Следующее резкое изменение случилось в связи с переменой статуса церкви – в IV в. она стала государственной. Естественно, что в церковь повалили из мира огромные массы людей, желавших, чтобы в имущественном вопросе все осталось по-старому, на принципах мамонизма. Старые члены церкви реагировали на это по-разному. Одни стали вовсе уходить из мира в пустыню, становясь монахами. А другие, оставаясь в обществе, обратились к неофитам с обличительными проповедями. Мы остановимся на воззрениях наиболее яркого проповедника того времени – Иоанна Златоуста.
Святитель Иоанн Златоуст настолько известен, что представлять его не нужно. Как указывалось в первой статье, имущественная тема была у Златоуста темой номер один. Почему? Да потому, что великий святитель, специализировавшийся на опознании грехов, считал мамонизм, т. е. стремление к обладанию богатством, наиболее опасным грехом. Что же он говорит?
Во-первых, Златоуст не устает напоминать о всеобщности этого греха. Вот несколько характерных цитат среди множества аналогичных:
«О сребролюбие! Все свелось к деньгам, – потому и перепуталось! Ублажает ли кто кого, помнит деньги; называют ли несчастным, причина опять в них же. Вот о том только и говорят, кто богат, кто беден. В военную ли службу кто имеет намерение поступить, в брак ли кто вступить желает, за искусство ли какое хочет приняться, или другое что предпринимает, – не прежде поступает к исполнению своего намерения, пока не уверится, что это принесет ему великую прибыль» [VII:885–886];
«Сребролюбие возмутило всю вселенную; все привело в беспорядок» [VIII:270];
«В том-то и беда, что зло увеличилось до такой степени, что (добродетель нестяжания) стала, по-видимому, невозможной, – и что даже не верится, чтобы кто-нибудь ей следовал» [VIII:441];
«Этот недуг (хищение и любостяжание – Н.С.) объял всю вселенную, обладает душами всех, – и, поистине, велика сила мамоны!» [VIII:509].
«До каких пор будем мы любить деньги? Я не перестану вопиять против них, потому что они причиной всех зол. Когда же мы насытим эту ненасытимую страсть? Что привлекательного имеет в себе золото? Я прихожу в изумление от этого (…) Откуда вошел этот недуг во вселенную? Кто может совершенно искоренить его? Какое слово может поразить и совершенно убить этого лютого зверя? Страсть эта внедрилась в сердца даже таких людей, которые по-видимому благочестивы» [XI:560];
«Какая же причина всего этого? Любовь к деньгам, неистовая страсть сребролюбия, эта неисцелимая болезнь, пламя неугасимое, сила, покорившая всю вселенную» [III:431].
«Сила, покорившая всю вселенную» – святитель уже не поучает, а горько скорбит. И заметим, это говорится в конце IV в. в Византии, где полностью победило православие! Это означает, что и тогда, как и сейчас, общество было нездорово, и тогда, как и сейчас, оно все было пленено мамоной. Воистину мамонизм – самый массовый, а значит самый страшный грех.
Мамона, по Златоусту действительно страшен, он:
«Итак, скажите мне, потому ли богатство кажется вам желанным и высокоценным, что оно питает в вас тягчайшие страсти, доводя гнев до дела, вздувая пузыри больного честолюбия до громадных размеров, и возбуждая к гордости?» [XII:556];
«Нет ничего хуже безумной страсти (к богатству – Н.С.), которая заставляет прилепляться даже к вещам, приносящим одну горечь и никакой пользы» [X:105];
«…немалый для тебя вред будет заключаться в том, что ты будешь прилеплен к земному, будешь рабом вместо свободного, отпадешь от небесного, не в состоянии будешь помыслить о горнем, а только о деньгах, о процентах, о долгах, о прибытках и о гнусных корчемствах. Что может быть бедственнее этого? Такой человек впадает в рабство, более тяжкое, чем рабство всякого раба, и что всего гибельнее, произвольно отвергает благородство и свободу, свойственную всякому человеку. Сколько ни беседуй с тобою, имея ум, пригвожденный к богатству, ты не можешь услышать ничего полезного для себя. Но как пес в логовище, прикованный к заботам о деньгах крепче цепи, бросаешься ты на всех, приходящих к тебе, – занимаешься только тем, чтобы для других сохранить лежащее у тебя сокровище. Что может быть бедственнее этого?» [VII:236];
«Богатство – неблагодарный беглец, непримиримый человекоубийца, неукротимый зверь, скала, обрывистая со всех сторон, подводный камень, непрестанно обуреваемый волнами, море, воздымаемое бесчисленными ветрами, тиран, тяжко владычествующий, властелин, жесточайший всякого варвара, враг непримиримый, неприятель неумолимый, никогда не прекращающий вражды к тем, которые владеют им» [VII:243].
Как же противостоять мамоне? По Златоусту, на личном уровне спасение состоит в отдаче своего имущества бедным, приведению своих запросов к необходимому минимуму. А на общественном уровне святитель предлагает последовать примеру Иерусалимской общины. Ибо именно такой коммунистический образ жизни Златоуст считал соответствующим Божьему замыслу:
«Но разве не зло, что один владеет тем, что принадлежит Господу и что один пользуется общим достоянием? Не Божия ли земля и исполнение ее?
Поэтому если наши блага принадлежат общему Владыке, то они в равной степени составляют достояние и наших сорабов: что принадлежит Владыке, то принадлежит вообще всем… Следовательно, для нас предназначено скорее общее, чем отдельное, владение вещами, и оно более согласно с самой природой» [XI:705].
О жизни в Иерусалимской общине Златоуст говорит такими восторженными словами:
«Это было ангельское общество, потому что они ничего не называли своим (…) Видел ли ты успех благочестия? Они отказывались от имущества и радовались, и велика была радость, потому что приобретенные блага были больше. Никто не поносил, никто не завидовал, никто не враждовал, не было гордости, не было презрения, все как дети принимали наставления, все были настроены как новорожденные (…) Не было холодного слова: мое и твое; потому радость была на трапезе. Никто не думал, что ест свое; никто (не думал), что ест чужое, хотя это и кажется загадкою. Не считали чужим того, что принадлежало братьям, – так как то было Господне; не считали и своим, но – принадлежащим братьям» [IX:73].
«Не словом только, но и силою они засвидетельствовали о воскресении (…) И не просто силою, но – велию силою (Деян. 4,33). И хорошо сказал: благодать бе на всех, потому что благодать – в том, что никто не был беден, то есть, от великого усердия дающих никто не был в бедности. Не часть одну они давали, а другую оставляли у себя; и (отдавая) все, не считали за свое. Они изгнали из среды себя неравенство и жили в большом изобилии, притом делали это с великою честию» [IX:113].
Заметим, что само слово «мамона» Златоуст понимал, как некую общественную силу, которая сильна массово пленять людей и заставлять их работать себе, т. е. понимал именно как общественный грех, противодействовать которому нужно и на личном уровне, и на уровне общественном. Это уже недалеко от создания полноценной христианской социологии. Но…
Но великий святитель был арестован и отправлен в ссылку, откуда он уже не вернулся. И более того, создаваемая Златоустом школа экзегезы Писания, обращавшая первостепенное внимание на нравственные последствия имущественного владения, была после смерти Златоуста разгромлена. Еп. Палладий, биограф Златоуста, приводит почти сотню имен епископов и пресвитеров, последователей великого святителя, которые были убиты, посажены и отправлены в ссылку. И хотя сам Златоуст был вскоре канонизирован, но его взгляды, хоть и неявно, стали искажаться до противоположности. Уже в V–VI вв. стали утверждаться взгляды, тождественные с концепцией Климента Александрийского. Так, Феодорит Киррский, говоря, что бедные и богатые нуждаются друг в друге, старается оправдать разделение на богатых и бедных. Монашеская литература (например, знаменитая «Лествица») толкует имущественную тему сугубо в плане личного греха или личной добродетели в рамках антитезы сребролюбие – нестяжание, не касаясь социальных вопросов. А, например, автор XII в. Евфимий Зигабен в предисловии к своему известному сочинению обещает толковать Евангелия «на основании Отца нашего Иоанна Златоуста». Однако в действительности, с помощью недомолвок и передергиваний, он создает нечто совершенно противоположное Златоусту: он отбрасывает все нравственные проповеди святителя, в которых Златоуст в основном и раскрывает свою имущественную концепцию. Кроме того, он просто удаляет большинство мыслей святителя, оставляя только те, которые соответствуют Клименту Александрийскому, типа «лишнее раздавать нищим», «этими словами Христос порицает не богатство, а пристрастие к нему».
Короче говоря, в борьбе «святоотеческого» взгляда с «общепринятым» последний победил, и в дальнейшем «общепринятая» трактовка имущественной темы становится непререкаемой. Почему так получилось? Дело в том, что «общепринятый» взгляд на социальное устроение церковных общин оказался очень гибким – он может быть адаптирован и к монаху-аскету, стремящемуся к полному нестяжанию, и к благочестивому мирянину, и к богатому спонсору. А кроме того, этот взгляд вполне соответствует воззрениям тогдашнего общества, крепко стоящего на принципах частной собственности.
Следует, однако, отметить, что в поздней Византии был святой отец, пошедший даже дальше Иоанна Златоуста. Имя его – Симеон Новый Богослов (X–XI вв) [5]. Он писал:
«Поэтому тот, кто раздает всем из собранных себе денег, не должен получить за это награды, но скорее остается виновным в том, что он до этого времени несправедливо лишал их других. Более того, он виновен в потери жизни тех, кто умирал за это время от голода и жажды. Ибо он был в состоянии их напитать, но не напитал, а зарыл в землю то, что принадлежит бедным, оставив их насильственно умирать от холода и голода. На самом деле он убийца всех тех, кого он мог напитать