не сумасшедшие. Преступления на почве страсти совершаются в основном не маньяками. Они совершаются обычными мужчинами и женщинами против других обычных мужчин и женщин, с которыми, как правило, они уже связаны отношениями, как показала статистика Института Вера (например, 50% в случае убийства, 83% в случае изнасилования). Шокирующий факт о многочисленных избивателях жён заключается не в том, что их много, а в том, что они обычны… «признаки мужчин, которые бьют женщин, по-видимому, описывают мужчин в США в целом, а не мужчин, которые бьют женщин или „жестоких мужчин“ в частности».216
По словам Николаса Уолтера, «надлежащее лечение правонарушений было бы частью системы здравоохранения и образования и не превратилось бы в институционализированную систему наказания».217 Но это было бы частью институционализированной системы здравоохранения и образования. Здесь та же уловка, что и у Кропоткина: смените тему с социального порядка на злодейство наказания.218 То же самое у Алекса Комфорта, который был анархистом-фрейдистом (надеюсь, единственным).219
Как показывают мои примеры первобытных обществ, их процессы урегулирования споров направлены на примирение, а не на наказание. По крайней мере, у них есть процессы разрешения споров. Алекс Комфорт действительно понимает это: «Ни одно общество, каким бы утопическим оно ни было, вряд ли полностью устранит причины преступности. <…> Механизм сдерживания, который действует наиболее эффективно – это тот, который подрывает централизованные институциональные общества, – взаимодействие общественного мнения и интроецированных социальных стандартов». Он замечает – в соответствии с тем, что уже сказал я: «Отсутствие у нас опыта работы с этой силой общественного мнения в городских сообществах делает нас слишком склонными недооценивать её. Конечные санкции такого сообщества, остракизм и отлучение, вероятно, более сильны, чем любое институциональное наказание».220 Люди, испытывающие страх перед преступностью, должны принимать это на веру? Потому что это не что иное, как утверждение веры, кредо, с небольшим налётом фрейдистского жаргона («интроецированных»221). Влияние общественного мнения может быть как переоценено, так и недооценено.
Для доктора Комфорта нет ничего среднего между неясным обычаем и «общественным мнением», с одной стороны, и «конечными санкциями», с другой. Он не имеет никакого представления о процессах урегулирования споров. Насколько я знаю, этого представления не имеет ни один анархист-мирянин. К таковым относятся даже антропологи-анархисты, такие как Брайан Моррис, Джефф Фаррелл, Нил Китинг и Дэвид Гребер. Единственное исключение – Гарольд Барклай.222 Анархо-демократ Гребер предложил девять «принципов несуществующей науки» – анархистской антропологии.223 Ни один из них не касается урегулирования споров, хотя, как мы видели, уже столетие существуют этнографические данные и теория, непосредственно относящиеся к этому вопросу. Комфорт на самом деле знает о первобытном анархистском урегулировании споров,224 но для него анархизм – это не теория социальной организации, а «отношение».225 Гребер призывает своих коллег: «Я думаю, антропологам следует объединиться с [анархистами] ради общего дела. В наших руках инструменты, которые могут иметь огромное значение для человеческой свободы. Давайте возьмём на себя хоть какую-то ответственность за это».226 Ему ещё не поздно начать.227
Что ж – продолжают анархисты, – тогда мы вырастим новое поколение, не развращённое капитализмом и государством. Один из них говорит, что это может занять «несколько поколений».228 Очевидно, что мы, живущие сейчас, не получим пользы от рая, которым будут наслаждаться наши отдалённые потомки, если они у нас когда-либо будут. Наши дети (как нас уверяют) после анархистской опеки никогда не проявят агрессии или враждебности. С такими родителями, я думаю, проявят ещё как. У родителей-хиппи могут быть дети-панки, у которых есть дети-хипстеры.229 Я сомневаюсь, что фрейдистский эдипов комплекс действительно существует, за исключением редких случаев. Но кто-то может захотеть убить своего отца, даже если он не хочет жениться на своей матери. Мать и сын могут просто остаться хорошими друзьями.
Некоторые анархисты и утописты – благородные, нежные души, хотя я редко встречал таких людей. Но Роберт Оуэн был именно таким. Это был, писал Энгельс, «человек с детски чистым благородным характером и в то же время прирождённый руководитель, каких немного».230 Промышленник – как и Энгельс! – Оуэн значительно улучшил условия труда и жизни своих текстильщиков, что (по его словам) значительно улучшило их характер, несмотря на униженное состояние, в котором они находились ранее. Всё, что необходимо, заключил он, – это чтобы «подрастающее поколение» повсеместно социализировалось с помощью Новой системы и ради неё:
Короче говоря, друзья мои, Новая Система основана на принципах, которые позволят человечеству предотвратить в подрастающем поколении почти все, если не все беды и несчастья, которые пережили мы и наши предки. Будет приобретено правильное знание человеческой природы; невежество будет устранено; гневные страсти не будут набирать силу; милосердие и доброта будут повсеместно преобладать; бедность будет неизвестна; интересы каждого человека будут в строгом единстве с интересами каждого человека в мире.231
Хотя Энгельс намекает, что Оуэн был наивен, он не был слишком строг к нему. Должны были существовать социалисты-утописты, прежде чем могли появиться социалисты-учёные, то есть Маркс и он сам. Но марксистский канон так же лишён внимания к урегулированию споров, как и канон анархистский, хотя Маркс и Энгельс, подобно Кропоткину, действительно кое-что узнали о вражде и её урегулировании в первобытных обществах. Какой бы глупой ни была цитата Оуэна с его оптимизмом эпохи Просвещения в отношении образования и психологии, марксизм никогда не усовершенствовал её и, вероятно, тайно соглашается с ней.
Сама идея о том, что межличностные споры по своей природе антисоциальны или патологичны, в буквальном смысле реакционна. Она предполагает органическое, целостное, тотализующее сообщество, которое предположительно существовало в далёком прошлом. Такого рода сообщество – это миф.232 Нет никаких оснований думать, что оно когда-либо и где-либо существовало. Ещё в 1901 г. социолог Э. Э. Росс элегически разглагольствовал:
Свободные непринуждённые связи вытесняют те близкие и прочные привязанности, которые формируются между соседями, которые жили, трудились и развлекались вместе. Власть денег делит общество на классы, неспособные чутко общаться друг с другом… Повсюду мы видим движение дифференциации. Повсюду мы видим, как местная группа – приход, коммуна, район или деревня – приходит в упадок или же развивается за пределами реальной общности.233
В 1912 г. социолог Чарльз Хортон Кули сетовал на упадок американского сообщества: «В нашей собственной жизни близость соседства была нарушена ростом сложной сети частных контактов, которая делает нас чужими для людей, живущих в одном доме… уменьшая нашу экономическую и духовную общность с нашими соседями».234 С тех пор последовали и другие жалобы.235
Согласно кропотливому накоплению социальных показателей, начиная с 1960 г., все показатели социальной и политической взаимосвязанности в США – голосование, посещение церкви, членство в профсоюзах, членство в организациях от Родительского комитета до Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, лиг по боулингу и даже карточным играм по выходным! – резко сократились, особенно среди тех, кто родился после Второй мировой войны, то есть фактически всего нынешнего населения. И это снижение распространяется на все возрастные, классовые, расовые, религиозные, региональные и образовательные категории.236 Конфликт не уменьшился, а лишь распылился.
Первобытные общества, подобные тем, которые я описал ранее, настолько близки к понятиям органических и целостных, насколько это возможно, но и в них возникают споры. Даже среди других социальных приматов (а это все они) сотрудничеству может не препятствовать, а способствовать умеренный уровень агрессии. Это относится даже к крысам!237 Социальный конфликт – это не всегда плохо. Это понимают даже ведущие социологи и антропологи.238 Революционеры должны это понимать!
Я думаю, что в традиционных аргументах есть определённый смысл. Экономическое неравенство, безусловно, является важной причиной преступности. А государство само по себе является источником социального беспорядка, который может принимать форму преступности.