— Нас здесь не будет. Я забираю маму к себе в Сокирцы, пусть поживет у меня какое-то время. Я дам вам ключи от квартиры, ключи сестры.
— Доверяете? — улыбнулся Скорик, стараясь расположить хозяина к непринужденному разговору.
— У нас воровать нечего.
— А если мне надо будет что-нибудь изъять? Без вас и понятых не смогу.
— Позвоните мне в Сокирцы заранее, я приеду.
— Куда звонить?
— Я райвоенком в Сокирцах.
— Александр Павлович, ваша сестра умела плавать?
— Очень хорошо. Она ведь родилась на Волге, в Саратове…
— Как зовут вашу маму?
— Ольга Степановна.
— Пожалуйста…
Седая, с бледным осунувшимся лицом, в длинном байковом халате, она показалась Скорику сейчас много выше, нежели тогда, на кладбище. Села напротив, положив белые старческие руки на стол, сцепив пальцы, но дрожь в них унять не могла.
— Ольга Степановна, простите мое вторжение, но что поделать, — такая служба, — начал Скорик. — Мне нужно задать вам несколько вопросов.
Она согласно кивнула.
— Ольга Степановна, не жаловалась ли вам Елена Павловна в последнее время, что кто-то ей угрожает или преследует?
— Нет. Ее нельзя было преследовать. Она была добрый отзывчивый человек и никому плохого не могла ни пожелать, ни сделать, — тихо сказала старуха.
— Не была ли угнетена чем-нибудь?
— Нет. Наоборот. Из Германии Леночка вернулась веселая, возбужденная… Вы считаете, что ее убили? — спросила вдруг.
— Ничего определенного сказать пока не могу. Но постараемся докопаться до истины, — шаблонных фраз было не избежать. — Ольга Степановна, у вас лично нет подозрений в отношении кого-либо?
Она долго молчала, потом произнесла:
— Мне всегда был неприятен Назаркевич, хотя я никогда его не видела. Но Леночка говорила, что все неудачники неврастеники. Она считала его неудачником, и полагала, что он когда-нибудь сорвется.
— Что она имела в виду?
— Не знаю.
— В Богдановск Елену Павловну отвозил Назаркевич. Вернувшись, он не позвонил вам, что Елена Павловна осталась там еще на день, может передал какие-нибудь ее слова?
— Нет. Он вообще сюда никогда не звонил.
— Я могу осмотреть комнату Елены Павловны?
— Идемте, — встал сидевший все время молча Кубраков. — Ты иди к себе, мама, ложись…
Комната Кубраковой скорее напоминала коридор — длинная, с одним окном. Изразцовая печь. В углах потолков залегли пыльные тени. На темном скрипучем паркете лежал затертый, грязно-зеленого цвета ковер. Тахта, простой платяной шкаф, стул у письменного стола, на стене потускневшее зеркало. Впечатление такое, что это — случайное жилье, что большую часть времени обитатель проводит вне стен.
Присутствие Кубракова сковывало. И все же Скорик довольно скрупулезно перебрал бумаги на столе. Но и здесь, как и в кабинете Кубраковой в институте, — ничего личного, все служебного свойства. Хотелось порыться в ящиках письменного стола, но Скорик решил сделать это в спокойной обстановке, когда Кубраков с матерью уедут в Сокирцы. Перекидной календарь он все же решил полистать. Нашел только одну интересную для себя запись: на страничке за 20-е мая было написано рукой Кубраковой «Вячину». «Календарь надо будет потом изъять официально», — подумал Скорик и сказал:
— У меня все, Александр Павлович.
Кубраков проводил его до двери, вручил ключи…
16
Верно говорят: одной рукой узел не завяжешь, поэтому не следующий день в кабинете криминалистики у Войцеховского они собрались вчетвером: Войцеховский, Агрба, Скорик и Щерба. До этого Скорик успел побывать у Кубраковых, застал их уже садившимися в машину. Он показал им очки, привезенные Джумой. Мать и брат опознали их, Елена Павловна привезла их из Италии, заплатила большие деньги. На вопрос Скорика, какое зрение было у Елены Павловны, мать сказала, что дочь очками пользовалась только при чтении и во время работы, обычно же очков не носила, левое стекло +4,5 диоптрии, правое +5. На обратном пути Скорик заехал в «Медтехнику». Там проверили и подтвердили: левое стекло +4,5, правое +5. И еще восхитились оправой, такой никогда не видели, суперновая, на руках потянет тысячу рублей, заверили, что в систему «Медтехники» такой товар не поступал…
— В нашем городе только Кубракова ездила в Италию, — иронично заметил Щерба.
— Но стекла-то — ее! +4,5 левое и +5 правое!
— Хотите, я найду вам сколько угодно людей с подобным зрением, — не унимался Щерба.
— Ну нельзя же так, Михаил Михайлович! Если будем все время ставить себе такие препоны, никогда не выберемся на дорогу! — раздражался Скорик.
— Ладно, сделаем допущение, очки на том месте потеряла Кубракова. Странная она женщина: попала в Богдановск, а оттуда пешком перла к обрыву 15 километров, чтобы почитать эту книгу, газету или еще что-нибудь. Достала очки, почитала, очки выбросила и ушла? Глупость! Ну а если по логике? Там у обрыва ей срочно потребовалось что-то прочесть. Согласитесь, что такие очки без футляра не носят. Значит, она достала из сумки футляр, вынула очки, футляр положила в сумку, прочитала нечто. И тут почему-то выронила очки. А футляр исчез вместе с сумкой. Что в ней было еще, мы не знаем. Но это не похоже на ограбление: часы «Сейко» с нее не сняли. Итак, ей пришлось что-то срочно прочесть. Если бы это было у нее с собой, она могла прочитать и раньше — в Богдановске, в машине, по дороге к обрыву, а не ждала бы пока окажется именно там.
— А может быть ей в том месте как раз и дали это чтиво, — сказал Агрба.
— К этому я и веду, — подтвердил Щерба.
— Она не пришла туда пешком, ее привезли, — Агрба посмотрел на Войцеховского.
— Замеры колеи, которые ты сделал, укладываются только в одно — это «Жигули», — сказал Войцеховский.
— С шоссе к обрыву водитель съехал там, где стоит знак «правый поворот запрещен», — напомнил Агрба.
— Ну, в пустынном месте кто не нарушит, — заметил Скорик.
— И все же рисковал. Гаишники там бывают. Недалеко поворот в заказник, куда въезжать вообще нельзя, но любителей жарить шашлыки и возить баб хватает. ГАИ любит там за ними охотиться, — сказал Агрба.
— Водитель мог не знать, — сказал Щерба.
— Не думаю, — сморщился Агрба. — Если он знал это пустынное место и обрыв, значит бывал в этих краях.
— Рисковал, но нарушил, потому что уж нужно было к обрыву? — Щерба обвел взглядом всех. — Согласимся. Поехали дальше, Виктор Борисович, обратился Щерба к Скорику.
— Кубракова была очень хорошей пловчихой, так что, если бы она упала в реку или ее столкнули… — начал Скорик.
— Понятно, — оборвал Щерба. — Ее столкнули, когда она была в бессознательном состоянии? Но ведь случаев насилия, предшествовавших этому нет, — резюмировал Щерба. — Что скажете?
— Никаких бумажек, писем, записок, что говорило бы о самоубийстве, я не нашел. Она была одержима работой. Особенно последнее время, после возвращения из Германии. Какой-то контракт с немцами. Была увлечена этим, — продолжал Скорик. — Чего вдруг самоубийство? Человек прагматичный, с очень устойчивой психикой… Кстати, возник новый персонаж.
— Кто такой? — спросил Щерба.
Скорик рассказал о надписях на листках календарей и прочее, что узнал о Вячине.
— Да, вспомнил он, — знаете, кто работает ночным вахтером в институте? Человек, который в 1945-ом был осужден за пособничество немцам в Богдановске.
— Самые осведомленные люди это не мы и не милиция, — хмыкнул Щерба, а швейцары ресторанов, отелей, ночные сторожа, дворники… С этим Вячиным тоже надо бы знакомство завести.
— Он в Польше сейчас, — ответил Скорик.
— Когда-нибудь же вернется… Сегодня пятница, — напомнил Щерба. Пятый день, как мы получили труп Кубраковой. Ее уже похоронили, а вы все никак не можете встретиться с Назаркевичем, Виктор Борисович. А ведь он ее отвозил в Богдановск! И в друзьях ее, как вы уже знаете, не состоял. О чем они говорили по дороге? Может помирились, а может разругались вдрызг.
— Он в больнице, — напомнил Агрба.
— Ну и что? Ушиб колено! Не без сознания же он! — это адресовалось Скорику.
— Там невозможно толком поговорить, палата на шесть человек. Через два-три дня он уже будет ходячим, тогда это будет проще.
— Ладно, вы тут колдуйте, — Щерба направился к двери.
Вернувшись к себе, Щерба медленно опустился в кресло, бросив тяжелые руки на стол поверх тяжелых бумаг. Папки. В каждой схвачены скоросшивателем протоколы допросов, постановления, объяснительные, заключения экспертизы, акты, справки. И все написано разными почерками, разборчиво или каракулями, со множеством лишних знаков препинания или вовсе без них, грамотно и понятно или ужасающе безграмотно и косноязычно. Все это надо читать, разбирать по буковке, по слову, чтобы вникнуть в смысл. Изо дня в день, из года в год. Вот уже почти четыре десятилетия. Собрания сочинений! Тома! Со своими характерами, сюжетами, людскими судьбами, каких не породит ничья изощренная фантазия. Но в наше безумное время вообще стало на дыбы, вверх ногами. Какая-то часть человечества стоит на голове… В Щербе ожило воспоминание из детства: он не мог понять, что земля круглая. Как так: сколько бы ни шел — по дороге, в лесу, в поле, — все ровная и ровная. Тогда он нарисовал Землю — круг, на одном полюсе изобразил человека, надписал «это я», перевернул рисунок на 180° и изобразил другого человечка. Получилось, когда он вертел рисунок, что одна из фигурок обязательно висит вниз головой. Кто же?
Что-то вспомнив, он потянулся к телефону, набрал номер:
— Юрконсультация? Пожалуйста, Устименко.
Щерба ждал, слышал, как кто-то звал: «Артем Григорьевич, вас к телефону»… — Артем, здравствуй. Это Щерба.
— Здравствуй, Миня. Я тебя слушаю.
— Неудобно получилось: ты заходил зачем-то, ждал да так и ушел. Ты извини, замордовала работа. Ты что-то хотел?
— Ерунда, Миня, не горит. Там у вас кто-то ведет дело Кубраковой из какого-то НИИ…
— А что у тебя за интерес?
— Пустяковый. У меня в Харькове родственница, она отправляла в этот НИИ Кубраковой свой доклад или реферат. Теперь ей хочется заполучить его обратно, поскольку, возможно, на нем есть пометки Кубраковой. Вот и все, если, конечно, этот доклад не фигурирует в деле.