мым скромным оценкам. Сколько миллионов тогда погибло, до сих пор точно неизвестно.
Но государство смотрело на эту беду как на «вещь вполне понятную» и выделять средства для преодоления страшного голода не собиралось. На первых порах оно лишь согласилось не мешать инициативным гражданам собирать средства для закупки хлеба за границей. Была немедленно создана общественная организация — Всероссийский комитет помощи голодающим (Помгол). А в середине августа патриарх Тихон благословил создание Церковного комитета для борьбы с этой общей бедой. Одновременно он обратился с эмоциональным посланием к «народам мира и к православной Руси». Оно было зачитано после патриаршего богослужения в храме Христа Спасителя и молебна перед огромными толпами людей. «К тебе, Православная Русь, мое первое слово. Во имя и ради Христа зовет тебя устами моими Святая Церковь на подвиг братской самоотверженной любви. Спеши на помощь бедствующим с руками, исполненными даром милосердия, с сердцем, полным любви и желания спасти гибнущего брата. Пастыри стада Христова! Молитвою у престола Божия, у родных святынь, исторгайте прощения неба согрешившей земле. Зовите народ к покаянию… да обновится верующая Русь, исходя на святой подвиг… К тебе, человек, к вам, народы Вселенной, простираю я голос свой. Помогите! Помогите стране, помогавшей всегда другим!.. Не до слуха вашего только, но до глубины сердца вашего пусть донесет голос мой болезненный стон обреченных на голодную смерть миллионов людей и возложит его на вашу совесть, на совесть всего человечества. На помощь немедля! На щедрую, широкую, нераздельную помощь!..»
Святитель Тихон выступил страдальцем и просителем за свой народ перед всем миром. Он разослал письма с горячими просьбами о помощи патриархам восточных Православных Церквей, римскому папе и архиепископу Кентерберийскому.
Потекли полноводной рекой пожертвования. Продовольствие и деньги шли из более благополучных областей страны, из-за границы приходили тысячи вагонов и пароходы с продуктами. Люди несли свои средства в храмы. Общественный Помгол развернул активную деятельность — организовывал слаженную работу, распределял поступавшую помощь, поддерживал связь с эмигрантскими и зарубежными благотворительными организациями, пытался даже вести переговоры с иностранными государствами минуя советские органы власти, требовал содействия у местного партийного начальства.
Как и следовало ожидать, очень скоро такая активность сделалась нетерпимой для коммунистов. В борьбе с голодом их, что называется, отодвинули в сторону, и им это не понравилось. Общественный Помгол был разогнан, его руководителей и многих участников арестовали, обвинили в заговоре, а затем и расстреляли. Церковный комитет власть также объявила «излишним» и потребовала выдать все собранные средства. Несколько месяцев после этого патриарх Тихон вел с большевиками переговоры о том, чтобы духовенство и церковные общины имели возможность официально оказывать помощь голодающим.
Ликвидировав внепартийные Помголы, власть тут же создала свою Центральную комиссию Помгол при ВЦИКе. Так было удобнее распоряжаться поступавшими средствами и продовольствием — и немалая их часть, как можно было догадываться, шла вовсе не в голодающие края. Помгол при ВЦИКе оказался лишь ширмой для очередного ограбления народа.
Между тем вымирали целые регионы. Голодные люди сбивались в отряды и шли грабить склады в городах, поднимали бунты. На подавление их власть отправляла армейские части, действовавшие беспощадно. В переполненных храмах истово молились о спасении России. А в недрах властных и карательных советских структур вызревал план, как под прикрытием страшного общероссийского бедствия расправиться с Церковью.
Часть коммунистической верхушки во главе с Лениным выступала против того, чтобы позволить «церковникам» помогать голодающим. Во-первых, это поднимало в народе авторитет Церкви и лично патриарха Тихона. Во-вторых, добровольные пожертвования православных не могли покрыть все денежные нужды большевиков. А богатства Церкви, по представлениям народных комиссаров, были неисчислимы. В-третьих, имелось чрезвычайно удобное обстоятельство для провоцирования Церкви на сопротивление власти — искомую контрреволюцию. Этим обстоятельством и был голод.
Во исполнение своего плана власть для начала официально разрешила духовенству собирать пожертвования для голодающих. Тотчас же, 19 февраля 1922 г. патриарх обращается с посланием к пастве и пастырям. «Леденящие душу ужасы мы переживаем при чтении известий о положении голодающих… падаль для голодного населения стала лакомством, но этого лакомства больше нельзя достать… Стоны и вопли несутся со всех сторон… Мы вторично обращаемся ко всем, кому близки и дороги заветы Христа, с горячею мольбою об облегчении ужасного состояния голодающих». Первосвятитель призывает духовенство и приходские советы «с согласия общин верующих, на попечении которых находится храмовое имущество, использовать находящиеся во многих храмах драгоценные вещи, не имеющие богослужебного употребления (подвески в виде колец, цепей, браслеты, ожерелья и другие предметы, жертвуемые для украшения святых икон, золотой и серебряный лом), на помощь голодающим».
Истолковать этот призыв как-то иначе затруднительно. Но советская печать, не угашавшая «бешеного тона» в отношении Церкви и ее главы, вновь сделала вид, будто не ведает, о чем думает и что говорит патриарх. В целом ворохе статей святителя Тихона и остальное духовенство заклеймили злодеями, равнодушными к жертвам голода. Подготовив таким образом «общественное мнение», власть немедленно принялась за дело. 23 февраля ВЦИК издал декрет о насильственном изъятии церковных ценностей «на нужды голодающих». Предполагалось изымать все подчистую — и то, что просто служило украшением храмов и икон, и священные предметы, употребляемые при богослужении: кресты, литургическую утварь, дарохранительницы, кадила и др.
Через несколько дней патриарх Тихон ответил на это постановление своим посланием пастве. (В глазах власти оно было нелегальным, отпечатать его в типографии, как и предыдущие, было невозможно.) Благословить предстоящее святотатство он, конечно же, не мог и в послании объясняет почему: «…мы священным нашим долгом почли выяснить взгляд Церкви на этот акт… Мы допустили ввиду чрезвычайно тяжких обстоятельств возможность пожертвований церковных предметов, неосвященных и не имеющих богослужебного употребления. Мы призываем… и ныне к таковым пожертвованиям… Но мы не можем одобрить изъятия из храмов, хотя бы и через добровольное пожертвование, освященных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами Вселенской Церкви и карается ею как святотатство, мирян — отлучением от нее, священнослужителей — низвержением из сана».
Для ГПУ, под чьим руководством проводилась кампания ограбления Церкви, послание патриарха стало чуть ли не подарком. Эту «тяжкую улику» ему потом предъявили как главное доказательство его вины. Его обвинили в подстрекательстве к вооруженным столкновениям и кровопролитию. За все эксцессы, происходившие во время обирания храмов властями, за намеренную вульгарность большевиков, врывавшихся в церкви с оружием, осквернявших алтари, плевавших на религиозные чувства прихожан, за естественное негодование православных на эту дикость и попытки не допустить варварства — за все это пришлось вскоре Святейшему держать ответ.
Комиссии по изъятию встречали у храмов толпы людей, и зачастую православные были настроены решительно. Вооруженные дубинами и камнями или вовсе безоружные они не пускали уполномоченных в церкви, разгоняли комиссии. Даже в областях, пораженных голодом, далеко не все крестьяне одобряли разорение храмов. Мало где верили, что церковное золото и серебро действительно пойдут на хлеб для голодающих, а не на сытую жизнь партийного начальства и его обслуги, на спецпайки чекистов и комиссарской охраны, на «особые» нужды ГПУ. Вызванные для помощи реквизиторам отряды милиции и красноармейцев открывали огонь на поражение. Лилась кровь, в тюрьмах ждали суда арестованные «зачинщики». Самое крупное столкновение произошло в марте в городе Шуе Иваново-Вознесенской губернии. Колокол бил в набат, в конную милицию летели камни и поленья, люди с кольями шли на винтовки растерянных солдат. На подмогу приехали пулеметчики, дали очередь. Перед церковью остались лежать несколько убитых и десятки раненых. Комиссия приступила к потрошению храма…
Но ответственность за подобные стычки лежала, разумеется, не на патриархе. (Хотя некоторые специалисты по церковному праву и пытались позднее найти долю его вины в послании, запрещавшем добровольно отдавать из храмов освященные предметы.) Даже предвидя возможность столкновений, святитель Тихон ни единого слова не мог бы изменить в том обращении. Назвать все своими именами повелевали ему и долг главы Церкви, и христианская совесть. О физическом же сопротивлении в послании нет ни полслова, ни намека. Власть вольна творить что ей угодно, но не дело христианина распалять себя злобой и точить против этой власти нож. Во-первых, христианин должен хранить в душе мир и чистоту, а во-вторых, не поможет и нож. Уже после того, как прогремели события в Шуе, патриарх Тихон стал готовить послание к архиереям (оно осталось незавершенным). В нем он предостерегает от повторения случившегося: «Едва ли нужно напоминать, что все подобные действия, как противные духу христианского учения, и всякое подстрекательство к ним я категорически осуждаю».
Впрочем, и сами большевики допускать повторения шуйского бунта не собирались — был большой риск, что подобные события откликнутся в масштабах всей страны. Центральная комиссия по изъятию, возглавляемая Троцким, пошла на уступки православным. Например, «особо чтимые предметы» разрешили заменять равноценным количеством драгоценного металла. Но все уступки были крохотными, да и в скором времени свелись почти на нет, ничего не изменив в общей ситуации. Главным же козырем власти стал ленинский план.