По Клименту, есть люди, подчинившиеся мамону, и люди, оставшиеся от его влияния свободными. Спрашивается, сколько первых и сколько вторых? Разумеется, оценить очень трудно, но все же попробуем. Как мы видели, уже во времена Златоуста первых, было огромное количество. Златоуст утверждал, что «все». Но думается, что он в порыве риторической гиперболы преувеличивал – не все, но скорее всего большинство. Сейчас ситуация вряд ли лучше – большинство совершенно сознательно бежит за мамоном, поскольку хочет много денег. Хотя опять-таки большинство, но не все.
Теперь посмотрим, что же получается. Капитализм всем этим любителям денег дает свободу проявить свое хотение, предоставляя им возможность владеть частной собственностью и крутить бизнес. При этом он недоплачивает простым работягам, но ставит очень высокие зарплаты топ менеджерам (так хозяевам выгодно). Советский же социализм все это обрубает, запрещая частный бизнес, но дает этим людям зарабатывать «как все», включая и топ менеджеров. Да, поклонники мамона (а их, как мы помним, большинство) недовольны. Они либо охая социализируются, держа фигу в кармане, или устраивают заговоры. Неудивительно, что в советское время была масса вредителей и еще больше недовольных.
Но есть и другие, свободные от денежного ярма. Их грубо можно разделить на две группы: 1) люди, одержимые идеей, творчеством, наукой, изобретательством и 2) коллективисты, готовые трудиться не на себя, а на общество. Что касается первой группы, то вряд ли можно утверждать, что при капитализме им проще. Наоборот, такие люди, при их поддержке государством, могут выдавать гораздо более качественную продукцию, чем при капитализме. И действительно, вспомним замечательный советский кинематограф, великолепный театр, гениальные творения наших советских композиторов, науку очень высокого качества и пр. А уж люди второй группы – без пяти минут христиане. Дело в том, что по мнению Златоуста «что принадлежит Владыке, то принадлежит вообще всем» [XI:704], и, следовательно, служение «всем» одновременно является и уподоблением Богу. Таким людям остается только поверить в Бога, и они станут истинными христианами. При капитализме же коллективисты в загоне, им в условиях индивидуализма очень трудно проявить свои лучшие качества.
Таким образом, даже с точки зрения схемы Климента социализм оказывается ближе к христианству, чем капитализм. И все же собственность для падшего человека очень притягательна, настолько, что многих переделать просто невозможно. Поэтому, если даже Россия сумеет перейти к православному социализму, то частнособственнический сектор придется оставить, предоставив желающим там существовать. Но необходимо прочно оградить его от мира социализма, дабы исключить его разлагающее влияние.
До Златоуста
После сделанных замечаний теперь можно перейти к краткому историческому рассмотрению вопроса. Скажем сразу: официальное богословие зародилось еще в Византии где-то в V веке. Но до этого имущественное богословие было другим.
В первые века христианства (I–III вв.) идеалом христиан была первоапостольская Иерусалимская община, и все другие общины старались ей подражать. Однако где-то в III веке в общинах стали появляться богатые христиане, которые стали требовать выявления своей роди в поддержании общинной жизни. Поэтому неудивительно, что появилась концепция Климента Александрийского, которая уже поставила вопрос о богатых иначе: спасение зависит не от величины богатства, а от того, насколько ты свободен от власти богатства. Хотя его мнения еще вполне корректны, но его последователи постепенно превращали их в официальную доктрину. Так что Климента можно считать отцом «официальной» доктрины.
В IV веке статус Церкви резко изменился: из гонимой она стала государственной. Масса римских граждан, исповедующих римское право с его понятиями о собственности, ринулось в Церковь. Как следствие, этот собственнический менталитет неофитов пришел в противоречие с общинным менталитетом старых христиан. И поэтому у многих святых отцов, которые выступили с активной проповедью в этот период: Амвросия Медиоланского, Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста появляются нотки обличения своих прихожан и попытки разрушить их собственнические инстинкты. Особенная роль в этом принадлежит св. Иоанну Златоусту. Великий святитель очень часто обращается к теме богатства и собственности – чаще, чем остальные святые отцы вместе взятые. И в совокупности его высказываний нам предстает глубоко продуманная, взвешенная и разветвленная концепция имущественной этике, где находят свое место и коммунизм Иерусалимской общины, и соображения Климента.
Проповедь Златоуста становится столь известной, что к нему в Константинополь начинают стекаться многочисленные ученики и единомышленники, вскоре составившие целое святоотеческое направление в нравственном богословии, и в частности – в имущественной этике. Однако растущая популярность Златоуста начинает многим не нравиться. Против него образовался заговор из светских и церковных высокопоставленных персон, которые по надуманному поводу сумели предать его церковному суду. В конце концов Златоуст был извержен из сана и отправлен в ссылку, где и умер. Были также преданы суду, репрессированы и даже убиты многие сторонники Златоуста. Хотя остались некоторые его известные ученики: Исидор Пелусиот, Иоанн Кассиан Римлянин, Феодорит Кирский, но их популярность была несравнима со Златоустовой.
Церковь меняет парадигму
Смерть Златоуста и разгром его школы явились трагичным событием для церкви. После Златоуста таких активных борцов за чистоту имущественного богословия церковь больше не выдвигает. Да и сама тематика постепенно сходит на нет – на первый план выходят догматические споры: сначала триадологические, потом христологические. Этот переломный момент в имущественной этике – церковь фактически меняет парадигму с общинной на собственническую. Меняет постепенно, полегоньку, но вполне определенно. Как же так получилось, что церковь, понявшая божественность Христа и вполне воспринявшая его подвиг по спасению человечества, церковь, увидевшая тайну Пресвятой Троицы и преклонившаяся перед ней, в имущественном вопросе уклонилась от Христовых заповедей и склонилась к необходимости собственнических отношений между христианами? Тут необходимо более тщательное рассмотрение. Думается, что дело в двух основных причинах.
1) Падшесть человеческая. Церковь, ставшая господствующей, все более и более убеждается, что переломить собственнические устремления ромеев не удается. И церковь в конце-концов отказывается от воплощения в жизни Византии евангельского социального идеала. Интересную трактовку этому переломному моменту дает наш известный философ Г. П. Федотов. Утверждая, что Церковь несет в себе «социальный догмат», т. е. заповедь о том, как жить христианам на земле, и понимая также, что этот догмат включает общинную жизнь с общей собственностью, философ тем не менее всю ситуацию оправдывает: «С прекращением гонений перед христианской церковью открывались два пути: или остаться небольшой общиной чистых, ожидающих исполнения обетования Христова и его возвращения для суда над миром, предоставив этот мир своей неизбежной гибели, – или идти в мир, чтобы учить и спасать его, чтобы привить ему, что возможно из недосягаемого христианского идеала, неизбежно снижая этот идеал до уровня мира. Церковь пошла вторым путем – путем любви и снисхождения. Сектанты до сих пор не могут простить ей этого. Но в ригоризме чистоты есть много жестокости – равнодушия к гибели других людей» [1:63]. Поэтому, по мнению Федотова, «поставив своей задачей христианизацию греко-римского мира, церковь должна была принять сложившийся в нем социальный, как и политический строй. Переменить его было не в ее власти» [1:63]. Только тогда получается, что первыми злостными «сектантами» были апостолы Христовы, с огромным упорством взявшиеся реализовать «социальный догмат». И надо ясно понимать, что в результате такой «любви и снисхождения» церковь потеряла свою «первую любовь» (Лев Тихомиров) – свой социальный идеал.
Да, безусловно, падшесть людская велика, и в первую очередь она проявляется по отношению к антитезе «мое и твое». Мы уже видели, насколько был ошеломлен и опечален Златоуст, описывая неистовство людей в их стремлении к собственности. Он даже прямо с амвона призывал своих прихожан одуматься и последовать примеру Иерусалимской общины: «Но если бы мы сделали опыт, тогда отважились бы на это дело. И какая была бы благодать! Если тогда, когда не было верных, кроме лишь трех и пяти тысяч, когда все по всей вселенной были врагами веры, когда ниоткуда не ожидали утешения, они столь смело приступили к этому делу, то не тем ли более это возможно теперь, когда, по благодати Божией, везде во вселенной пребывают верные? И остался ли бы тогда кто язычником? Я, по крайней мере, думаю, никто: таким образом мы всех склонили бы и привлекли бы к себе. Впрочем, если пойдем этим путем, то уповаю на Бога, будет и это. Только послушайтесь меня, и устроим дело таким порядком; и если Бог продлит жизнь, то, я уверен, мы скоро будем вести такой образ жизни» [IX:114]. Однако его призыв остается втуне – никто из прихожан на него не откликнулся. Но смысл христианства – в избавлении от падшести. Причем, это нужно сделать здесь на земле – тогда только и можно рассчитывать на Царство Небесное. И Господь, призывая в Царство, предполагает и очищение души, в том числе – и в имущественной этике. Поэтому, несмотря на людскую падшесть, Христос призывает перейти из жизни в условиях собственности к жизни в общине. Повторяем – это главная социальная заповедь Господня. Однако, тогдашние пастыри решают по-другому: чтобы не потерять паству, они, увы, меняют свою позицию.
В дополнение к этому симфония с собственническим государством заставляет церковь поменять позицию. Драма состояла в том, что это было уже сложившееся Римское государство, причем именно государство привлекло церковь для своей поддержки. Тут христиане, к сожалению, не восприняли рекомендации Христа, озвученные в притче о молодом вине и старых мехах. Но создать новое государство, как и новое общество христианству не удалось, так что пришлось к ним приспосабливаться, пытаясь их как-то облагородить. Отчасти это удалось, но только отчасти. По сути дела, церковь новое христианское общество в большом масштабе создать не сумела. В конце концов это и явилось глубинной причиной падения Византии.