— Из-за этого она и с Назаркевичем враждовала?
— За два часа можно модернизировать деревянную тачку. Кубракова предпочитала модернизировать скоростной автомобиль, хотя на это нужен месяц. А Назаркевич примется доводить до ума тачку, потому что она нужна немедленно. Вот вам разница между ними. Он, безусловно, хороший, способный специалист, фонтанирует идеями. Но в основном для тачки. Тщеславен, гипертрофированно самолюбив, полагает, что она не дает ему хода, затирает, завидует. Неприязнь перешла почти во вражду.
— Почему же она не рассталась с ним?
— Видимо, дорожила как специалистом. От нас и так люди уходят в кооперативы. Платим мало. Ушел технолог Вячин, компрессорщик Матляк, сейчас по договору нанялись куда-то руководитель нашего энергетического хозяйства Лагойда и тот же Назаркевич.
— А куда?
— В какой-то кооператив, не знаю названия… Вот так и живем. Затеял интересное дело с немцами и — на тебе…
— Что за дело?
Яловский стал рассказывать о поездке в Германию. А Скорик, слушая вполуха, подумал: «Неужто между Кубраковой и Назаркевичем в итоге произошло нечто такое, что?..» Наконец, спрятав бумаги в «кейс», он сказал:
— Мне придется сделать обыск в кабинете Кубраковой.
— Это уже ваши хлопоты, — ответил Яловский…
В приемной Кубраковой никого, кроме секретарши, не было. Она стояла у сейфа, вытаскивала папки, сортировала их и расставляла вновь в известном ей порядке. Солнце, бившее из окна, просвечивало ее рыжие локоны, и, казалось, они покрыты каким-то золотым лаком. Поздоровавшись, Скорик сказал:
— Светлана Васильевна, я буду делать обыск в кабинете Кубраковой, нужны понятые. Двое. Скажем, вы и пригласите еще кого-нибудь.
— Кого именно?
— Не имеет значения… Впрочем, можно бы товарища Лагойду.
— Хорошо, я позвоню ему…
В это время осторожно приоткрыв дверь, робко вошел немолодой мужчина и стоя на пороге, тихо спросил:
— Разрешите?
— Входите, Анатолий Филиппович.
— Я принес ключи Елены Павловны, — и он положил на столик возле пишущей машинки связку ключей.
— Спасибо, Анатолий Филиппович.
Уже уходя, мужчина поймал на себе взгляд Скорика, и тот заметил, как едва сдвинулись к переносице его брови. Что-то странное было в этом человеке, какая-то пружинистая сила ощущалась в нем, ее выказывала свободная походка. А странным, как понял Скорик, было лицо: совершенно лысый череп, непривычного цвета загар — не сезонный, что ли, а вроде постоянный, заполнивший каждую складочку, каждую морщинку, ну а главное зубы — ровные, белые, один в один, а десны по-юношески розовые, не осевшие от пародонтоза, не изувеченные никотином, — именно это прежде всего бросилось в глаза. Скорику показалось, что где-то он видел похожее лицо, а может именно этого человека. И когда тот, вежливо попрощавшись, вышел, Скорик вспомнил: в кабинете у старшего помощника прокурора области три-четыре года назад. Скорик зашел тогда по какому-то вопросу. Тот читал, листал бумаги, а человек этот сидел напротив. Скорик ждал, пока коллега освободится и разглядывал странное лицо визитера.
«Хорошо. Будем разбираться», — сказал помпрокурора, подняв голову, а когда посетитель ушел, пробурчал: «Сперва сажаем, потом выпускаем».
«Кто это?» — поинтересовался Скорик.
«В сорок пятом, после войны посадили за сотрудничество с немцами в Богдановске. А дело-то вот, — похоже, дохлое, — он показал тоненькую папку. — Буду сочинять представление в суд. Комиссия по реабилитации рассмотрела»..
— Светлана Васильевна, что за ключи вам принесли? — спросил Скорик. Сколько их вообще от приемной и кабинета?
— Три пары. Эти, — она указала на только что возвращенные, — всегда находятся у вахтера, запасные. Одна пара у меня. И еще одни постоянно у Елены Павловны. Личные.
— А этот человек, который принес?..
— Анатолий Филиппович? Наш ночной вахтер.
— Как его фамилия?
— Сердюк…
Запыхавшийся, быстро вошел Лагойда, — коренастый, плотный, пригладил светлые волосы над высоким лбом с глубокими залысинами.
— Заходите, Юрий Игнатьевич, — поднялся Скорик. — Я буду делать обыск в кабинете Кубраковой. А вы и Светлана Васильевна — в качестве понятых. Не возражаете?
— Чего уж тут возражать, как говорят, понятой — не нанятой, — слегка улыбнулся Лагойда, не заметив, как неодобрительно нахмурилась Света…
Скорик тщательно перебирал и просматривал каждую страничку — и те, что лежали на столе, и те, что в целлофановых папочках, выдвигал ящики, рылся в них. Лагойда и Света сидели рядом, сперва наблюдали за Скориком, затем о чем-то тихо переговаривались. Ничего не найдя, Скорик прошелся по кабинету, обозревая его, вернулся к столу и взялся, как за увлекательное чтение, листая перекидной календарь, начав с февраля. Все странички были исписаны памятками, зачеркнутыми быстрым росчерком шариковой ручки. Прочитывая их, Скорик удивлялся разнообразию всего, чем занималась и во что вникала Кубракова, но для него все это было чужим и чуждым, неинтересным. И только в одном месте — на листочке за 12-е мая заключенная в овал красным фломастером незачеркнутой осталась запись: «Вячину». Если рядом с другими записями имелись слова-комментарии «позвонить», «выяснить», «договориться», «встретиться» и прочие, то в этом случае значилась только фамилия. Вырвав листок, Скорик положил его в карман…
Закончив и исполнив все формальности, Скорик вышел из кабинета в сущности с пустыми руками. Опечатывать его больше не было смысла. Поблагодарив и отпустив Лагойду, он только спросил:
— Юрий Игнатьевич, где вас найти, если понадобитесь?
— Этажом выше, комната 27, - Лагойда вышел.
— Светлана Васильевна, вы Вячина знали? — спросил Скорик.
— Конечно, он у нас много лет проработал технологом.
— А где сейчас?
— В кооперативе «Астра».
— Какие у него были отношения с Кубраковой?
— Нормальные.
— Он появлялся у вас после ухода в кооператив?
— Очень редко.
— Вообще в институте или именно у Кубраковой? Когда последний раз они виделись?
— За день до ее отъезда в Германию. Он буквально поймал Елену Павловну на улице возле института, мы уже с нею шли домой. Хотел о чем-то поговорить, но она спешила и сказала, что после ее возвращения. Второй раз пришел, когда она была в Германии, справлялся, не вернулась ли еще.
— Не была связана Кубракова с Вячиным какими-нибудь институтскими делами? — он достал из кармана листок календаря. Видите — «Вячину». Это ее рукой написано?
— Ее. По-моему, Елена Павловна никаких дел с кооперативом Вячина не имела. Хотя утверждать не берусь.
— Вы не знаете, в каких кооперативах Лагойда и Назаркевич?
— Кажется, вместе с Вячиным.
— Спасибо, Светлана Васильевна, — поднявшись, Скорик направился к двери.
— Что же все-таки случилось с Еленой Павловной? — робко спросила Света.
— Пытаемся понять, — ответил он, глядя ей в глаза. — У вас красивые волосы, — улыбнулся Скорик, уводя собеседницу от расспросов.
— А что хорошего? Рыжие. В школе дразнили.
— Это от зависти… До свидания…
Поднявшись этажом выше, он прошел по длинному коридору, отыскивая комнату № 27. Постучавшись, вошел. Небольшой кабинетик, скорее каморка с одним столом, два стула и дешевый фанерный шкаф с выбитым стеклом, заполненный какими-то бумагами, папками. За окном хозяйственный двор института.
Лагойда предложил сесть.
— Юрий Игнатьевич, вы с Назаркевичем в одном кооперативе?
— Да.
— У Вячина?
— Да.
— Что производит «Астра»? — Скорику показалось, что Лагойда удивился, когда он произнес название кооператива. Проявил эту осведомленность Скорик умышленно.
— Много хороших вещей, — и Лагойда перечислил.
— Вы давно знакомы друг с другом?
— Давненько.
— Друзья?
— Ну как сказать… Вроде приятели, — Лагойда был в сиреневой сорочке, рукава закатаны, сильные руки поросли до локтя светлыми волосами. Во время разговора он поглаживал правой рукой левую, порой обнажая под волосами красивую татуировку — попугая, сидевшего на кольце. Заметив взгляд Скорика, накрыл попугая ладонью. — Баловство.
Это была не мальчишеская неумелая татуировка, а исполненная профессионалом.
— Вы не знаете, когда Назаркевич вернулся из Богдановска: в тот же день или на следующий? — спросил Скорик.
— Вот этого не знаю.
— У Вячина в кооперативе есть телефон?
— Телефон-то есть, только самого Вячина нет. В командировке.
— Где?
— В Польше.
— Давно уехал? Надолго?
— Уехал… — Лагойда задумался, — по-моему, в прошлый четверг. Завтра-послезавтра должен вернуться.
— Как думаете, Юрий Игнатьевич, кто может занять место Кубраковой?
— Это уж не моя забота! Не вникаю.
— Я в том смысле, что кто-нибудь лелеял такую мечту?
— Мое дело — энергетическое хозяйство, а в сферы Кубраковой я носа не совал, мне это, как говорят, до одного места.
— До лампочки? — подмигнул Скорик.
— Можно и пониже.
— Раз так, тогда и закончим.
— Я провожу вас.
— Спасибо, не надо. Я найду дорогу…
Около пяти вечера Скорик позвонил на квартиру Кубраковым. Трубку взял брат:
— Можете приезжать. Я подготовил маму. Только вы постарайтесь без особого усердия. Сами понимаете ее состояние, — не стесняясь, предупредил он.
— Постараюсь. Я ведь к вам не в гости с балалайкой собираюсь, — в тон ответил Скорик.
— Понятно, понятно. Приезжайте…
Скорик увидел то, что и ожидал в этом доме, построенном в начале века: большие комнаты, потолки почти четыре метра, в углах изразцовые печи с подведенным газом, высокие окна с овальными фрамугами.
Кубраков усадил его на стул, сказал:
— Посидите, я позову маму.
— Одну минутку, Александр Павлович, — остановил его Скорик. — Я не собираюсь делать обыск, просто хочу осмотреть комнату Елены Павловны, письменный стол и задать несколько вопросов вашей маме. Не исключаю, что мне еще раз придется наведаться в комнату Елены Павловны для более тщательного осмотра, — избежал он слова «обыск». — Я предварительно позвоню.