2) Необходимость финансирования церкви. Эта необходимость, включая обеспечение клира и затраты на культ, совершенно законна и должна быть удовлетворена. Но финансироваться можно по-разному. Намечается три способа (названия условные):
– «государственный», когда церковь финансирует государство;
– «капиталистический», когда церковь финансируют прихожане и
– «олигархический», при котором львиная доля средств идет от богатых бизнесменов («олигархов»).
Очевидно, при всех этих способах церковь вынужденно вступает в отношение зависимости от источника финансирования – «кто платит, тот и заказывает музыку». Зависимость от государства приемлема, если само государство православное. Так и было в Византии, и поэтому большую часть средств (обычно в виде земли с деревнями), церковь получала через пожалования императора. Так же было и в России, но в синодальный период многие церковные деятели считали, что государство необоснованно влезает в дела церкви, и требовали независимости. Капиталистический способ популярен сейчас в жизни западных православных церквей. Но зависимость от прихожан оказывается еще более неприятной – богатые прихожане говорят: «раз мы платим, то и хотим, чтобы все было по-нашему». И кроме того, ввиду бедности наших прихожан такой способ у нас не эффективен – пожертвований слишком мало. Поэтому сейчас основным способом финансирования наших храмов является способ олигархический [2]. Тут нет зависимости ни от государства, ни от прихожан (что очень нравится нашим батюшкам), но в полной мере возникает зависимость от социального строя – капитализма. Ибо «олигархи» (в том числе и верующие) – дети нашего варианта мамонизма, и они обеими руками держатся за капитализм. Наши же батюшки, естественно, не могут рубить сук, на котором сидят, и потому тоже за капитализм. Таким образом, получается удивительный парадокс: церковь за капитализм, который является антихристианством и который губит Россию.
Какая из причин более весома? В византийские времена, по-видимому, была сильнее первая причина, но сейчас вес их поменялся. С одной стороны, реализация социализма в России доказала, что евангельский подход – не утопия, а вполне реализуемая концепция даже при существующем уровне падшести. А с другой – церковь осталась отделенной от государства, и поэтому вопрос ее финансирования выходит на первый план.
После Златоуста
Вернемся к историческому повествованию. После гибели Златоуста тон высказываний о богатстве и собственности постепенно меняется. Так, тот же Феодорит Кирский уже проповедует, что раз и богатый, и бедный – оба христиане, то разница между ними не существенна и они должны жить, тем более, что они друг без друга и не могут прожить: «Итак, почему же ты гневаешься и обвиняешь бедность, когда видишь, что и богатство имеет великую в ней нужду, и обладающие богатством не могут без нее прожить? Подивись Тому, Кто так премудро распоряжается в этом: одним дает деньги, другим – искусства, и посредством нужды приводит их в согласие и приязнь» [3:99].
Что же касается монашества, то расцветшая в VI веке монашеская литература («Лествица», «Поучения Аввы Дорофея» и др.) во многом солидарна с предыдущей святоотеческой традицией, например «Стяжавший любовь – расточил деньги; а кто говорит, что имеет и то и другое, тот сам себя обманывает» [4:131]. Однако в сочинениях монахов-отшельников вопрос сводится исключительно к личному сребролюбию, которое, разумеется, осуждается и рассматривается как одна из восьми основных греховных страстей. Такой взгляд и неудивителен – он выработан в монашеской среде, которая принципиально ушла из общества в пустыню, поскольку считала, что общество безнадежно испорчено (в том числе и сребролюбием), и преображению не подлежит. Ясно, что такая точка зрения не позволяет выработать объемный глубокий взгляд на предмет.
Однако заметим, что церковь тогда помнила о старой общинной парадигме и стремилась хоть как-то удержать ее. В результате эта парадигма воплотилась в монашеском общежитии (оно появилось в IV в стало активно развиваться именно в этот период), и в то же время совершенно исчезла в миру – никаких социалистических идей в византийском обществе мы не видим. Но ясно, что подавляющее большинство христианского населения оставалось именно в миру, и именно к нему была обращена новая доктрина, уже содержащая черты «официальной».
Дальше – больше. Где-то в VIII веке устанавливается круг евангельских и апостольских чтений на литургии, который постепенно модифицируется. И в итоге оказываются выброшенными «коммунистические фрагменты» из Деяний Апостольских (видимо, чтобы не смущать простой народ, что апостолы ввели общую собственность).
Иоанн Златоуст был после кончины достаточно быстро канонизирован. Однако парадокс в том, что самое замечательное его достижение – учение о богатстве и собственности – во всей его полное так и не было воспринято. Например, учение Златоуста о новоначальных и совершенных применительно к имущественным воззрениям: если для совершенных естественным была общая собственность, то для новоначальных Златоуст снижает планку, считая для них достаточным просто честность в имущественных расчетах. Тем самым Златоуст, понимая, что в одночасье совершенным стать нельзя, обозначает лестницу восхождения к имущественному идеалу. Однако, эти его мысли остались втуне. А в поздней Византии его учение, видимо, уже перестало быть востребованным. Так, монах Евфимий Зигабен (XII век) пишет толкования на Евангелия Матфея и Иоанна, утверждая при этом, что они составлены на основании Златоустовых. Но на самом деле там используются лишь крохи его учения.
Но и в истории позднего византийского богословия не все так однозначно. Уже много позже Златоуста появляется христианский проповедник, во многом возродивший традицию великого святителя. Это св. Симеон Новый Богослов (XI век). Вот его высказывание: «Вещи и деньги в мире являются общими для всех, как свет и этот воздух, которым мы дышим, и сами пастбища неразумных животных на равнинах и горах. Все, следовательно, было установлено общим, для одного пользования плодами, но по господству (не дано) никому. Однако, страсть к стяжанию, проникшая в жизнь, как некий узурпатор, разделила различным образом между своими рабами и слугами то, что было дано Владыкою всем в общее пользование. Она окружила все оградами и закрепила башнями, засовами и воротами, тем самым лишив остальных людей пользования благами Владыки. При этом, эта бесстыдница утверждает, что она является владетельницей всего этого, и спорит, что она не совершила несправедливости по отношению к кому бы то ни было» (цит. по [5:134]).
Очень интересно, что далее преп. Симеон высказывает мысли в духе самых заветных идей Златоуста, но формулирует их еще резче, чем великий святитель: «Итак, каким образом, если они (владельцы – Н.С.), взяв что-нибудь или даже все из этих денег из страха угрожающих наказаний или в надежде получить сторицею или склоненные несчастиями людей, подадут находящимся в лишениях и скудости, то разве можно считать их милостивыми или напитавшими Христа или совершившими дело, достойное награды? Ни в коем случае, но как я утверждаю, они должны каяться до самой смерти в том, что они столько времени удерживали (эти материальные блага) и лишали своих братьев пользоваться ими» (цит. по [5:135]);
«Поэтому тот, кто раздает всем из собранных себе денег, не должен получить за это награды, но скорее остается виновным в том, что он до этого времени несправедливо лишал их других. Более того, он виновен в потери жизни тех, кто умирал за это время от голода и жажды. Ибо он был в состоянии их напитать, но не напитал, а зарыл в землю то, что принадлежит бедным, оставив их насильственно умирать от холода и голода. На самом деле он убийца всех тех, кого он мог напитать» [5:135].
Это значительно превосходит ригоризм Златоуста. Даже если богатый раздаст все свое имение, он остается убийцей тех, кого он мог бы напитать, но не сделал этого. Таким образом, по преп. Симеону, чтобы богатому спастись, ему нужно не только раздать все свое имение, но и каяться до самой смерти в своем жестокосердии. А вот еще, очень радикальное, мнение преп. Симеона: «Диавол внушает нам сделать частной собственностью и превратить в наше сбережение то, что было предназначено для общего пользования» [5:135].
Снова, как и у Златоуста, частная собственность – от диавола. Но преп. Симеон идет дальше: он развивает эту мысль и бесстрашно делает крайние выводы из учения Златоуста, на которые сам великий святитель только намекал.
Остается, однако, отметить, что мысли преп. Симеона, несмотря на их яркость, остались его частным мнением и никакого серьезного резонанса в обществе не произвели. Византия, номинально христианская, но так и не сумевшая создать подлинно христианский социум, неслась к своей гибели, наступившей в 1453 г.
Отметим, что в католической церкви совершалась аналогичная трансформация имущественной этики. Только временные рамки были другими: вплоть до XIII в. у католиков преобладало мнение, что община и общественная собственность, в отличие от частной, соответствует замыслу Бога о человеке. Однако знаменитый католический богослов Фома Аквинат все переиграл, посчитав, что частная собственность сама по себе как институт безгрешна; погрешают же конкретные люди, неверно ее использующие. Позже католики, постоянно упираясь сдавали одну позицию за другой. И наконец, папа Иоанн-Павел II торжественно благословил современный капиталистический порядок [6].
Русское богословие
В X веке византийское имущественное богословие, уже наполовину «официальное», вместе с догматикой и богослужением, попадает к нам на Русь. Однако неожиданно оказалось, что именно привнесенная имущественная этика проигрывает русским языческим традициям, ибо в то время в России, по мнению И. Я. Фроянова [7], господствовала родовая и соседская община, в которой была широко распространена общая собственность. То есть местное население исповедовало более христианские имущественные отношения, чем привнесенные из Византии. Не исключено, что это является одним из факторов, обусловивших длительное влияние язычества на Руси. Впрочем, мы не будем дальше развивать эту тему, поскольку она очень слабо изучена.