239 Но анархисты не должны мыслить категориями преступления. Они должны объяснять, что анархия, альтернатива закону и государству, является добровольной формой общества, основанной на равенстве и взаимопомощи. Закон – это грубый и неэффективный способ урегулирования конфликтов между людьми.
Более продуманной у анархистов – чем их экономизм и моральное негодование, – является критика природы закона как силы порядка, независимо от того, чьим интересам он служит и насколько плохо он функционирует. Закон действует категорично, но «каждый случай сам по себе является правилом». Нет двух совершенно одинаковых деяний (преступлений, если хотите). Нет двух совершенно одинаковых преступников. Последствия никогда не бывают абсолютно одинаковыми. Жертвы, если таковые имеются, никогда не бывают точно такими же. Но законы точно такие же. Одинаковое правосудие закона по своей сути неравноценно и, следовательно, по своей сути несправедливо. «При появлении новых казусов, право всегда оказывается недостаточным». Затем судьи либо искажают закон, чтобы соответствовать фактам, либо искажают факты, чтобы соответствовать закону, либо законодательный орган расширяет свод законов и усложняет его. В результате получается, что законов гораздо больше, чем может знать любой судья или юрист, и «следствием безграничности права является его неопределённость» – тем самым, как утверждал анархист Уильям Годвин, сводя на нет его цель – регулировать поведение.240
Анархисты правильно верят – но это лишь символ веры, – что закон не обеспечивает особого порядка, а тот порядок, который он обеспечивает, часто является неправильным порядком. Они не знают, что даже многие социологи признают, что большая часть социального порядка, как такового, даже сегодня поддерживается негосударственными – анархистскими – социальными отношениями.241 Примерно так же далеко зашли более проницательные классические анархисты в анализе проблемы межличностных конфликтов.242 Современные изложения анархизма не идут дальше.243
Анархисты должны перестать притворяться, что их утопия будет воплощением всеобщей гармонии. Этого не будет.244 Когда они так говорят, люди считают их наивными дураками и правильно делают. Анархисты должны признать, что споры могут быть всегда. Но существуют непринудительные, примирительные способы урегулирования большинства споров в децентрализованных, эгалитарных, анархистских обществах. Единственный учёный, почти анархист, признающий это – Джеймс Скотт: «одно дело в корне не соглашаться с Гоббсом в том, что жизнь людей и общества до появления государства была отвратительной, жестокой и короткой, и совсем другое – верить в то, что „природным состоянием“ общества был нетронутый ландшафт общинной собственности, сотрудничества и мира».245 Анархисты не смогут объяснить ничего из этого другим людям, пока они сами не поймут это. «В конце концов, патологически побуждаемые действия – это знакомая проблема; и любое общество должно вооружиться, чтобы справиться с теми, кто (как выразился Джон Локк) действует наподобие „льва или тигра, одного из тех диких кровожадных зверей, с которыми люди не могут иметь ни совместной жизни, ни безопасности“».246
Споры носят универсальный характер. Процессы с участием третьей стороны не являются универсальными, но они очень распространены в первобытных обществах. Чем сложнее общество, тем более вероятно, что в нём будут механизмы посредничества, арбитража или судебного разбирательства, по отдельности или в сочетании. Основным фактором, определяющим их присутствие и то, какие из них присутствуют, является социальный масштаб и сложность общества. У анархистов нет единого мнения о том, насколько сложным должно быть их анархистское общество. Как и большинство классических анархистов, я убеждён, что современная анархия должна быть мелкомасштабной и радикально децентрализованной, какой всегда была первобытная анархия. Это подразумевает ограничение на то, какую часть существующего общества можно или желательно поддерживать. Для меня очевидно, что анархистское общество не может (и не должно) сохранять и усиливать, как утверждает Ноам Хомский,247 большую часть современного индустриального общества, финансовые институты, демократию и верховенство закона. Скорее, он должен приближаться к Gemeinschaft (общности), а не к идеальному типу Gesellschaft (общества).248 Даже если идеальной общности такого типа никогда не существовало, именно к ней мы должны стремиться.
То, что общество в своей основе должно состоять из сообществ, построенных по принципу «лицом к лицу», понимали Фурье, Оуэн, Кропоткин, Малатеста, Бубер, Гудман, Перлман, Зерзан и многие другие. В таких сообществах переговоры и посредничество, согласно моим аргументам, были бы жизнеспособными, эффективными и анархистскими. Мне наплевать, насколько первобытны или современны эти общества, если они действительно анархистские.
Немного сложнее представить, какую форму примет урегулирование споров при анархо-синдикализме. Там формации в основе состоят из самоуправляемых рабочих советов на местах, определённых функционально, наряду с коммунами, определёнными географически. Конечно, межличностные споры наверняка возникнут на рабочем месте, как это часто происходит сейчас, хотя ни один синдикалист не признает этого. Я не знаю, будут ли избранные товарищи-менеджеры/боевики сами регулировать эти споры: это было бы не очень-то по-анархистски. Вместо этого они могли бы добавить эти споры в повестку (возможно, уже перегруженную) собраний на рабочем месте, или спорщик мог бы сделать это сам.
Эти собрания будут назначаться после работы, если при синдикализме вообще остаётся время после работы. Большинство работников на собраниях, вероятно, будут избегать этого обязательства, потому что их отношения со спорщиками, если таковые имеются, являются просто рабочими, за исключением, может быть, нескольких приятелей и приятельниц. Трибунал, состоящий из сторонников спорщиков, плюс менеджеров, плюс боевиков, которые любят ходить на собрания, мне кажется, уступает любому известному процессу урегулирования споров, за исключением, может быть, судебного разбирательства. Даже испытание боем не хуже. По сути, это ненасильственная версия того же самого.
А как насчёт посредничества? Идеальное посредничество предполагает наличие посредника, принятого обеими сторонами, но при этом ни одна из сторон не обязана соглашаться на урегулирование, предложенное посредником. Кто может быть посредником? У нас есть два прецедента. В первобытных обществах посредником является тот, кто знает спорящих лично или по репутации, или, по крайней мере, имеет личные связи с родственниками обоих спорящих. Обычно это человек бо́льшего достатка или более высокой репутации, который может, при необходимости, привлечь своих родственников и клиентов на сторону сговорчивого спорщика – против несговорчивого.
При синдикализме может не оказаться никого, кто лично знал бы обе стороны, или того, у кого есть сквозные связи с ними, или с их друзьями или семьёй. Если такой человек есть, он может не захотеть быть посредником, или он может быть не очень хорош в посредничестве. Конечно, при анархо-синдикализме не может быть различий в достатке. Могут ли быть различия в репутации? У испанского анархизма были свои звёзды. Я полагаю, что возникло бы анархистское эгалитарное отвращение к различиям в репутации, так что более уважаемого, более авторитетного человека отговорили бы от посредничества, из которого он мог бы выйти с возросшим авторитетом (это основная мотивация для посредников ифугао). Совершенство и превосходство не являются синдикалистскими ценностями. Как и честь.
Другим прецедентом является современное альтернативное урегулирование споров (АУС), проводимое обученными, специализированными посредниками и арбитрами – профессионалами, за которыми стоит сила государства. Я представил доказательства того, что с этим не так. Я надеюсь, что синдикалисты отвергнут это, но я совсем не уверен, что они это сделают. В принципе, они не против максимального разделения труда в сложном индустриальном обществе, но они не знают или равнодушны к некоторым его последствиям. Если, как утверждают Корнелиус Касториадис и Ноам Хомский, разработка национальных экономических планов – это всего лишь ещё одна отрасль («фабрика планов») со своими собственными рабочими коллективами и советом,249 то не может быть никаких синдикалистских возражений против самоорганизованных кадров (я имею в виду «отрасли») профессиональных посредников. Уже существует Американская арбитражная ассоциация профессиональных арбитров. Но отцам анархо-синдикализма, как и всем другим анархистам, нечего сказать об урегулировании межличностных споров.250
Первая книга признанных криминологов-анархистов, Ларри Тиффта и Марка Салливана (опубликована в 1980 г.), лишь ненадолго останавливается на том, чтобы одобрить «прямое правосудие», которое «не означает институционализации урегулирования конфликтов». Это может быть убийство, дуэль, вражда, самосуд и толпы линчевателей. Несмотря на то, что у Тиффта и Салливана есть докторские степени по общественным наукам, они не понимают, что такое институция. Если институция означает постоянную организацию, то не может быть никакой анархистской институционализации правосудия, поскольку институционализированное правосудие в этом смысле обязательно является государством или частью государства. Но организация может означать внесистемные процессы ведения споров, к которым люди регулярно прибегают, подобные тем, которые я описал для нескольких первобытных обществ. Тиффт и Салливан в то время, по-видимому, не были осведомлены об антропологической литературе по спорным процессам, что непростительно. Но они смутно представляли себе подобные процессы, потому что написали: «Эти процессы могут включать в себя обсуждение конфликтов между взаимно выбранными друзьями. Возможно, лица, находящиеся в конфликте, могли бы выбрать посредника».