В период работы в Сремских Карловцах иеромонах часто посещал митрополита и других русских эмигрантов. Хотя многие сербские архиереи негативно относились к журналу о. Юстина из-за его критичности, владыка Антоний и работники Синодальной канцелярии Русской Православной Церкви Заграницей читали «Христианскую жизнь» с симпатией и старались помочь редактору. Иеромонах Юстин в свою очередь часто писал в журнале о России и охотно предоставлял его страницы для публикаций русских эмигрантов. В статье 1923 г. о. Юстин даже назвал Русскую «Церковь-Мученицу» богочеловеческим явлением в безбожное время[395].
В 1930–1931 гг. иеромонах Юстин в качестве помощника епископа занимался миссионерской деятельностью в Прикарпатской и Пряшевской Руси, где происходило возвращение униатов в лоно православия, был выдвинут кандидатом на Мукачевскую епископскую кафедру, но отказался. Затем – с августа 1932 г. о. Юстин преподавал в Битольской духовной семинарии, а с 1934 г. работал профессором догматики и сравнительного богословия богословского факультета Белградского университета. В это время он опубликовал два тома «Догматика Православной Церкви» («Православная философия истины»), в 1938 г. стал одним из основателей Сербского философского общества.
В этот период архимандрит Юстин продолжал поддерживать тесные связи с русскими эмигрантами. В частности, на богословский факультет он был принят благодаря поддержке заведующего кафедрой церковной истории профессора А. Доброклонского. Отец Юстин также дружил с новым Первоиерархом Русской Православной Церкви Заграницей митрополитом Анастасием (Грибановским), протоиереем Алексием Нелюбовым, имел тесные связи и со св. иеромонахом (позднее архиепископом) Иоанном (Масимовичем)[396].
В 1930-е и последующие годы о. Юстин, которого его последователи называли «совестью Сербской Церкви», написал целый ряд богословских работ: «Православная Церковь и экуменизм», «Толкование на Евангелие от Матфея», «Толкования на послания Ефесянам», «Жизнь монашеская, по святым отцам», «На богочеловеческом пути», «Достоевский о Европе и славянстве», «Житие и труды св. Григория Паламы», пять томов толкований посланий апостола Павла и многие другие. В конце своей жизни он закончил капитальный труд – перевод на сербский язык 12 томов житий святых. В своих трудах архимандрит остро критиковал западную нехристианскую и нечеловечную цивилизацию, заявляя: «Европа минирована вулканическими противоречиями, которые, если не разрешатся, могут вскоре взорваться завтрашним уничтожением европейской культуры». Как отмечал епископ Николай (Велимирович), о. Юстин не предвещал уничтожения европейской культуры, но рыдал без слез над ее могилой, как и великий Достоевский[397].
Отношение же к русской церковной эмиграции правительства и значительной части интеллигенции Югославии было гораздо более прохладным, чем православного духовенства. По свидетельству архиепископа Никона (Рклицкого), сербская интеллигенция, из которой и выходили, в основном, государственные чиновники, «была в своем громадном большинстве европейского воспитания, взирала на европейские центры и европейские государства как на образцы для устройства своей страны, в Православной Церкви она видела только одно из проявлений своей прошлой исторической государственности, а к России и ее представителям относилась хотя и с личной симпатией, но считала их отжившими навсегда, как историческое прошлое»[398].
Впрочем, для части сербской элиты присутствие в стране многочисленной и интеллектуально активной русской эмиграции являлось желательной поддержкой. Наиболее позитивно к эмигрантам из России относились сербские националисты, к которым принадлежал и премьер-министр Королевства сербов, хорватов и словенцев в первой половине 1920-х гг. Никола Пашич. Поскольку Российская империя вступила в Первую мировую войну, защищая Сербию, и в результате войны была разрушена, русофилы в сербской элите рассматривали этот факт как определенное самопожертвование России. Но присутствие русской эмиграции положительно оценивалось не только националистами, но и унитаристами, которые до середины 1930-х гг. доминировали на политической сцене и боролись с сербским сепаратизмом ради упрочения югославского единства. В этом плане им была выгодна пропаганда многими русским эмигрантами, в том числе богословами и священнослужителями, идеи славянской солидарности.
Эти настроения разделял и югославский король Александр I Карагеоргиевич, много сделавший для оказания помощи русской эмиграции. Следует упомянуть, что Александр I в 1919 г. единственный из руководителей европейских государств официально признал белое правительство адмирала Колчака[399]. С глубоким уважением относился король и к Первоиераху Русской Православной Церкви Заграницей митрополиту Антонию (Храповицкому). Характерный случай в этой связи произошел в начале 1930-х гг. Гуляя по парку, Патриарх Варнава вез в кресле митрополита и случайно встретил короля, который сначала подошел под благословение владыки Антония, а уже затем Сербского Первосвятителя[400]. Активно помогала русским беженцам и сестра Александра I – княгиня Елена Петровна (1884–1962) – вдова князя Иоанна Константиновича Романова (расстрелянного в 1918 г. в России).
Однако 9 октября 1934 г. король Александр был застрелен в г. Марселе, вместе с министром иностранных дел Франции Луи Барту, болгарским боевиком Величко Димитровым, членом террористической организации, связанной с хорватскими усташами. Организация усташей была создана в декабре 1928 – январе 1929 гг. под руководством председателя Хорватской партии права Анте Павелича и вела нелегальную, главным образом террористическую борьбу за создание независимой Хорватии при активной поддержке фашистской Италии и нацистской Германии. Убийство короля Александра А. Павелич пафосно охарактеризовал как свержение усташским движением «кровавой белградской диктатуры»[401]. В свою очередь, после совершения этого акта, в интервью корреспонденту эмигрантской газеты «Царский вестник» Патриарх Варнава заявил, что русские и сербы имеют общих друзей и врагов, а король Александр был убит общими врагами Сербии и России[402].
В мае 1935 г. к Святейшему Патриарху Варнаве в г. Сремски Карловцы приезжала делегация Англиканской Церкви во главе с епископом Линкольским Хиксом. Входивший в состав делегации каноник Даглас рассказал Патриарху о посвященном положению религии в СССР собрании в лондонском храме св. Мартина, на котором присутствовал и будущий глава Русской Православной Церкви Заграницей архиепископ Анастасий (Грибановский). Выступавший на этом собрании архиепископ Кентерберийский заявил, «что между советской Россией и Британской империей не может быть истинных и дружеских отношений, прежде чем советская Россия не изменит своего отношения к Русской Церкви», после чего в храме были собраны большие пожертвования в пользу русского духовенства. Это сообщение было очень положительно воспринято Патриархом, но к поднятому на переговорах вопросу сближения Православной и Англиканской Церквей он отнесся с большой осторожностью, считая, что апостольское преемство англиканской иерархии не вполне установлено[403].
С осени 1935 г. Сербская Православная Церковь решительно сопротивлялась попыткам правительства подписать с Ватиканом конкордат (соглашение), который давал Римско-Католической Церкви большие права и ставил ее в привилегированное положение по сравнению с другими конфессиями. Однако в июне 1937 г. югославское правительство все-таки заключило с Ватиканом конкордат и представило его на ратификацию в скупщину.
Протесты Сербской Православной Церкви поддержали некоторые политические партии и движения, прежде всего националистическая организация «Збор » под руководством Димитрия Лётича. 19 июля 1937 г., несмотря на запрещение властей, по улицам Белграда прошел многотысячный крестный ход. Полиция получила приказ разогнать его (министр внутренних дел А. Корошец был словенцем по национальности и католиком по вероисповеданию). Произошли массовые столкновения; в результате так называемой Кровавой литии были избиты архиереи, священники и многие миряне, разорваны хоругви, брошены на землю транспаранты и иконы.
23 июля 1937 г. скупщина (парламент) большинством голосов проголосовала за ратификацию конкордата, однако массовое народное возмущение и непримиримая позиция Сербской Церкви вынудили правительство отказаться от дальнейшего продвижения этого проекта – внесения конкордата на утверждение в Сенат. Патриарх Варнава умер 23 июля 1937 г., в день утверждения конкордата в скупщине, при загадочных обстоятельствах, и, по мнению некоторых сербских исследователей, был отравлен католиками[404]. Первосвятитель был погребен в церкви св. Саввы на Врачаре в Белграде, построенной в 1935 г. русским архитектором Виктором Лукомским. А 9 октября того же года ратификация конкордата с Ватиканом была отклонена в сербском Сенате.
21 февраля 1938 г. на Соборе Сербской Православной Церкви новым Патриархом был избран митрополит Черногорско-Приморский Гавриил (в миру Джордже (Георгий) Дожич; 1881–1950), в его хиротонии принял участие Первоиерарх Русской Православной Церкви Заграницей митрополит Анастасий (Грибановский). Будущий Патриарх Гавриил V родился 17 мая 1881 г. в княжестве Черногория, в с. Вруйци (Нижняя Морача), начальную школу закончил при Морачском монастыре, продолжил учебу в Белграде и затем поступил послушником в монастырь Липовац под Алексинацем. Монашество Д. Дожич принял 26 февраля 1900 г. в Сичевском монастыре в Сербии, на следующий день был рукоположен во иеродиакона, а через неделю – во иеромонаха. Духовное образование он получил в Богословско-учительской школе в Высоких Дечанах, где остался преподавать. Из Дечан иеромонах Гавриил перешел в монастырь Йошаницу под Ягодином, в 1904 г. был послан в Константинополь на работу в сербскую школу и для изучения греческого языка, а в 1905 г. поступил на богословский факультет Афинского университета, где в 1909 г. защитил докторскую диссертацию «Православное христианство в Сербии в XVIII веке». В 1910 г. о. Гавриил был назначен главным секретарем братства Хиландарского монастыря на Афоне, затем его после возведения в сан архимандрита отправили в Константинополь