской епархии здесь она рекомендована всем приходам и им предложено ее приобрести»[1126]. Митрополит Таллинский и Эстонский Александр (Паулус) в письме к о. Георгию от 20 июля 1930 г. писал, что «в нынешнее время, когда Православная Церковь находится в весьма стесненном положении и не в состоянии в полной мере развивать свою деятельность по отношению к богословской науке, Ваш труд представляет весьма отрадное явление, почему желательно самое широкое распространение Вашей книги»[1127].
Все названные священнослужители внесли свой вклад в развитие русской церковной жизни в Болгарии. К середине 1930-х гг. в стране существовали два русских мужских монастыря: Ямбольский Александро-Невский (Святого Спаса) и Асеновградский свв. Кирика и Иулитты. Летом 1924 г. настоятельство в Александро-Невском монастыре принял приехавший по приглашению владык Серафима (Соболева) и Феофана (Быстрова) из Королевства сербов, хорватов и словенцев иеромонах Амвросий (Курганов), позднее известный в русском зарубежье подвижник в сане схиархимандрита. В это время председатель Зарубежного Архиерейского Синода митрополит Антоний (Храповицкий) писал о. Амвросию: «И вот ты сам с своею восторженною душой и умением исполнять Божию службу, будешь одним из главных носителей иноческого духа, и ты некогда утвердишь братию свою. Вообще же, друг, не скорби. Огонь, который горит в твоей душе, не останется без материала для горения и на будущее время. Господь да благословит начало Вашего настоятельского послушания, как благословил Своих учеников, возносясь на небо»[1128]. Братия монастыря тогда состояла из пяти человек. Однако уже в 1925 г. «человеческая клевета изгнала» о. Амвросия из Болгарии, и он вернулся в Королевство сербов, хорватов и словенцев, где основал известную в дальнейшем Мильковскую русскую монашескую общину[1129].
После иеромонаха Амвросия настоятелем Александро-Невского монастыря служил архимандрит Сергий (Соболев), а наместником – иеромонах Кирилл, настоятелем же Асеновградской обители свв. Кирика и Иулитты был архиепископ Дамиан (Говоров). Кроме того, в Болгарии имелось девять русских приходов. В Софии при храме свт. Николая Чудотворца настоятелем до середины 1920-х гг. служил епископ Серафим (Соболев), затем – до своей кончины в конце 1928 г., протоиерей Василий Флоровский, а с 1929 г. – протоиерей Николай Владимирский. До революции о. Николай был настоятелем придворной церкви в императорском Ливадийском дворце в Крыму и Александро-Невского собора в Ялте, осенью 1920 г. покинул Крым с войсками генерала П.Н. Врангеля, через Константинополь приехал в Болгарию, с начала 1920-х гг. служил в Никольской церкви Софии и состоял членом Епископского совета при управляющем русскими приходами в Болгарии[1130].
В храме свт. Николая пел замечательный хор – один из лучших в стране, которому в 1931 г. митрополит Антоний (Храповицкий) присвоил имя архиерейского, и в 1921 г. было образовано многочисленное церковное братство, занимавшееся главным образом церковно-просветительной и благотворительной деятельностью. Особенно активно оно заботилось о материальном обеспечении нетрудоспособных прихожан: обеспечивало больным эмигрантам бесплатные койки в больнице Русского Красного Креста и других клиниках, проводило специальный тарелочный сбор на бедных и т. д.[1131]
В Пловдиве русскому приходу предоставили в пользование болгарскую церковь свт. Димитрия Солунского (настоятелем служил протоиерей Александр Недельский). В Варне, где русская колония состояла из 7 тысяч человек, она также использовала переданный ей болгарский храм (настоятелем служил протоиерей Иоанн Слюпин). Продолжал действовать знаменитый русский храм Рождества Христова на Шипке, настоятелем которого был иеромонах Сергий (Чернов). В г. Пернике русская община в определенные дни использовала болгарскую церковь (настоятелем служил протоиерей Адриан Мышаков). В городах Пестере (Пещере) и г. Цареброде (вблизи г. Шумена) ситуация была похожей (в Цареброде община состояла из инвалидов русского дома призрения). В г. Руса (Рущук) русский приход также в определенные дни использовал болгарскую церковь. Наконец, в с. Княжево, в пригороде Софии, имелся свой храм св. вмч. Пантелеимона при русском инвалидном доме. Сначала инвалидам передали там уже существующее здание, затем был возведен еще один корпус, а со временем построили и церковь[1132].
Члены Архиерейского Синода Русской Православной Церкви Заграницей были первыми иерархами Поместных Православных Церквей, которые вступили в евхаристическое общение с Болгарским Экзархатом и этим совершили прорыв в его изоляции от православного мира. Для участия в Первом Русском Всезарубежном Соборе 21 ноября – 3 декабря 1921 г. в г. Сремски Карловцы решением Высшего Русского Церковного Управления за границей была приглашена и Болгарская Церковь, которую на Соборе представлял епископ Маркианопольский Стефан (Шоков, будущий экзарх). Это вызвало недовольствие Сербского Патриарха Димитрия, в результате отказавшегося посетить заседания, и владыка Стефан, узнав об этом, покинул Собор, оставив приветствие от Болгарского Синода. Участники Собора ответили на него благодарностью за прием в Болгарии российских беженцев[1133].
Управлявший русскими православными общинами в Болгарии епископ Серафим (Соболев) доложил Собору о своем крайне тяжелом положении из-за схизмы и невозможности сослужения с болгарским духовенством. Архиереи всесторонне обсудили этот вопрос и заявили, что они желали бы восстановить общение с Болгарской Церковью, но не могут превышать свои каноничные правомочия без участия других Поместных Церквей и в частности Константинопольской. Несмотря на это, продолжая практику Русской Церкви и основываясь на правилах (№ 71, 81, 88, 122 Карфагенского Собора и № 122 по нумерации в Кормчей), члены Собора в одном из своих определений разрешили русским священникам и диаконам совершать все виды богослужений и таинств с епископами и клиром Болгарской Церкви, как и русским епископам с болгарскими священниками. Однако между архиереями обеих Церквей разрешалось только совместное служение молебнов, панихид и прочее, но «никак не совершение Божественной литургии и других св. таинств Православной Церкви»[1134].
В конце декабря 1921 г. председатель Совета послов в Париже М.Н. Гирс обратился к архиепископу Евлогию (Георгиевскому) с просьбой попытаться урегулировать церковные отношения русских и болгарских священнослужителей в ситуации схизмы. В ответе владыки от 11 января 1922 г. говорилось, что речь идет о крайне сложном вопросе, который, несмотря на то, что русские иереи всячески пытались улучшить взаимоотношения, не может быть окончательно решен без согласия Константинопольского Патриарха