Шамилю стало неловко, что держит надкусанную буханку, и он снова устроился на песке полубоком к незнакомцу. Тот, благодушно ухмыльнувшись, вытащил из кармана свернутый полиэтиленовый пакет и произнес:
– Давай, клади сюда свои вещи, что в руках их носишь? Сейчас время такое…
Шамиль с благодарностью принял пакет и запихнул туда папку с тесемками, хлеб и, поколебавшись, недочитанную газету. Между тем незнакомец задрал голову вверх и стал нараспев перечислять вслух показавшиеся в небе созвездия:
– Малая Медведица, Дракон, Геркулес, Ковш, Волопас… Долго в городе сидеть собираешься? Овен, Треугольник, Персей, Кассиопея, Анвар, Юсуп, Керим, Махмуд…
Шамиль слушал его с удивлением.
– Не знаю, как получится, – ответил он наконец.
– Вот дают, а, – мужчина забулькал смехом, – света нет, воды нет… Как на войне! И главное, никогда не знаешь, чем дело кончится. Вот идет человек в гору, думает, что на вершине горы жилое село, а оказывается – развалины. Или еще идет и думает: развалины. А находит обычные голые скалы. Кто-то спешит к Пахриману, а попадает к Халилбеку. Кто-то хочет жениться и умирает, а кто-то умирает и… женится.
Где-то вдали хлопнуло несколько выстрелов. Море ухало и кувыркалось.
Часть IV
1
Более всего огорчало Мадину то, что обещанный благостно-праведный мир никак не наступал, а взамен ее еженощно будили выстрелы, крики и пожарные зарева горящих домовладений. Перебив попадавших им под руки банкиров и полицейских, имамов мечетей и преподавателей из расплодившихся теологических университетов, муджахиды взялись за бывших соседей, родственников и одноклассников.
«Братья мусульмане! – читала она в листовках, вываливавшихся из карманов Оцока-Альджаббара, – собирайте закят{В исламе – обязательный годовой налог.} со всех, кто должен платить! Если человек отказывается, забирайте силой! Если же он отрицает закят, то берите с него джизью{Подушный ежегодный налог, взимаемый в исламских государствах с взрослых и свободных немусульман мужского пола (за исключением монахов).} и сражайтесь, как с кяфиром! Жгите его имущество! Уничтожайте его поля! Убивайте его во имя Аллаха, и да не дрогнут ваши руки!»
Пока речь шла об отмщении убийцам в погонах, взяточникам и ворам, Мадина яростно поддерживала кровавые призывы, вязала теплые носки и свитера для джихадистов и готова была делиться с уммой последним. Но потом началось нечто невообразимое. Сначала муджахиды прямо на улице за какую-то вольную реплику убили дядю, брата ее отца. Мать прибежала к Мадине с проклятиями, швырнула в нее пакет с имаматским пайком, крупы мелко рассыпались по полу.
– Из-за тебя, – кричала мать на родном языке, – из-за тебя и твоего абрека мы превратились в тухлое мясо! От нас отвернулись все родные! Твой отец потерял брата и даже не может пойти на похороны, потому что семья отреклась от нас всех. Не нужно было тебя поддерживать, тварь! Лучше бы я выгнала тебя на улицу в тот день, когда ты закрылась, да проводила пинками!..
Мадина гневно кусала губы и повторяла:
– Тогда уходи, уходи, уходи!
Мать ушла, но слухи о все новых и новых знакомых и родственниках, погибших от рук муджахидов, не давали Мадине ни спать, ни штудировать Коран и хадисы, ни учить арабский.
– Что происходит, Аль-Джаббар? – спрашивала она у мужа. – Кругом грязь, нет воды, света, а они охотятся за ни в чем не повинными людьми.
– Неповинными? – переспрашивал Аль-Джаббар. – Эти неповинные люди травили моего брата, загнали его в лес клеветой и доносами, а потом собирались загнать и меня! Эти люди отрицают заповеди Аллаха, Мадина! Они глупы и глухи и не живут по священным законам шариата. Они платили кяфирскому государству за свет, газ и воду, а на эти налоги кяфирское государство уничтожало нас…
Но голос Аль-Джаббара звучал неуверенно. На джамаатовских сходках его не принимали всерьез и не подпускали к важной работе.
– Твой муж, – говорили Мадине черные вдовы и салафитские жены, – не убил ни одного муртада! Он не жил в лесу! Помогать продуктами брату-муджахиду – это еще не подвиг.
– Но он же живет по исламу, – пыталась оправдываться Мадина.
– Живет по исламу! – фыркали женщины. – Какой молодец нашелся! А наставить других? Недостаточно самому жить праведно, нужно очистить нашу землю от неправедных.
Мадина дулась и гладила свой пока что незаметный живот.
Недовольство жителей имамата нарастало. Цепочки людей с поклажей рвались на юг, на другую сторону Самура, а оттуда им навстречу этапировали колонны новоявленного белокано-джарского джамаата, чьи члены мечтали о приобщении к имамату.
Мадине рассказывали, как взрослая женщина в Избербаше убила эмиссара, не дававшего ей сесть за руль. Как некий дербентский винодел со странным именем Пик выследил и уложил из автомата всех, кто был причастен к сожжению коньячного комбината. Как во многих районах шариатские суды были разогнаны местными жителями.
– А все равно, – говорили рассказчицы, – есть много людей, которые за жесткий ислам. А то как раньше было? Туда деньги давай, сюда деньги давай, за вуз деньги давай, за школу деньги давай! Сейчас все будут жить честно…
И все же ропот бродил и внутри распухших от новобранцев джамаатов.
– Тут половина верхушки плевала на ислам, им лишь бы деньги сделать! – шептали молодые муджахиды, сверкая фанатичными глазами.
И вправду, многие из тех, что засели в преображенном здании Правительства, поселились на конфискованных чиновничьих виллах, взяли себе в жены по несколько бывших развратниц и под знаменем таухида промышляли рэкетом и разбоем. На любые возражения со стороны собратьев они отвечали:
– Слышали, к чему призывал наш амир? Избавляться от романтиков и тех, кто пошел в лес за справедливостью. Мы должны бороться не за какую-то там справедливость, а за веру Пророка, салаллаху алайхи вассалам!
Многих бывших воинов газавата это обескураживало. Были и такие, что после некоторых колебаний бежали и примыкали ко все усиливающейся накшибандийской оппозиции. А как-то утром группа вооруженных молодых людей напала на заседавших в бывшей школе муджахидов и в завязавшейся схватке убила одного из наибов – заместителей главного амира.
Мадина с подругами как раз подходила к медресе, где собирались ее товарки, когда к ним выбежала завернутая в черный никаб Зарият и закричала:
– Наших бьют суфийские многобожники! У автостанции бойня!
– Аль… Аль-Джаббар, – задрожала, чуть не плача, Мадина.
– Сабур делай, сестра, твой муж сейчас не там, он у моря. Там, с моря, какие-то подплыли и стреляют.
– Как, с моря подплыли? Кто? – недоумевала Мадина, хватая губами воздух.
К ним подбежали остальные мусульманки, замахали руками.
– Это джахили, проклятые джахили из-за вина! Они идут не с моря, а со стороны Кизляра!
– Астауперулла, сестра! Из-за какого еще вина?
– Наши братья уничтожили кизлярские винохранилища, а джахили взбунтовались. Там, говорят, редкие сорта были.
– Аузубиллях, да спасет нас Аллах от таких неразумных муртадов! – запричитала Зарият.
Мадина развернулась и побежала, сама не зная куда.
2
Она бежала в сторону моря мимо пыльных людей, измученных страхом и неизвестностью, обгоняя молчаливых, сбившихся в группы девушек, волочивших куда-то ведра с водой.
– Мунафички! Хиджабы напялили, чтобы их не убили, а сами в нифаке живут! Заходят в ислам с одной стороны, а выходят с другой, – бормотала она, поглядывая на девушек, лишь бы не думать о муже.
– Стой! Куда бежишь, е! – окликнул ее из-за угла вооруженный человек.
– Сражаться! – крикнула на лету Мадина, удивляя ответом робких прохожих.
Она повернула за угол и увидела Шамиля. Он шел большими шагами, и тяжелый рюкзак хлопал его по спине. Мадине вспомнились их детские игры в Эбехе, танец на свадьбе в Каспийске, признание, сватовство и внезапная обуявшая ее ненависть и даже презрение к этому беспутному лицемеру.
– Иди, иди, – шептала она на ходу, – иди со своим рюкзаком. Вышла бы я за тебя, уступила бы шайтанам! Аль-Джаббар красивее, сильнее, умнее, лучше, вернее Аллаху…
Она запыхалась и остановилась, чтобы перевести дух, а Шамиль, не оглядываясь, скрылся из виду. Он шел к родственникам, в тот дом, где жила теперь Ася. Они должны были погрузить вещи и немедленно отправиться в свое село большой, защищенной оружием колонной.
– Надо бы достать еще ствол. А то как дурак с травматиком хожу…
Он впервые за много дней чувствовал себя легко и даже радостно. Мысль об Оцоке, гнездившаяся в его голове, исчезла, а вместо нее возникло что-то салатовое и нежное.
– Ася, – сказал он тихо сам себе и не успел еще удивиться этому невольно сорвавшемуся с его уст имени, как в небе что-то тихо, а потом все более и более оглушительно загудело.
Шамиль успел заметить пронесшуюся по земле и фасадам тень, когда гул превратился в вой и внутри этого тяжелого воя возник еще один, нестерпимо пронзительный и тонкий звук. В ту же секунду за ближайшими домами громыхнул удар, все заволокло горячим дымом, и Шамиль упал на гудящую землю, зажимая пальцами ноющие уши. Прямо из дыма выбегали люди с закупоренными паникой ртами, залитые кровью.
Шамиль сбросил рюкзак и помчался навстречу раненым, туда, откуда валил дым. Добежав, он закашлялся, смутился от вида изуродованной улицы, усыпанной стеклянными осколками и бетонной крошкой. «Где, где?» – повторял он себе, пытаясь найти нужное место, где ждали его родные и Ася. Но дома изменились до неузнаваемости, ощерились скомканными внутренностями. Тут и там попадались полумертвые, еще дергающиеся в агонии люди.
Снова раздался гул, что-то лопнуло и загремело, но уже с другой стороны. Шамиль оперся об уцелевшую стену частного домика, из которого доносились слабые стоны. Мир перед глазами плыл и тонул в дыме. С большим усилием он оттолкнулся от стены и поплелся дальше, к медленно занимавшемуся пламенем домику. С двух сторо