Джума оказался на месте. Через десять минут был в кабинете Проценко.
— Вот это гость! — воскликнул Агрба, обнимаясь с Ендрыхом, и тут же через плечо уловил предупреждающе-неодобрительное шевеление бровей Проценко.
— Какими судьбами? — отстраняясь, спросил Агрба.
— Судьба у нас с тобой одна, Джума, — Ендрых уселся и опять закурил. — Ловить.
— Кого на этот раз?
— Сейчас расскажу. Одна бабка из Братковичей купила на вокзале в Жешуве с рук какого-то парня золотое колечко с бриллиантиком. Подарок для своей внучки. Потом некая дама из Миельца, гостившая в Жешуве у сестры, тоже отоварилась таким колечком на Жешувском вокзале у частного таксиста. А некий пан из Свидника, будучи в командировке в Перемышле, обзавелся подобным подарком для своей благоверной. И опять — на вокзале у частного таксиста, машина с Жешувскими номерами. Затем география меняется, остается только место покупок, вокзалы, привокзальные площади и такси с Жешувскими номерами — Пабианцы под Лодзью, Сиерпц, Квидзин, это поближе к Мальборку, к Балтийскому побережью, наконец, Собещев под Гданьском и Сопот. Как всякий нормальный обыватель, каждый из этих покупателей в разное время обратился к ювелирам, чтоб узнать, удачна ли покупка: переплатил или наоборот — взял подешевке. Во всех случаях оказалось, что в золотые кольца вставлены не бриллианты, а феониты, искусственные камешки. И посыпались заявления в полицию. Продолжалось все это полтора года, количество жалоб обрело некий качественный признак, мы поняли, что тут не случайность, а система: места, где продавались кольца во всех случаях одни и те же вокзалы, привокзальные площади, тут проще проворачивать махинацию: скопление людей, спешка, суета. И еще: почти в каждом случае продавец водитель такси с Жешувскими номерами.
— Ты приехал, чтоб нам это рассказать? — засмеялся Проценко.
— Это имеет отношение и к вам, — сказал Ендрых. — Проследи маршрут продвижения колец: от польско-советской границы, то есть Перемышля, к Балтийскому побережью. А не наоборот. Мы выстроили график по датам покупок. Сперва Перемышль, потом Жешув, дальше Лодзь, Мальброк и — вверх к Балтике.
— Ну и что это значит? — спросил с сомнением Проценко. Очень уж не хотелось ему, чтоб это дело оказалось по обе стороны границы.
— Кольца идут от вас: на каждом фирменная бирка с пломбочкой, а на бирке указаны не только названия изделия, вес, проба, но и место, где оно изготовлено. Бакинская фабрика ювелирных изделий. А с Азербайджаном, как тебе известно, мы не граничим. Значит партии товара доставляются из Баку, скапливаются где-то здесь у вас, а потом перебрасываются к нам, либо изготавливаются непосредственно у вас. Чтоб ты, Вадим не мучился сомнениями, обрадую: мы, хотя и не сразу, но нашли эту Жешувскую машину и ее водителя. Знал он немного, он ведь всего лишь продавец, «разгонял» кольца по стране, и убеждал нас, что это добро поступает отсюда, от вас. Оказалось, он сбывал не только эти кольца, но и обычные обручальные золотые. При обыске нашли у него целую связку на проволочке, тридцать четыре штуки. Остаток. Тоже с бакинскими номерами, 583 проба. Наш эксперт проверял и ляписом, и какими-то кислотами. Подтвердил — золото.
— С теми колечками, которые с феонитом ясно: там плуты зарабатывали на разнице в стоимости искусственного бриллианта и настоящего, — сказал Проценко. — А какой они навар могли иметь на обручалках? Перепродажа? Массовая скупка у нас? Просто из магазина уходили в таком количестве? Сомнительно.
— А если хищение с фабрики? — спросил Ендрых. — Или левые!
— В таких масштабах?! Отвергаю! — Проценко решительно махнул рукой.
— Тогда что же?
— А черт его знает! Думать надо, — Проценко посмотрел на Агрбу. — Что скажешь, Джума?
— Работать надо, — коротко ответил Агрба. — Может и БХСС подключить.
— Ладно, Чеслав, возьмем на заметку, — сказал Проценко. — С таможней тоже свяжемся. А этот ваш таксист-реализатор не сказал от кого получал товар?
— От одного и того же человека. Ни фамилии, ни имени, ни адреса не знает. Тот приносил раз в месяц кольца, забирал выручку, отваливал какую-то сумму и исчезал.
— Ну, а кто привлек таксиста к этому делу? С чего-то же началось?
— Этот самый неизвестный, что приносил кольца, и привлек. Однажды пришел, сказал: «Мне тебя порекомендовали. Будешь иметь хороший процент. Не хочешь — найдем другого. Твое дело — сбывать. И не задавать вопросов. Мы люди без имен, фамилий и адресов.»
— Солидная фирма, — Проценко потер ладонью подбородок. — Ты куда сейчас?
— Где-нибудь пообедаю, а потом — визит вежливости в наше консульское Агентство.
Проценко и Джума незаметно переглянулись, и Проценко сказал:
— Сходи-ка сначала к ним, а пообедаем вместе. Где, Джума? — обратился он к Агрбе.
— Можно в кафе «Оксана». Там у меня шеф знакомый.
— Значит давай, Чеслав, к трем сюда, — сказал Проценко.
Сдержав улыбку, Проценко спросил Агрбу:
— Что думаешь?
— Правильно сделали, что пригласили. Все-таки столько лет работали вместе, ели, пили и у нас, и у них, а теперь что ж, плевать друг другу в чай?
— Я не об этом. Я об этих кольцах.
— Тут размах чувствуется. Боюсь, что и мы влипаем. Не хотел говорить при Чеславе: помните дело азербайджанцев с рынка, которых потрошили рэкетиры? У одного при обыске нашли чемоданчик. Он прихватил его в гостинице в номере этих азербайджанцев, думал, там деньги. А оказалось, какие-то шмотки и коробка от конфет, набитая чистыми бирками бакинской ювелирной фабрики. Владельцем чемоданчика был, как показали пострадавшие, их земляк, бакинец. Познакомились с ним якобы здесь в ресторане, пригласили к себе в номер. А когда к ним заявились наши рэкетиры и пошла драка, хозяин бирок бежал без чемоданчика. Разыскать его не удалось. Не привез же он сюда эти бирки, чтоб торговать ими на рынке.
— А где чемоданчик?
Был в райотделе. Он не фигурировал нигде как вещественное доказательство.
— Ты разыщи.
— Если его не выбросили.
— И принеси лично мне. И вообще помалкивай. Тут нам инициативу проявлять ни к чему. Понял?
— Еще бы!..
26
Дело я уже знал почти наизусть. Во мне сидел зуд бывшего следователя, и кое-что я бы, конечно, решал не так, как Скорик. Но я давно не следователь, а адвокат. Посему подправлять Скорика собственными следственными действиями права не имею, моего права хватает лишь на независимую экспертизу. Случалось, осторожно, с оглядкой переступал я эту грань, но так, чтобы не давать повода прокуратуре придраться и поймать меня в нарушении закона. Как следователь, я мог посочувствовать Скорику: слишком много косвенных улик, а это всегда опасно для того, кто строит на них версию. Да и ответы Назаркевича на все вопросы Скорика были гладкими, без сучка и задоринки, без смысловой запинки, естественные, выглядели полной правдой, и пока не давали возможности Скорику уличить Назаркевича в чем-нибудь противоречивом, алогичном; они, эти ответы, именно своей логичностью, отсутствием попыток что-либо скрыть, своей утвердительностью как бы говорили следователю: «А ты попробуй, докажи, что это ложь, что мою правду можно истолковать иначе». Например: «В Богдановске вы были в каскетке?» — «Да». — «В той, что мы нашли в вашей машине?». — «Да» «Человек, в машине которого видели в Богдановске Кубракову, тоже был в такой каскетке». — «Полагаете, она сшита в единственном экземпляре, именно для меня?»… Вот и гадай, Скорик, доказывай, кто это был: Назаркевич или кто другой, хотя тебе удобней, чтоб это оказался Назаркевич, поскольку в цепи других эпизодов этот выглядит довольно убедительным и устойчивым…
Так я размышлял, сидя в маленькой комнате СИЗО, где стол и стулья привинчены к полу, а свет из единственного окна перечеркнут решеткой, тень от нее лежала на противоположной серо-зеленой стене. Лязгнули дверные запоры, ввели Назаркевича. К моему удивлению, лицо его на сей раз было совершенно спокойным, косоротила лишь странная нервическая улыбка. Когда он сел напротив меня, я сказал:
— Сергей Матвеевич, сразу хочу определить наши взаимоотношения. Я работой обеспечен сверх меры, ваши мать и жена упросили меня быть вашим адвокатом. Мои условия: от вас требуется полная искренность, правдивость, не занимать по отношению ко мне никаких поз и без совета со мною не делать никаких скоропалительных и изящных заявлений вроде того, что вы уже сделали, признав себя виновным. Надеюсь, вам все ясно?
— Ясно, — коротко бросил он.
— Вы убили Кубракову? — в лоб спросил я.
Ответил он не сразу, как-то поколебавшись:
— Нет. Но тот, кто это сделал, наверное, имел основание, она умела вызывать к себе ненависть…
Дальше говорили о характере их взаимоотношений. Его рассказ ничем не отличался от того, что было зафиксировано Скориком в протоколах допросов, разве что я добыл несколько новых деталей.
— Каким образом, колпачок от баллончика с газом попал к вам в машину? — спросил я.
— Для меня это и есть главный вопрос. Загадка.
— Машина у вас запирается?
— Кроме одной дверцы, правой передней, там замок испорчен.
— На вашей докладной на имя Кубраковой отпечатки ее пальцев. Когда вы давали читать эту докладную и где, в чьем присутствии?
— За день до поездки в Богдановск. В кабинете был еще Лагойда. Но докладную я ей дал возле двери, почти в приемной, так что он едва ли что-то слышал. Разве что секретарша Кубраковой…
— Что же вы не обратили внимание следователя на это?
— Бесполезно, он был уже зациклен на других обстоятельствах, на другом времени и месте.
— Докладная адресована Кубраковой. Почему же она оказалась у вас, в «бардачке» машины?
— В последний момент мне пришла в голову мысль кое-что изменить в ней, добавить.
— Но возить-то ее с собой, какая возникла необходимость?
— В тот день я сунул ее в «бардачок». Назавтра уехал рано утром в Богдановск. На следующий день разбил машину, повредил колено, попал в больницу. Не до бумажки этой было. Даже забыл о ней, — он посмотрел на меня, прищурившись, мол, верю или нет.