Вторая статья была полностью направлена против нацизма и разоблачала несостоятельность его основных принципов – от расизма до социальной этики. Владыка возмущался гонениям на протестантов и католиков и приветствовал их сопротивление «новой национал-социалистической религии с ее новым тройственным догматом крови, расы и почвы»[649]. Две другие статьи – «Церковь, война и мир» и «Два света» – доказывали, что война – это абсолютное зло и не имеет никаких оправданий[650].
Однако официальная позиция Синода была более умеренной и исходила из традиционной христианской доктрины, что война является относительным злом при добронамеренных целях. Эти взгляды проявились на страницах «Церковного вестника» уже в 1940 г., а в следующем году в болгарской церковной публицистике, освещавшей проблему войны, произошла резкая перемена, связанная с вступлением в нее самой Болгарии.
Вскоре после начала Второй мировой войны, 15 сентября 1939 г., Болгария заявила о своем нейтралитете, однако через полтора года склонилась к союзу с нацистской Германией. 7 сентября 1940 г. был подписан Крайовский договор, по которому Румыния передала Болгарии Южную Добруджу (так называемую Кадрилатеру – четырехугольник) – территорию площадью 7,6 тыс. м2 с населением 378 тыс. человек. Священный Синод поздравил царя Бориса III с мирным решением проблемы. Болгарским архиереям казалось, что экзархат начал восстанавливать свою прежнюю территорию и вновь выполнять функцию гаранта национального единства.
Следует отметить, что советское правительство, пытаясь помешать вступлению Болгарии в союз с Германией, по некоторым сведениям, также обещало возможное увеличение территории страны. В частности, 20 марта 1941 г. наместник королевского престола Югославии князь Павел заявил Сербскому Патриарху Гавриилу: «Болгары от Соболева [советского дипломата, однофамильца служившего в Болгарии русского архиепископа Серафима] уже имели обещание, что Россия поможет в уступке им Сербской Македонии»[651].
Однако эти шаги не помогли, 1 марта 1941 г. правительство премьер-министра Б. Филова подписало договор о присоединении Болгарии к Тройственному пакту, и в тот же день на ее территорию вступили немецкие войска, которые 6 апреля совершили нападение на Югославию и Грецию. При этом Болгария, сохраняя определенную самостоятельность во внутренней и внешней политике, заняла особое положение по сравнению с другими странами-сателлитами нацистской Германии, которое современные болгарские историки определяют как положение «своенравного союзника»[652].
В боевых действиях против Югославии и Греции Болгария не участвовала, но после военного разгрома этих стран, по заключенному 24 апреля 1941 г. соглашению с Германией, 6 мая оккупировала восточную часть Македонии (так называемая Вардарская Македония), Вранский и Пиротский округи Сербии и два небольших района Косова, общей площадью 28,25 тыс. м2 и населением 1260 тыс. человек, а также греческую Западную (Беломорскую, Эгейскую) Фракию с прилегавшими островами Тасос и Самофракия, за исключением греко-турецкой пограничной области в Эвросе. Однако Германия не признала все болгарские претензии, в частности на г. Салоники и прилегающую область (там проживали 15–20 тыс. болгар и македонцев).
В занятых областях было организовано болгарское военное, гражданское и духовное управление, однако окончательное определение юридического статуса этих территорий было отложено до конца войны. В сущности, единственным межправительственным документом на этот счет являлось письмо представителя немецкого правительства Клодиуса болгарскому руководству от 27 апреля 1941 г., в котором говорилось об обязанностях Болгарии гарантировать права Германии на полезные ископаемые оккупированных болгарами областей Югославии, но о передаче этих областей в состав Болгарии ничего не говорилось. Правда, на немецких картах периода войны они обозначались как болгарские, и таким образом международное юридическое оформление этих территорий со стороны «стран Оси» считалось предрешенным. В конце 1941 г. германское командование также передало болгарским войскам охрану части Южной Сербии с центром в г. Ниш, причем административное и хозяйственное управление этой территорией осталось у немцев (фактически болгарский оккупационный корпус занял ее 1 января 1942 г.)[653]. Вследствие постепенного ослабления Италии значение Болгарии в немецких планах со временем выросло. Так, в начале июля 1943 г. болгарские войска под немецким командованием оккупировали Центральную Македонию (за исключением г. Салоники и Святой Горы Афон), где оставались до сентября 1944 г. без права административного и хозяйственного управления.
В декабре 1941 г. правительство Болгарии «символически» объявило войну Великобритании и США, но, несмотря на давление Германии, отказалось вступить в войну с СССР и удалить из Софии советскую дипломатическую миссию. Подобную позицию оно занимало вплоть до вступления советской армии на территорию Болгарии в сентябре 1944 г.
Уже в присоединении Болгарии к Тройственному пакту редакция «Церковного вестника» увидела «перст провидения», отмечая, что немецкий народ призван создать новый мировой порядок и идти с Германией – единственный правильный и спасительный путь, по которому болгарам необходимо следовать[654]. А после вступления болгарских войск в Македонию митрополит Неофит проводил аналогию между царем-освободителем Александром II и Гитлером – оба якобы были избраны Провидением для восстановления правды и справедливости в отношении болгарского народа. Статья владыки успела выйти в короткий период существования болгарского «идеала геополитики» – страна находилась в союзе как с русскими, так и с немцами[655].
Болгарская Православная Церковь восприняла присоединение новых областей как освобождение исконных болгарских территорий и восстановление «тела нации», разорванного на части в 1878 и 1912–1918 гг., называя эти события «болгарской Пасхой». Провозглашалось, что национальная Церковь восстановила свою каноническую юрисдикцию на все епархии, «которые принадлежали ей на основе божественного и человеческого законов». 29 апреля 1941 г. Синод уполномочил митрополита Неофита посетить царя и лично поздравить его с историческим событием. В специальных меморандумах, составленных митрополитами Паисием и Кириллом по указанию Синода от 30 апреля, выражалась благодарность Германии и Италии за помощь в национальном объединении Болгарии и высказывалась надежда, что и не освобожденные еще болгарские земли не останутся вне границ страны: «Болгарская Церковь. приносит глубокую благодарность и признательность благородному и храброму немецкому народу и его великому вождю г-ну Адольфу Гитлеру и с молитвенным умилением вспоминает все жертвы, павшие на бранном поле во имя правды и за народ». Меморандумы были лично вручены послам указанных стран вместе с чеками (немцам – на 100 тыс. левов и итальянцам – на 50 тыс. левов) – даром Синода для раненых воинов[656].
Эйфория от освобождения Македонии временно овладела даже митрополитом Стефаном, выступавшим до этого времени с яркими антивоенными проповедями. 6 мая 1941 г. он возглавил молебен в связи с воссоединением болгарских земель на площади перед собором св. кн. Александра Невского и произнес перед собравшимися вдохновенную речь о подвигах болгарских войск и их союзников, после которой духовенство и народ пропели многолетие фюреру Адольфу Гитлеру и итальянскому королю Виктору-Эммануилу II[657].
Но хотя Священный Синод и направил упомянутые меморандумы правительствам Германии и Италии, одновременно в ряде статей церковной печати подчеркивалось, что акт национального объединения Болгарии был поддержан СССР. Выражение любви к России не исчезло из посланий и проповедей болгарских митрополитов даже после нападения Германии на Советский Союз 22 июня 1941 г. Многие архиереи советовали болгарским властям оставаться вне войны с СССР и теперь любыми способами освободиться от связей с Германией[658].
После вторжения немецких войск в СССР и митрополит Стефан вновь стал резко негативно относиться к войне, правда, теперь органы цензуры уже не разрешали публиковать ему русофильские статьи. 9 июня 1942 г. владыка с гневом писал в своем дневнике: «Адская эпоха! Самые лучшие люди могут впадать в истерию, которой обладает злосчастный фюрер! Но где культура, великая цивилизация немецкого народа, если он поставил руководить людьми фюрера? Не была ли это только маска культуры на варварском обличье тевтонской расы? Я давно объявил войну войне, но “один в поле не воин”. Многие мои статьи, в которых объективно рассматривались вопросы мира, цензура не пропустила, и полиция делает мне внушения, чтобы я перестал писать и мыслить об этих деликатных вопросах. Невыносимое рабство»[659].
Критика большевистского режима не затрагивала братского отношения Болгарской Церкви к Московскому Патриархату, и эти симпатии были взаимными. Не случайно портрет Софийского митрополита Стефана – единственного из европейских православных иерархов – появился в изданной в 1942 г. Московской Патриархией пропагандистской книге «Правда о религии в России». Владыка Стефан и в годы войны занимал активную гражданскую позицию, открыто выступая против политики сближения и сотрудничества с нацистской Германией.
В частности, он единственным из православных архиереев Восточной Европы публично протестовал против нападения на Советский Союз, называя в своих проповедях германскую агрессию «величайшим грехопадением, прелюдией ко второму пришествию», и обвинял тех, кто начал это невиданное братоубийство