тная карточка — «Тадеуш Бронич. Технический директор автосервисной фирмы „Будем знакомы“. Республика Польша».
— С размахом у вас поставлено, — повернулся он к Свете, вертя меж пальцев твердую глянцевую визитную карточку. — Такие вещицы по обыкновению вручают лично, а не по почте, верно?
— Это поляк, фирмач, приходил к Елене Павловне перед ее отъездом в Германию. Она его, правда, не приняла, отправила к заму по общим вопросам.
— А куда ведет эта дорога? — Скорик указал на дверь за шторкой.
— В лабораторию. Елене Павловне так было удобней, прямо из кабинета.
— А остальные сотрудники как?
— Есть еще вход со двора.
— Понятно… — он посмотрел на часы: пятнадцать тридцать, через полчаса встреча с Агрбой. — Значит, из лаборатории любой может войти сюда?
— Нет, вот маленькая щеколда, видите? Когда Елена Павловна выходит из кабинета, она всегда запирает щеколду.
Он подошел, проверил. Задвижка была вогнана в паз до упора.
— Светлана Васильевна, не исключено, что мне еще придется побывать здесь. Поэтому я кабинет опечатаю. Ключик у вас заберу. Мы это оформим как положено.
Ничего не ответив, она пожала плечами, мол, ваше право…
Он посмотрел на список лиц, названных Светланой, и понял, что сегодня повидать их уже не успеет. Разве что завтра с утра, до похорон. Тоже не очень удачно, но что поделать…
Скорик опоздал минут на десять. Майор Агрба ждал его на скамье в коридоре. Как всегда, он был в штатском. Скорик никогда не видел его в форме, даже не мог представить себе, как она на нем выглядит — Агрба был толстоватый коротышка с сильными плечами, вечно подтягивающий брюки, сползавшие под наметившийся живот. И сейчас поверх желтой сорочки без галстука на нем в обтяжку сидела затасканная салатового цвета курточка; серые брюки пузырились на коленях, давно просили щетки и крема растоптанные широкой ступней коричневые туфли. Его можно было принять за человека любой профессии: слесарь из ЖЭКа, шофер, рубщик мяса, мастер из телеателье, продавец овощей или фруктов на рынке…
— Здравствуй, Джума. Извини, что опоздал. Заходи, — отперев дверь, Скорик пропустил Агрбу. — Садись. — Он увидел листок, почерком коллеги, занимавшего стол рядом, было написано: «Тебе звонили из химчистки, костюм давно готов». Скомкав и швырнув бумажку в корзину, Скорик спросил: — Ну, как живешь, Джума?
— Как кукурузные зерна в ступе, а пестик в руках у хозяина. На коллегии генерал огласил цифры: на одного опера в среднем приходится семьдесят семь нераскрытых, а у одного следователя — до восьмидесяти дел в производстве.
— У нас ненамного веселей… Дома как? Прибавления семейства не ожидаешь?
— Дома нормально. Ожидаю, — Агрба весело сощурился.
— Сколько же у тебя? Трое?
— Да. Ждем с Надькой четвертого… Ну а ты как? Женился?
— На ком, Джума?
— Ну на этой кадре… ты с нею уже года два. Катерина, кажется?
— Есть такая. Боюсь детей заводить, потому и не женился, — подмигнул Скорик. — Сопли, вопли, шоколадные конфеты, размазанные по всем вещам. Начну бить — лишат отцовства.
— С шоколадом сейчас не разгонишься, дорогой, так что не бойся.
— На, читай, — Скорик достал из сейфа папку с делом.
Пока Агрба читал и что-то себе выписывал, Скорик куда-то названивал…
— Понятно, — Агрба закрыл папку. — Правда, не очень. Приехала с Назаркевичем. С кем уехала, куда? С Назаркевичем ты встречался?
— Он в больнице, ногу разбил, вроде в аварию попал.
— А где уверенность, что он вернулся в тот же день?
— Это со слов секретарши, вернее с его слов, он ей так сказал, «Кубракову отвез и вернулся к вечеру домой».
— А может он переночевал у кого-нибудь в Богдановске. Исключаешь?
— Нет. Вот это и проверь. Надо бы и на машину взглянуть. И придется тебе сгонять завтра с утреца в Богдановск. Тамошние сыскари ребята хорошие, но тебя я люблю больше.
— Это я уже понял. Сам-то чем займешься?
— С институтскими людьми надо встретиться.
— А что Войцеховский говорит?
— Пока лишь то, что есть в деле… Но, Джума…
— Ты знаешь, я не резинщик. Только позвони Проценко, чтоб он мне больше ничего не подвешивал. Он ведь как? Получит от руководства разгон сразу меня достает… Давай мне адрес Назаркевича…
Дом, в котором жил Назаркевич — облупленная пятиэтажка — стоял в глубине двора. Детские качели, загородка для мусорных баков. За домом полуобвалившийся забор, за ним — пустырь. Впритык к забору два металлических гаража. Между ними машина, накрытая брезентом. Оглядевшись, Агрба быстро приподнял брезент, посмотрел на номер. Машина Назаркевича. В ГАИ Агрба загодя узнал цвет, номер и модель «жигуленка», принадлежащего Назаркевичу. Джума вошел в подъезд, поднялся, позвонил в дверь. Никто не отозвался. Он стоял долго, несколько раз нажимал кнопку. Безрезультатно. Потом позвонил в дверь рядом. Вышел мужчина в майке и полосатых пижамных брюках.
— Вам кого?
— Я к Сергею Матвеевичу. Что-то не открывает.
— Их дома нет. Наталья Даниловна к нему в больницу поехала.
— А что с ним?
— Колено сильно зашиб, в аварию попал. А вы кто будете?
— Знакомый… Он в какой больнице? Не знаете?
— Чего ж не знаю, я сам отвозил его на своей машине?! В 4-ю городскую, в травматологию…
Спускаясь по лестнице, Агрба думал, что надо было спросить, где, при каких обстоятельствах Назаркевич повредил колено и когда вернулся из Богдановска: в тот же день или после. Сосед Назаркевичей мужик разговорчивый, видно, отношения между ними хорошие, так что мог знать и это. Но поразмыслив, майор пришел к выводу, что поступил правильно, воздержавшись: нельзя слишком «давить на газ», эдакое неумеренное любопытство настораживает. Люди замыкаются…
Выйдя во двор, Джума посмотрел в сторону гаражей. Велик был соблазн взглянуть на автомобиль, покрытый до земли выгоревшим брезентом, но появился народ — люди возвращались с работы, на качелях молодая мамаша катала девочку лет четырех. Так не солоно хлебавши, Агрба двинулся к трамвайной остановке.
Джума шел по больничному коридору в сопровождении врача-ординатора, накинув на плечи халат.
— Здесь, — сказал врач, останавливаясь у двери в палату. — Он в левом углу у окна. Я вам не нужен?
— Нет…
Джума вошел и сразу скис: в палате шесть коек, на каждой лежал больной, у одних руки и торс в гипсе, в каких-то металлических конструкциях, у других — ноги подвешены в блоках. Агрба подошел к постели Назаркевича. Сесть было некуда — два стула на всю палату, оба заняты банками, книгами, тарелками, крышками.
— Здравствуйте, Сергей Матвеевич, — склонившись, тихо сказал Джума. Я из ГАИ. Вы уж извините, что наведался, я ненадолго.
— Что за срочность? — хмуро спросил Назаркевич.
— Есть пара вопросов… Во вторник, пятнадцатого, вы попали в аварию. Так? — почти шепотом спросил Джума.
— Не во вторник, а в среду.
— Но в Богдановск-то вы ездили во вторник?
— В тот же день и вернулся. А в среду утром опять поехал. Тогда и произошло.
— Вы один ездили?
— Когда?
— Ну, во вторник, в среду.
— Во вторник с начальницей, в среду один.
— Она вернулась с вами во вторник?
— Нет. Осталась в Богдановске.
— А в среду?
— Я не доехал до Богдановска. А в чем, собственно, дело? — начал раздражаться Назаркевич.
В это время открылась дверь, в палату вошли два врача, а с ними стайка студентов. Джума понял, что дальнейшее пребывание здесь уже бессмысленно.
— Выздоравливайте, Сергей Матвеевич.
— Постараюсь, — Назаркевич повернул голову к стене…
Спускаясь по ступенькам и идя затем к трамвайной остановке, Джума пытался разгадать вопрос Назаркевича «А в чем, собственно, дело?» Темнит, или ничего не знает, или — что?..
Только около восьми вечера Скорик ушел из прокуратуры. Домой добрался в половине девятого уставший и голодный. Войдя в квартиру, понял, что здесь Катя: в коридоре стояла ее хозяйственная сумка, а из кухни слышны были какие-то Катины движения у плиты. Он пошел на кухню.
— Привет. Давно пришла?
— Минут сорок.
Они поцеловались.
— Есть хочу, — сказал он.
— Уже жарю картошку. Купила охотничьих сосисок.
— На чем жаришь? У меня ни кусочка масла не было.
— Я достала бутылку подсолнечного.
— Видишь, как хорошо, что у тебя свой ключ! Иначе я бы сидел сегодня голодный.
— И злой.
— Конечно. Я плохо переношу голод.
— Знаю. Ставь тарелки, нарезай хлеб. В сумке у меня свежий батон…
После ужина он ушел в комнату, уселся в кресло просматривать газеты, скопившиеся за два дня. Катя купалась, Скорик слышал, как в ванной шелестели струи воды, попадая на целлофановую занавеску…
Потряхивая влажными волосами, Катя вышла в синем махровом халате, перехваченным в талии поясом. Она уселась в кресло напротив, отбросив полы халата, высоко положив ногу на ногу, и принялась маленькой кисточкой из пузырька покрывать ногти лаком. Запахло ацетоном. Скорик любил этот запах, любил наблюдать за Катей во время этой процедуры. И сейчас, глядя поверх газеты на ее ноги, обнаженные почти до бедер, наблюдая, как очередной раз проведя осторожно кисточкой, Катя ждет, чтоб высох лак, он вдруг подумал: «Интересно, будет ли все это меня занимать, если мы поженимся и я привыкну к ее каждодневному присутствию в этой квартире?»
— Ты чего уставился? — она неожиданно перехватила его взгляд и инстинктивно затолкала полы халата меж колен.
— Да так, — улыбнулся он.
Они познакомились три года назад. Биохимик по профессии, Катя работала в научно-исследовательской лаборатории судебных экспертиз, Скорику иногда приходилось туда обращаться. Там впервые увидели друг друга…
— Стели, ложись, я подожду пока лак просохнет.
Он поднялся, пошел к постельной тумбе…
12
Ох, как не хотелось ему сегодня идти в институт опрашивать людей, которые через несколько часов должны отправиться на похороны. Скорик понимал, что сотрудники института не охвачены вселенской печалью — не все к Кубраковой одинаково относились, как и она к ним, кто-то ее любил, кто-то уважал, кто-то был равнодушен, а кто-то, он не сомневался, не терпел, может даже и ненавидел. Все это естественно. И все же атмосфера траура в той или иной мере коснулась каждого, что по его мнению, создавало для него определенное психологическое преимущество, которое может исчез