ниях.192 Анархистская риторика должна выглядеть ещё более бессодержательной чем обычно для жертв изнасилования и избитых жён. Расскажите им, что «Монсанто» и «Вол-Март»193 – это бо́льшие преступники, чем их обидчики.
Князь Кропоткин выделил три категории законов: охрана собственности, охрана правительства и охрана личности.194 Очевидно, что если государство упразднено, то и преступления против государства тоже. «Добрая треть наших законов – утверждает Кропоткин: налоги, организация вооружённых сил и полиции и т. д. – служат только для того, чтобы содержать, чинить и развивать государственную машину».195 Оценка совершенно произвольна. Я знаю одну правовую систему – американскую – гораздо лучше, чем Кропоткин знал любую правовую систему, но я бы даже не пытался сделать такую оценку. Я думаю, что его оценка слишком высока. Но это также не имеет значения, если речь идёт об урегулировании споров в современном анархистском обществе. Когда в государственном аппарате возникают споры, это часто споры внутри государственного аппарата. Люди не думают, что такие законы предназначены для их защиты. Разумеется, не предназначены.
Главный аргумент классических анархистов состоит в том, что охрана собственности есть главная цель правительства (снова Кропоткин):
Но половина теперешних законов – все гражданские законы всех стран – имеют целью поддержать именно такое присвоение [плодов труда], такую монополию в пользу немногих против остальных. Три четверти дел, разбираемых в судах, – не что иное, как споры между монополистами: два грабителя спорят из-за дележа добычи.196
Опять же, оценки произвольны. В отношении уголовного права описание до смешного неверно. Подсудимые и их жертвы, которые оказываются в суде, редко подходят под описание монополистов, борющихся за добычу, полученную в результате эксплуатации. Вероятно ни одно дело, гражданское или уголовное, когда-либо рассматривавшееся районным судебным центром, не подходит под это описание. Некоторые истцы по гражданским делам (таким как выселение и взыскание потребительских долгов) могут квалифицироваться как грабители и монополисты в каком-то весьма преувеличенном смысле, но не ответчики по этим делам. Разводы? Преследования по закону о наркотиках? Нарушения правил дорожного движения? Антимонопольное преследование? Смена имени? Исполнение контрактов, завещаний, доверенностей и трастовых соглашений? Суды делают много вещей.197 Как показывают некоторые из этих примеров, некоторые нормы закона носят содействующий, а не прямо ограничительный или репрессивный характер.198
Уже давно известно, что существует определённая взаимосвязь между бедностью и преступностью. Существует связь между уровнем преступности и безработицей, и ещё более сильная связь между уровнем преступности и экономическим неравенством.199 В самых бедных районах самый высокий уровень преступности.200 Существует «поразительно линейная взаимосвязь» между бедностью и молодёжной преступностью: «чем хуже лишение, тем хуже преступление».201 Хотя общий уровень преступности в США снижался на протяжении десятилетий, преступность сконцентрирована в бедных районах. США «позволяют до 25% своей молодёжи расти в условиях крайней нищеты, что просто недопустимо в других развитых странах. Именно из этой среды происходит большинство серьёзных преступлений».202
Однако бедность, например, не объясняет большинство должностных и экономических преступлений. Эти преступники обычно не бедны и, как правило, не выросли в бедности.203 Мотивом часто является просто жадность (и богатые тоже жадны), но некоторые такие преступники совершают хищения в отместку за нанесённую им обиду.204 Здесь анархисты сказали бы, что, отменив классовую систему и частную собственность на средства производства – более смелые добавят: упразднив деньги, – они устранят мотив и возможности для таких ненасильственных преступлений. Даже это может быть не совсем правдой. Для некоторых людей преступление – это работа. И для некоторых из них, как и для некоторых других работников, их хорошо выполненная работа приносит внутреннее удовлетворение: «например, некоторые награды за преступления связаны с удовлетворением, присущим мастерству».205 Стремление грабить банки и взламывать сейфы – это тоже творческий порыв.
Тем не менее, в обществе без частной (или государственной) собственности на средства производства возможны споры о личной собственности и споры, которые, будучи в основном личными по содержанию, принимают форму кражи или уничтожения собственности. В анархистском обществе, безусловно, будут преступления, связанные с собственностью, если в нём сохранятся «центральные финансовые институты», за которые выступает мнимый анархист Ноам Хомский.206 Всё, что делают финансовые учреждения, – это перемещают деньги.207 Нет ничего более подходящего для воровства, чем деньги. Где есть банки, там есть хищения и грабители банков.
Криминологи-анархисты (их единицы) действительно много жалуются на белых воротничков, корпоративную преступность и преступления государства.208 Эти редко преследуемые по закону преступления наносят гораздо больший вред, чем уличные преступления, которые так волнуют политиков, журналистов и почти всех академических криминологов.209 Но человек на улице боится уличной преступности. Более строгое соблюдение антимонопольных законов и законов об охране окружающей среды сделало бы для иной Джозефины больше, чем любое возможное подавление уличной преступности. Но это никак не уменьшило бы её страх перед преступлениями против её личности и собственности. Анархисты и криминологи-анархисты сочувствуют преступникам, а не жертвам. Большинство людей сочувствуют жертвам, а не преступникам. Это не просто пиар-проблема для анархистов. Это серьёзный изъян в их доктрине.
Современные криминологи-анархисты ничего не добавили к классическим аргументам, кроме небольшого постмодернистского панковского позёрства. В 1998 г. Джефф Фаррелл, к тому времени занимавший должность профессора социологии в Техасском христианском университете, написал, что «поощряя изменчивые и неопределённые социальные отношения и нападая на основы законной власти, которые их подавляют, анархистская криминология направляет свой непочтительный взгляд как вверх, так и вниз». Она также не «пытается делать вид, что включает в себя аргументированную или разумную критику закона и законной власти».210 Затем он продолжает пытаться сделать вид, что предоставляет аргументированную и разумную критику закона и социального порядка. Но его критика посредственная, неубедительная и неоригинальная. Единственная новизна – это хвастовство «плохого парня». Я сомневаюсь, что Феррелла могли арестовать. Его главная самостоятельная публикация – вероятно, это было то, что учёные называют «книгой для получения статуса», – озаглавлена как «Преступления стиля: городские граффити и политика преступности».211 Феррелл создал криминологию стиля – стиля без содержания.
В 1996 г. в анархистской антологии всё ещё можно было утверждать: «Но что сделало бы общество без принуждения с миллионами живых людей, тщательно обученных антиобщественному насилию, а также миллионами иммигрантов без демократической культуры? Единственный ответ – перевоспитать их, превратив тюрьмы в школы для сообщества, а не в школы для большего количества преступлений». К сожалению, «такое предприятие было бы постоянным приглашением к моральному авторитаризму, и вряд ли можно представить, что им можно было бы управлять демократическим путём».212 Без шуток. «Сообщество» – это то, чем живут, а не чему учат. Заключение в тюрьму миллионов и более миллионов не наблюдалось со времён Холокоста и ГУЛАГа, за исключением современных США, которые предположительно обладают «демократической культурой».
Итак – я приведу лишь один пример для моих терпеливых читателей, – вот что анархисты-криминологи Ларри Тиффт и Деннис Салливан говорили в 1980 г.: «в условиях такой свободы и социальной организации [т. е. анархии] не нужно бояться антиличностных, антиприродных и антиобщественных действий».213 Ни один мужчина и ни одна женщина в здравом уме не поверят в эту чушь.
Анархисты продолжают: если некоторые люди всё ещё настроены антисоциально после революции, то они должно быть сумасшедшие. Мы вылечим их мягким обращением.214 Большинство психически больных безобидны – Эллиот Хьюз здесь исключение,215 – даже если они действительно вызывают у нас беспокойство. Но буйных, склонных к насилию сумасшедших не успокоит ни революция, ни объятия сентиментальных придурков. Жестокие люди обычно