— Я давал читать ей накануне поездки в Богдановск.
— Обычно бумаги остаются у тех, кому адресованы. Почему же она оказалась у вас?
— Она прочитала и велела отдать секретарше зарегистрировать. Но я передумал, мне надо было дополнить ее кое-какими соображениями. Выйдя от Кубраковой, я сунул докладную в «бардачок», так и ездил с нею.
— А вы не перепутали даты? Может быть, Кубракова ознакомилась с этой бумагой два дня спустя в Богдановске?
— Вам такой вариант удобней? Он укладывается в какие-то ваши фантазии?! — вскипел Назаркевич.
Скорик открыл сейф, взял автоответчик Кубраковой.
— Послушайте одну запись, Сергей Матвеевич, — он включил автоответчик со слов «Елена Павловна, это Назаркевич…»
— Чем это вы ей угрожали? — спросил Скорик, когда запись окончилась.
Помотав головой, Назаркевич как-то сник. На все последующие вопросы Скорика он уже отвечал вяло, глядя на бумаги на столе…
В конце первой декады июля Щерба ушел в отпуск: подвернулась путевка в Кисловодск, местком часть ее стоимости оплатил. С отъездом Щербы Скорик как бы ощутил некий допинговый толчок, облегчение, словно ему ослабили на руках путы. «Ничего, дед Миня, — мысленно обращался Скорик к Щербе, будешь доволен, если к твоему возвращению я фугану дело Назаркевича в суд».
Поиски майора Агеева, владельца «Москвича», с которым Назаркевич якобы столкнулся в среду 16-го июня, оказались безрезультатными. Коллеги из военной прокуратуры, куда обратился Скорик, запросили управление кадрами округа, оттуда через две недели пришел ответ, что среди офицерского корпуса майор Агеев Витольд Ильич не значится; не нашел его Скорик ни в службе безопасности, ни в МВД, ни в пожарной охране…
Еще дважды Скорик вызывал на допросы Назаркевича, но дальше того, что имелось в деле, не продвинулся. На последнем допросе Назаркевич сорвался с резьбы, вел себя агрессивно, истерично, закричал: «Я понял, куда вы гнете! Ничего у вас не выйдет!». Боясь, как бы Назаркевич не начал мешать следствию, понимая, что так больше ничего не добьется, еще раз вникнув в материалы дела, Скорик отважился на мысль, что даже косвенных улик достаточно, чтобы предъявить ему обвинение и взять под стражу, рассчитывая в глубине души, что посидев в следственном изоляторе, поостыв там, Назаркевич начнет давать нужные показания. С этими мотивами Скорик отправился к прокурору области за санкцией, перед этим предупредив Назаркевича: «Я буду предъявлять вам обвинение. Ищите адвоката».
Полистав дело, покачав головой и выслушав доводы Скорика, не без колебания прокурор санкцию дал. И когда Скорик уходил из кабинета, все-таки добавил:
— Виктор Борисович, попробуйте оперативным путем еще чего-нибудь добыть. Чтобы надежней было. Агрбу, Агрбу пошевелите, он шустрый, глядишь, выищет еще пару эпизодов…
Пятый день стояла несносная жара. В воскресенье Катя предложила:
— Давай куда-нибудь поедем за город, в лес.
— Ну что ты, Катюнь! — поморщился Скорик. — Трястись в потном вонючем автобусе с сумками туда, а потом обратно, народу тьма, детишки.
— Ну, как хочешь.
Квартира Скорика находилась на одиннадцатом, предпоследнем этаже. Это был дом улучшенного типа по чешскому проекту. Большой балкон-лоджия Скорик когда-то зашторил справа, слева и сверху плотной серой парусиной, от солнца она стала совсем белесой, выгорела. Единственное неудобство: в ветреную погоду по ночам она иногда стреляла, словно длинный бич в руках циркового дрессировщика.
— Поставь, пожалуйста, мне раскладушку на балконе, — попросила Катя и ушла в ванную. Приняв душ, мокрая, с капельками воды на лопатках и ягодицах, она улеглась навзничь на раскладушке, закинув за голову руки, закрыв от бьющего солнца глаза.
— Смотри не обгори, — сказал он, глядя на ее плоский, втянувшийся живот с родинкой в месте, где кончался шрам — в позапрошлом году ей удалили аппендикс. — Что в вашей конторе слышно?
— Директор взбесился. Кричит: «Вы нарушаете традиции», — ответила Катя, не открывая глаз, зная, что он смотрит на нее.
— Традиции — дело великое. У нас преступник непредсказуем, засмеялся он. — То ли дело у англичан! Не туда положен зонтик, или чашка чая выпита не в установленное пятьсот лет назад время — для полиции это подозрительно, тут уже можно искать улики.
— Шеф дал санкцию на Назаркевича?
— Дал.
— Не рано ли?
Он удивился: точно так же спросил его Войцеховский, и встретив раздраженный отпор Скорика, только и сказал: «Смотри, дело твое». Конечно, его! Войцеховский в конце концов, исполнив необходимое, потихоньку отстранился. Но сейчас вопрос Кати неприятно чиркнул по душе, и он почему-то вдруг подумал, «Назаркевич все отрицает. И если выскользнет, что у меня остается?… Колечко от папиросного дыма. Опять Вячин, ночной вахтер, может Яловский?.. С этими увязну еще на несколько месяцев… А может я вообще зря вцепился в институтских? — внезапно подполз вопрос. Что если тут вовсе иная география, и надо искать в Богдановске?..» От этой мысли он едва не застонал, но как каждый нормальный человек, сопротивляющийся неприятным сомнениям-угрозам, тут же откинул их…
23
Где-то за стеной, во флигеле, переоборудованном в цех, грохотала штамповочная установка. Поэтому разговаривать приходилось громко. Комната — кабинет Вячина — вмещала стол, два стула и небольшой шкаф.
— Что случилось? — спросил Вячин, когда едва вошедший Лагойда уселся.
— Звонила жена Сереги Назаркевича. Его арестовали. Ушел на допрос в прокуратуру и не вернулся. Просила помочь.
— А что мы можем сделать?
— Я ей так и сказал.
— Правильно. От наших телодвижений никакого толку не будет, а можем лишь напортить. Следователь хоть и молодой, но дотошный.
— Он в институте широко загребает. Сейчас там какой-то в штатском вертится, маленький такой, на кавказца похож. К директору дважды наведывался, нашего старика-вахтера тормошил.
— Им за это деньги платят… Как думаешь, неужели это… Серега Назаркевич? — осторожно спросил Вячин.
— Ты у меня уже об этом спрашивал. Конечно, не хочется верить. Но всякое бывает, тем более — их отношения. А он психованный, — Лагойда посмотрел Вячину в глаза. — А ты-то как думаешь?
— Черт его знает. В жизни бывают такие выкрутасы!.. Жена Сереги адвоката нашла?
— Не знаю.
— Это нас с тобой опять начнут таскать, как свидетелей.
— Свидетели чего? — спросил Лагойда.
— Ну, мы вроде приятели, вместе работали, да и сейчас, в кооперативе… Обычно интересуются кругом знакомых обвиняемого и потерпевшего.
— В этом деле от нас с тобой толку мало, — заключил Лагойда.
— Не скажи, мы же с тобой не знаем, какие Серега дает показания… Кого Яловский назначил вместо Кубраковой?
— Пока, до конкурса, исполняет обязанности Коган. Он удобный для Яловского, покладистый.
— А для нас с тобой?
— В каком смысле?
— В смысле поликаувиля.
— Поживем — увидим…
Был конец рабочего дня, когда Джума Агрба шел по коридору института, завершив непродолжительный разговор с ночным вахтером Сердюком, оторвав его от возни с электромоторчиком. Пахло канифолью, от паяльника шел дымок. Разговор и в этот раз оказался пустым проворотом, дымом, как от паяльника. Ничего, кроме Кубраковой в ту ночь в институте вахтер не видел, ни с кем, по его словам, она тогда не встречалась, никто ее не ждал, все двери открывала своими ключами, запасные висели на гвоздике на общей доске. Ничего подозрительного вахтер не заметил, ничего в ту ночь в институте не пропало, во всяком случае жалоб не было. Опять Скорику тут рыбку не выудить.
«Все говорят сплошную правду, ни у кого никаких противоречий: если бы не случилось убийство, то и в голову не пришло бы усомниться. Но кто-то же врет! — философски рассуждал Агрба. — Кто-то. Все врать не могут. Должна иметься спрятанная правда, чтоб было от чего оттолкнуться и шагнуть дальше»…
— Директор у себя? — спросил Джума у секретарши. — Доложите: майор Агрба.
Яловский сидел, подперев лицо кулаками и глядел ожидающе Джуме в глаза. И в этом ожидании Агрба уловил какое-то сочувствие, мол, жаль мне тебя, майор, бесполезны твои визиты сюда…
— Что на этот раз?
— Альберт Андреевич, имелось ли в лаборатории что-нибудь, что представляло интерес? — спросил Агрба, усевшись.
— Разве что бутыль с хорошим спиртом. И еще — опытная лабораторная установка, гнавшая поликаувиль. Об этом я, по-моему, вам уже рассказывал.
— Назаркевич знал о его достоинствах?
— Безусловно. Он участвовал в разработках.
— А какова ваша степень участия в них?
— Относительная, скажем так: обеспечивал, — он усмехнулся.
— А запатентована работа как? В смысле, чье авторство? Единолично Кубраковой?
— Единолично, единолично, — он снова усмехнулся.
— Альберт Андреевич, простите за такой бестактный вопрос: в институте бытует мнение, что Кубракова в каком-то смысле вас подавляла, осложняло ли это ваши отношения? Говорят, завлаб Коган покладистый.
— Вопрос действительно не из тактичных, — нахмурился Яловский. Поэтому я вам отвечу без подробностей: да, Исаак Израилевич Коган покладистый.
— А что из себя представляет ночной вахтер Сердюк?
— У вас и у вашего коллеги из прокуратуры странная манера: этот вопрос мне ставится в третий раз. Это что, у вас такая метода? Ловить на противоречиях? Повторяю в третий раз: сюда на работу пригласил и устроил его я, претензий к нему никаких не имею. Что касается его знакомств и связей вне службы, выясняйте сами.
— Вы не получали в последнее время от Кубраковой каких-нибудь докладных или заявлений?
— Нет. Она вообще не любила эпистолярный жанр. Все предпочитала решать устно, — Яловский посмотрел на часы. — Если у вас есть еще вопросы, нам придется перенести их на следующий раз, если нет, то… У меня через десять минут внеплановая оперативка.
«Раздражен, даже клычки точил и дал мне отлуп, — думал Агрба, выходя из института. — Но с Кубраковой, похоже, у них не было все безоблачно». В сущности Джума сегодня выполнял не столько оперативную работу, сколько следовательскую. Поэтому, полагал он, если чего и упустил или сделал не так — не взыщите, Виктор Борисович Скорик, сами меня туда погнали…