166 Они редко ссорились из-за собственности, потому что у них её почти не было. Но они действительно ссорились. Как я уже говорил ранее, уровень убийств в их обществах в 1960-е гг. был даже выше, чем высокий уровень убийств тогда же в Америке.167 Пётр Кропоткин в 1890-е гг. хвалил бушменов как дружелюбных, доброжелательных и щедрых: «они охотились сообща и делили между собою добычу без драки и ссор».168 Разделение пищи на самом деле есть один из аспектов «обобщённой взаимности», которая является универсальной чертой общества охотников-собирателей.169 Бушмены работали сообща и делились пищей сообща. Но Кропоткин ошибался, полагая, что следовательно они никогда не ссорились. Работа и еда – не единственные вещи, из-за которых люди ссорятся. Главным источником ссор среди бушменов, как и среди кпелле, была ревность.
Кропоткин также описывал папуасов как «первобытных коммунистов».170 Конечно, они также являлись анархистами. Но по крайней мере в одном папуасском обществе спор из-за свиньи может перерасти в войну.171 Коммунизм + анархия ≠ вечный мир.
В таких обществах как плато Тонга и ифугао возможность вражды – бесконечной взаимной мести – признавалась и вызывала опасения, но не всегда избегалась. Некоторые первобытные общества не прилагали особых усилий, чтобы избежать этого. Однако Кропоткин, как и Энгельс, был прав, говоря, что угроза вечной вражды была преувеличена. В конце концов распри прекращаются,172 или же просто утихают. Но Кропоткин был не прав, обвиняя в междоусобицах «суеверия», в частности, колдовство.173 Это странное предубеждение вольнодумцев XIX века. Колдовство – это предполагаемое средство для нанесения вреда, а не мотив. Обвинять колдовство в междоусобицах – всё равно что обвинять в междоусобицах копья. У ирокезов родственники убитого или жертвы колдовства обычно должны были принимать компенсацию.174
«Мы уже можем предвидеть такое общество – писал Пётр Кропоткин в 1887 г., – в котором личность, не связанная законами, будет руководиться исключительно привычками общественности, которая сама есть следствие испытываемой каждым из нас потребности искать поддержки, сотрудничества и сочувствия у других людей».175 Но привычки общественности и испытываемые потребности не устранили споров в анархистских первобытных обществах.176 Анархист Михаил Бакунин выразил линию анархистской партии, во всей её невинной чистоте: «Так как организация общества всегда и всюду является единственной причиной преступлений, совершаемых людьми, наказывать преступников является лицемерием или явным абсурдом со стороны общества, ибо всякое наказание предполагает виновность, а преступники никогда не бывают виноваты».177 Никогда не бывают виноваты?
Большинство людей согласилось бы с историком Ипполитом Тэном, писавшим в 1877 г.: «Как бы ни было дурно правительство, есть нечто худшее, это – уничтожение правительства».178 Большинство людей никогда не слышали аргументов в пользу разумной альтернативы. Человека с обоснованными опасениями по поводу личной безопасности и защиты того небольшого имущества, которым он владеет, не успокоят воздушные пустословия, как, например, это высказывание анархиста Николаса Уолтера: «Самые большие преступники – не грабители, а боссы, не гангстеры, а правители, не убийцы, а массовые убийцы».179 Или вот такое от анархиста Стюарта Кристи: «Государственная криминология рассматривает незаконное преступление как наибольшую из серьёзных общественных проблем, хотя оно – наименьшая проблема».180 Помимо того, что она ошибочна по определению, – поскольку закон определяет преступления, а государство устанавливает закон,181 – эта надменная чепуха упрощает общественные опасения перед преступностью. Люди боятся и мелких преступников, которые могут их ограбить, изнасиловать или убить. Картельный сговор и мошенничество с ценными бумагами наносят значительный вред, но они не внушают страха. Некоторые анархисты склонны идеализировать преступников.182
В статье криминолога-анархиста Ларри Ф. Тиффта, основанной на выступлении 1983 г., с симпатией рассказывается о вкладе Кропоткина в то, что Тиффт тогда назвал «гуманистической криминологией». Кропоткин считал, что всеобщая гармония, солидарность и экономическое равенство – Тиффт называет это (не словами Кропоткина) «криминологией, основанной на чувствах» или «криминологией, основанной на потребностях» – являются полным решением проблемы преступности.183 Тиффт приводит больше цитат из Кропоткина, чем я, но они ничего не добавляют к моим. Я уверен, что мы с Тиффтом определили весь вклад Кропоткина в криминологию. Тиффт молчанием подтверждает, что я был прав, придя к выводу, что Кропоткин ничего серьёзного не сказал об обычных повседневных межличностных конфликтах, и что ему нечего сказать о процессах урегулирования споров. То же самое верно и в отношении самого Тиффта. Насколько я знаю, всё, что Кропоткин когда-либо писал на эту тему, заключалось в том, что «случаи <…> столкновений неизбежно уменьшатся, а те, которые будут возникать, могут разрешаться третейским судом».184 Весьма вероятно, Кропоткин не знал, что такое третейский суд. Тиффт, возможно, тоже не знает.
Джеймс Гильом, который разделил с Михаилом Бакуниным честь быть исключённым марксистами из Первого интернационала, в 1876 г. написал проект анархистского общества. Он писал, что «воровство и бандитизм» вряд ли сохранятся, если будет обеспечен свободный доступ к плодам изобилия. Как и Кропоткин, который знал его, он считал, что «материальное благополучие, а также интеллектуальный и нравственный подъём, который произойдёт в результате истинно гуманного воспитания [!], предоставляемого всем, в любом случае сделают гораздо более редкими те преступления, которые являются продуктами разврата, гнева, жестокости или других пороков». Значит, ни один товарищ никогда не будет напиваться и хулиганить? «Тем не менее, будут приняты меры предосторожности» – в виде «службы безопасности», в которой все работники будут служить поочерёдно. Но что, если работники не захотят играть в полицейского?185 Стоит беспокоиться о тех, кто захочет. Будут и тюрьмы: убийцу «придётся лишить свободы и содержать в специальном учреждении до тех пор, пока он не сможет вернуться в общество».186 Кто будет решать, что наступила пора? И кто будет держать там заключённого (или это «пациент»)?
Но важно то, что «даже сейчас мы знаем, что благодаря трансформации, которую образование окажет на характер, преступления станут очень редкими: преступников, которые сейчас являются всего лишь отклонениями, следует рассматривать как больных или сумасшедших: проблема преступности, которая сегодня занимает так много судей, адвокатов и тюремщиков, уменьшится в социальной значимости и станет простой записью в философии медицины».187 Позже я скажу, что думаю о медицинской модели преступности. Пока я лишь укажу на то, что Гильом тоже не обращает внимания на урегулирование споров. Гильом, благослови бог его безбожное сердце, предвосхитил каждое клише анархистской криминологии. Классические анархисты мало задумывались о социальном порядке.188 Их враги мало думают о чём-то другом.
Современный американский анархист «Скотт» (из «Коллектива повстанческой культуры») написал «Анархистский ответ преступности».189Анархистский ответ? Весьма самонадеянно. Хотя он не упоминает Гильома, или Кропоткина, или любого другого анархиста, его «ответ» преступности напоминает ответ Гильома, только он ещё хуже: под другими названиями у него есть полиция, суды, тюрьмы и психиатрические больницы, переименованные в «Коллективы». Если это и есть анархистский ответ преступности, то только идиот станет анархистом.
В 2010 г. профессор Джефф Феррелл, после 12-летнего академического отпуска от анархизма, написал краткую статью о Кропоткине для «Пятидесяти ключевых мыслителей в криминологии». В основном это просто краткая биография с очень кратким изложением критики Кропоткиным закона и тюрем.190 В ней также ничего не сообщается о мнении Кропоткина об анархистском урегулировании споров.
Это правда, что страх перед преступностью несоизмерим с частотой тех видов преступлений, которых люди боятся, благодаря политикам и СМИ. Вероятно, мало кто знает, что преступность в США снижается уже несколько десятилетий.191 Но по-прежнему совершается много преступлений непосредственно против людей и личной собственности. Большинство людей, за исключением 1%, были жертвами таких преступлений, или они знают кого-то, кто был. Преступность и страх перед преступностью, как и всё остальное в этом обществе, распределены неравномерно. Страх женщин перед насилием оправданно высок, потому что высок уровень насилия в отношении женщин, особенно в интимных отноше