Акулина открыла завизжавшую ржавыми петлями дверцу, взбила подушки и позвала:
– Заходите, ложитесь.
Когда они проходили к загородке, коза снова встала и проводила их нацеленными рогами.
– Ну-ну, – погрозил ей Пикалов.
Серебряный, несмотря на изрядное опьянение, разделся по-военному, в два счета. И захрапел, едва коснувшись головой подушки. Пикалов позавидовал его спокойствию: военный трибунал, можно сказать, занес над ним свой карающий меч, а ему хоть бы хны – дрыхнет, забыв обо всем на свете: о том, что угнал машину, что могут хватиться командиры, и мало ли что может случиться в караулах, в части за время его отсутствия.
Дед тоже храпел на печи – на все лады. Акулина заворочалась, давая, видно, знать, чтобы Пикалов шел к ней. Он неслышно поднялся. Подошел к двери-калитке, легонько надавил на нее. Раздался оглушительный скрежет. Пикалов вздрогнул от неожиданности и замер. Понес его черт в дверь, когда перегородка выше колен начинается. И ведь помнил, что петли скрипят… Слава богу, дед не проснулся. И Ваня рулады на все лады выводит.
Пикалов постоял немного, лег на пол и двинулся вперед по-пластунски. Продвижение его остановил страшный удар в лоб. Из глаз посыпались искры. Поначалу он ничего не мог понять, лежал ошеломленный, скрюченный болью. И лишь когда зашуршала солома и тоненький голосок проблеял: «Бе-э-э», он понял, в чем дело.
«Чтоб ты сдохла!» – мысленно пожелал он козе, отползая обратно. Желание очутиться рядом с горячим телом Акулины отпало. Ему было и больно, и смешно. Внезапно его озарила мысль послать по своему пути Серебряного. Коза и теперь на страже, перебирает копытцами, охраняя своих чад.
Пикалов растолкал друга.
– Чего ты? – зевнул во весь рот Серебряный.
– Тсс. Там Акулина тебя ждет.
– Какая Акулина? – никак не мог понять Ваня.
– Акулина, хозяйка, которой ты предложение хотел сделать, – не упустил случая подколоть Пикалов. – Иди, она ждет тебя. Меня отшила, говорит, капитана подай. Понял? – Ваня наконец сообразил, что к чему, повернулся на другой бок, сказал беззлобно:
– Пошел ты с ней к черту.
– Да ты что? – толканул его в бок Пикалов. – Она к нему со всей душой, а он… Такая женщина… Не позорь наши Военно-воздушные силы.
Сопя и вздыхая, Ваня нехотя поднялся.
– Только не через дверь – скрипит. Под загородку, вот сюда, – напутствовал Пикалов, слыша, как вблизи зашуршала солома и нетерпеливо стукнули копытца.
Ваня опустился на пол и едва пополз, как раздался тупой удар и победно-торжественное: «Бе-э-э!»
Серебряный ткнул кулаком уткнувшегося от хохота в подушку друга и лег, отвернувшись к стенке…
Рано утром, еще до света, их поднял дед и, найдя в сарае два бревна, приготовленных, по его словам, для ремонта сарая, отдал им:
– Пользуйте, вам они теперь нужнее.
Погода, как и предсказывал первый старичок, действительно разведрилась, небо прояснилось, и вчерашнюю хлябь схватило тонкой корочкой.
Пикалов и Серебряный подложили под задние колеса бревна и без особого труда выбрались на дорогу. Отнесли в сарай старику бревна, поблагодарили его и тронулись в обратный путь. Когда рассвело и они глянули друг на друга, на вздувшиеся на лбу шишки, громко захохотали.
5
…В течение 27 февраля наши войска вели наступательные бои на прежних направлениях…
Как Пикалов и предполагал, подполковник Омельченко хватился Серебряного еще ночью. Помощник ответил, что дежурный поехал проверять посты. Но Омельченко был не из тех простачков, которых можно в два счета обвести вокруг пальца: он передал помощнику приказание, как только дежурный вернется в часть, позвонить командиру полка в штаб. Серебряный вернулся утром. Помощник передал приказание подполковника. Ваня грустно вздохнул, пожал плечами и констатировал:
– Кажется, влип. – Спросил у помощника: – Он еще в штабе?
– Нет, в столовую пошел.
Ваня поправил фуражку, шинель под портупеей и, подмигнув Пикалову – все, мол, будет в порядке, – зашагал в столовую.
Не возвращался он с полчаса и вернулся не один, а с молоденьким лейтенантом, недавно прибывшим на пополнение, без красной повязки на рукаве – повязка была у лейтенанта. Голова Вани была низко опущена, и капитан казался еще ниже ростом.
«А женщины его любят», – совсем некстати подумалось Пикалову.
– Финита ля комедия, как писал Лермонтов, – сказал, грустно усмехнувшись, Ваня. – Омеля решил трибуналом меня переделать. Принимай, лейтенант, всю эту хурду-бурду, – кивнул он на уставы, лежавшие на столе стопкой, журнал приема и сдачи дежурства, ящик с патронами в углу. – И помни: первое дежурство тебе передал потомок великого князя Иван Серебряный.
Пикалов дружески положил ему на плечо руку:
– Ты не расстраивайся, все образуется. Сдай дежурство и иди отдохни… Меня Омеля не спрашивал?
– А ты при чем? О тебе я словом не обмолвился.
– Ну ладно, я пошел. Надо переодеться, мне же занятия с радистами проводить.
– Топай.
На улице Пикалов мысленно похвалил себя за удачу и за смекалку: теперь капитан Серебряный, «потомок великого князя», сидел у него на крючке намертво. Сегодня вечером или завтра Блондине завершит дело. Ваня слишком честолюбив, чтобы сменить свою штурманскую профессию на рядового пехотинца. Он предпочтет выпрыгнуть с парашютом в тылу врага, и Пикалов в этом ему поможет. Но это крайний случай, если действительно вздумают его судить военным трибуналом, хотя Пикалов был почти уверен, что до этого дело не дойдет: штурманов сейчас и без того не хватает и подготовить их не так просто, а Серебряный, несмотря на все его недостатки, отлично ориентируется в воздухе и бомбит снайперски. Если Омельченко с этим не посчитается, то посчитаются другие, более высокие начальники. И Пикалов опять-таки придет на помощь Ване. А Ваня ценить дружбу умеет…
6
17/III 1943 г….Боевой вылет на разведку с фотографированием аэродрома Багерово…
Весна сорок третьего пришла на Северный Кавказ дружная, стремительная. До самого марта держались морозы, потом зарядила непогодь – дожди со снегом. И вдруг все в один день переменилось: небо очистилось от облаков, ветер стих, и землю залили синь неба да яркое, по-летнему знойное солнце. Аэродром быстро подсох и заполыхал слепящими, как само солнце, одуванчиками. Зазвенели в небе жаворонки, загорланили на уцелевших деревьях грачи, латая старые гнезда, нежно и переливчато выводили рулады ласточки, сидя на карнизах у своих мазанок, помогая людям хоть на минуту забыть о войне, о том, что на каждом шагу их подстерегает смерть.
Лейтенант Туманов стоял около своего бомбардировщика и с интересом наблюдал за птицами – единственными, наверное, в природе счастливыми и беззаботными созданиями, которые всюду найдут себе уютный уголок, ни от кого не зависимыми, никому не обязанными… Воробьи ошалели от радости, то пулями носятся друг за другом, то, собравшись в стаю, верещат и бранятся, как девчонки на перемене, стараясь перекричать друг друга. И от этого яркого солнца, от обилия цветов и веселого гомона птиц у него на душе было радостно и грустно.
Он увидел, как от соседнего самолета к нему направился командир полка подполковник Омельченко. На лице тоже радость, улыбка. Предупреждающим жестом остановил летчика, собравшегося отдать ему рапорт.
– Вольно, вольно. – По-товарищески протянул ему руку для приветствия. – Здравствуй. Дотопал, говоришь? – кивнул он на самолет. – Поздравляю. И с успешным выполнением очередного задания, – подполковник хитровато прищурился, делая паузу, – и с очередным званием. Только что сам телеграмму читал – старшего лейтенанта тебе присвоили. Рад и горжусь – достоин. Сколько, говоришь, на «рентген» слетал?
– Второй десяток разменял.
– Н-да, – вздохнул Омельченко, – отдохнуть бы тебе, пока самолет ремонтируется. Но сам понимаешь, какое жаркое время. Фашисты делают все, чтобы удержать Голубую линию и Крым. Эскадру асов «Удет» сюда перебросили. Надо подкараулить ее на аэродроме, как прежде делали.
– А где базируется она?
– Как где? В Багерово. Я сам вчера видел, когда возвращался с задания, как вспыхивали там прожекторы и садились самолеты.
– И я видел. А днем разведчик летал, снимки привез – аэродром пустой.
– Значит, немцы используют Багерово только ночью.
– И я так думаю.
– Но командованию нужны доказательства. Ставка приказала нам во что бы то ни стало сфотографировать аэродром ночью. Трижды мы пытались это сделать, и сам знаешь, чем все кончилось.
Да, Александр знал: два экипажа с задания не вернулись, третий еле дотянул на изрешеченном осколками самолете с разбитым фотоаппаратом.
– Надо какой-то маневр придумать, – высказал он вслух свои соображения.
– Думали. Только немцы нынче не те стали, на мякине их не проведешь. И воюют: при обстреле зениток их истребители нас атакуют. Встречают на дальних подступах, словно кто-то их предупреждает… Ну да ладно, отдыхай, что-нибудь придумаем.
Омельченко ушел, а Туманов стоял, погруженный в невеселые думы. Два лучших экипажа погибли – капитана Кулакова и старшего лейтенанта Ситнова. Не раз Александр летал с ними на задание, не раз прикрывали друг друга огнем пулеметов от истребителей. Молодые красивые летчики. И вот их нет. А кто-то не вернется сегодня, завтра…
– О чем, командир, задумался? – прервал его размышления Ваня Серебряный. – Снова гречанка вспомнилась? – И он запел: – «Когда легковерен и молод я был, младую гречанку я страстно любил…» Кстати, ты не обратил внимания, натуральная она брюнетка была или, как моя, крашеная? Вчера присмотрелся, а она вовсе не шатенка, а скорее блондинка. Говорит, голубые глаза лучше гармонируют с темным цветом. Вот и пойми этих женщин. Хорошо, если у них только внешность обманчива…