— Местный. Коренной. До ухода на пенсию работал мастером в пекарне.
— Разрешите, товарищ майор? — открылась дверь, вошел сержант.
— Привез? — спросил его Мотрич.
— Привез, товарищ майор.
— Давай.
Сержант вышел и через минуту вернулся с пожилым человеком невысокого роста, большая лысая голова с венцом последних седых волос.
— Садитесь, Кузьма Петрович, — пригласил Мотрич. — Вот товарищи из области поговорить хотят с вами. Специально приехали. Кваску налить?
— Можно… А чего говорить? Я уже рассказал. Нового не придумаю.
— И все-таки, Кузьма Петрович, — попросил Скорик.
— Зять ко мне должен был приехать из Андижана, внука привезти. Решил угостить их рыбой. Место это над обрывом мое, давнее. Там щука с плотвой в жмурки играет. Пошел, значит, я по росе, сел. Через часок клев начался. Я там загодя прикормку для мелюзги даю, чтоб щуку привадить. Где-то после десяти услышал звук мотора, машина, значит, шла. Удивился, сюда не ездют почти. Потом мотор заглох, хлопнули дверцы. Ну, думаю, — все, кончилась моя рыбалка. Сейчас пойдут тосты, песни. А рыба тишину любит. Я сижу у самой воды, под обрывчиком, метрах в двадцати. Меня сверху не видать, я за кустами, а мне снизу видно. Гляжу: мужик и баба. Он капот поднял, возится в моторе, а она подошла к берегу, камешки стала кидать. Я разозлился, в садке килограмма три рыбы уже было, собрал свое хозяйство и берегом ушел.
— Кузьма Петрович, а лица их вы не запомнили?
— С моего расстояния не разглядеть было без очков. Да и что разглядывать? На кой они мне сдались?
— А машину не запомнили? Марку, цвет.
— Красная, похоже «Жигули».
— Какая одежда была на этих двоих?
— Баба, вроде, в желтоватой кофте вязаной, а на мужике костюм светлый, серый. Шапочка мне его показалась — цветная, кажется, белая с зеленым, с таким большим козырьком. Велосипедисты в таких бывают, я по телевизору видел.
— Какого числа это было?
— А шестнадцатого, в среду. Зять-то приезжал в четверг, потому и помню.
— Вы могли бы указать это место? — спросил Агрба.
— Которое? Где рыбачил?
— И где рыбачили, и где машина стояла.
— А как же!
— Съездим? — Джума посмотрел на Мотрича.
— Надо бы…
— Сегодня не могу, — посмотрев на часы, сказал рыбак, — мне внука из садика забирать нужно. Больше некому. Вдовый я. Дочь и зять в Андижане живут, офицер он. Знойно там нынче, так что внук у меня до сентября. Вот завтра с утра можно…
Такой поворот не очень устраивал Скорика, он рассчитывал, что домой, хоть и поздно, вернется сегодня. Он не любил случайных гостиниц с застиранными простынями и тощими подушками. Но теперь придется заночевать в Богдановске.
Поужинали они с Джумой в нищенском гостиничном буфете яйцами, сваренными вкрутую, плавленым сырком. Джума взял себе еще порцию капустных котлет, и поплатился жестокой изжогой, пошел искать аптеку в надежде купить соду.
Скорик из номера позвонил домой.
— Ты куда пропал, — услышал голос Кати.
— Я в Богдановске. Сегодня не приеду, заночую здесь.
— Нашел себе интердевочку?
— Ага! Тут сплошь интердевочки. У каждого отеля. Ты тоже не приведи на ночь какого-нибудь ковбоя в тюбетейке…
Утром поехали к реке. Рыбак указал место, где видел красную машину и тех двоих. Наверху остался Мотрич, остальные спустились вниз к кустам, где в то утро рыбак устроился с удочками. Мотрич сверху их не видел, а они, задрав голову, видели сквозь ветви кустов его торчащую на обрыве фигуру, в том месте, где нашли очки Кубраковой, а Джума обнаружил следы «жигулевских» скатов, придавивших траву…
Вернувшись в райотдел, Мотрич занялся поисками попутного транспорта, чтобы отправить Скорика и Джуму. Через час гаишник поймал у шлагбаума «рафик» местной «скорой помощи», водитель ехал в областной центр сдавать машину в капремонт. «Рафик» был старый, все в нем тарахтело, словно сдвинулось со своих мест, но Джуму это совершенно не занимало; его везли и слава Богу…
«Вячина надо допросить, Вячина, — думал Скорик, хватаясь за какую-то скобу, когда машина влетала в рытвину. — И круто браться за Назаркевича…»
22
— Как вам работается с Агрбой? — спросил Щерба Скорика.
— Он надежный. Вам Войцеховский показывал альбомы с картинкой баллончика?
— Да.
— Назаркевич. Единственная реальная версия. Косвенных улик достаточно. Если отвлечься от иных возможных толкований, то голая схема выглядит так, — приблизив лицо к Щербе, Скорик поднял палец. — Кубракова и Назаркевич не терпят друг друга. Но он, так сказать, в этой ситуации сторона зависимая, страдающая. Итак, он во вторник утром везет ее в Богдановск. В ночь со вторника на среду ночует где-то поблизости в машине, скажем, в какой-нибудь лесопосадке под Богдановском. Утром в среду возвращается в Богдановск, забирает Кубракову, убивает и едет домой. По дороге попадает в аварию. Нам же он говорит, что домой он вернулся накануне, во вторник, а в среду, дескать, снова поехал в Богдановск, однако едва выехал, как врезался в «Москвич» какого-то майора Агеева, бьет его машину, но тот так любезен, что на буксире отвозит Назаркевича домой. Для меня этот майор — подпоручик Киже. Назаркевич ничего о нем не знает и посему предъявить нам его не может. Поэтому я вывожу мифического майора Агеева за скобки. На чем стоит версия «Назаркевич»? В его машине найдена докладная на имя Кубраковой с ее «пальцами». Есть дата: 13-е, то есть воскресенье, за два дня до поездки в Богдановск. В машине Назаркевича Джума обнаружил и колпачок от баллончика с газом, и каскетку. В подобной директор завода Омелян видел водителя красных «Жигулей», в которых сидела Кубракова. Такая же каскетка была на голове шофера, приехавшего к обрыву с женщиной тоже на красных «Жигулях». Это — показания рыбака. У Назаркевича «Жигули» красного цвета. Слова Назаркевича, что он из Богдановска вернулся в тот же день, во вторник, подтверждает только его жена. И, наконец, фраза Назаркевича на кассете автоответчика: «…вы еще об этом пожалеете». Угрожающий смысл этих слов подтвержден и недвусмысленной интонацией. Вы прослушивали кассету?
Щерба кивнул. Он внимал Скорику, не перебивая, иногда поглаживал щеку, словно пробовал, хорошо ли выбрит.
— Вернемся к докладной. С чего бы брать ее с собой в однодневную поездку? Никакой срочности в ее содержании нет, — продолжал Скорик. — Я нахожу одно объяснение: под каким-то предлогом он свернул с трассы к реке, к обрыву, сунул Кубраковой эту бумагу, чтоб отвлечь. И когда она достала очки, плеснул ей в лицо газом.
— И не заметил, что она уронила очки?
— Может краем сознания и заметил. На мгновение, поскольку был запрограммирован на главное — столкнуть поскорее в воду. Он был заполнен и другим: как можно быстрее убраться с обрыва. Тем более, что человек он нервный, легко возбудимый. Но как Назаркевич заманил ее к реке? Рыбак видел, что мужчина поднял капот машины и копался в двигателе. Назаркевич мог сказать своей пассажирке, что забарахлил мотор, зачем, мол, стоять на трассе и глотать пыль, пока он будет устранять неисправность, неизвестно, сколько на это уйдет времени, не лучше ли сделать это у реки.
— Что ж, довольно гладко, — сказал Щерба, но поморщился.
— Вы, конечно, будете искать прорехи? Но так я никогда не выберусь из этого дела! Конечно, прочих тоже нельзя вычеркивать еще: директор НИИ Яловский, ночной вахтер института и бывший сотрудник НИИ Вячин. Но надо остановиться на чем-то самом реальном… Мне нужен ордер на обыск у Назаркевича.
— Идите к шефу, просите. А как с мерой пресечения? Подписка о невыезде?
— Еще не решил… Кстати, — вспомнил Скорик, — такая деталь: по свидетельству секретарши, когда Кубракова была в Германии и накануне ее отъезда в Богдановск Назаркевич интересовался ею — звонил, заходил в приемную. Хотя при их взаимной неприязни он, казалось, должен был избегать встреч с нею…
— Разрешите?
— Входите.
— Моя фамилия Вячин. Приглашали? — он протянул Скорику повестку.
— Садитесь, Николай Николаевич. Я должен был срочно уехать, так что извините. У вас, наверное, тоже бывают срочные командировки? — улыбнулся Скорик.
— Случается.
— Вы недавно, кажется, в Польшу ездили?
— Ездил.
— Какого числа вы уехали?
— Семнадцатого, в четверг.
«Кубракова убита в среду», — вспомнил Скорик.
— Николай Николаевич, я веду дело по поводу гибели Елены Павловны Кубраковой. Нас интересуют свидетельские показания. Ваши в том числе.
— Естественно. Но я свидетель относительный. Я давно не связан с институтом.
— Когда вы узнали об этом несчастье?
— Едва вернулся.
— От кого?
— У меня в кооперативе работает сотрудник НИИ Лагойда.
— Почему вы ушли из НИИ?
— На этот вопрос, простите, отвечу вопросом: почему из НИИ и проектных институтов инженеры бегут в кооперативы? У меня и Назаркевич работает. На договоре, как и Лагойда.
— Вы хорошо знаете Назаркевича?
— Достаточно.
— Что вы можете сказать о нем?
— Очень способный химик.
— А как о человеке?
— Вспыльчив, несдержан, чрезвычайно самолюбив. Но все люди не могут быть одинаковы. Он — такой, кто-то иной. Тут уж кому что Бог дал. Иначе было б скучно жить.
— Николай Николаевич, какие у вас были отношения с Кубраковой?
— Обыкновенные. В сущности никаких. Когда я там работал, мы находились, во-первых, на разных уровнях: она замдиректора, я руководитель группы технологов, во-вторых, мы профессионально не пересекались. А после моего ухода вообще никаких контактов.
— Как бы вы могли объяснить, что на ее календарях — в служебном кабинете и дома — написана ваша фамилия? Этакая памятка: «Вячин»?
— Даже так?! — он удивленно вскинул брови. — Право, затрудняюсь ответить, зачем я ей понадобился. Но она мне звонила.
— Когда вы виделись в последний раз?
— Накануне ее отъезда в Германию.
— Где?
— Я пошел к ней в институт, встретил на улице, у входа. Она спешила, поговорить не удалось.